- Поздравляю. Тут тебе раздолье. Наверное, уже выяснил, почему у фламинго розовые ноги?
- Брось шутить, Марат.
- А что особенного я сказал?
- Ничего... Но к чему фамильярность? Ты думаешь, о фламинго легко написать? Дудки-с. Попробуй.
- Зачем мне пробовать?
- То-то и оно. Все вы мастаки. Чуть что: якаете, а как до дела доходит - в кусты. Ну, ладно, не обижайся, это так. А вообще-то продолжаю работать над балладой. Могу почитать... Только не здесь. Ты завтракал? Нет? Так пойдем в столовую. Тут рядом. Вон в том садике. Машенька, извините, - расшаркался он перед машинисткой. - Принести вам котлет? Две или три... Хорошо, принесу. Если кто спросит, скажите - на объекте. Идем, Марат...
Столовая оригинальная. Часть сада обмотана парусиной, а между деревьями - столики. Народу полно, сесть негде. Вдруг слышу за спиной удивительно знакомый женский голос:
- Марат... Так вот ты где мне повстречался!
Поворачиваюсь и вижу Нину. Жену Кости. Она в халате поверх телогрейки и в шапке-ушанке. Прямо, как на фронте. С ней еще две медички и офицер, видимо, военврач. Этот в шинели и фуражке.
- Здравствуй, - говорю я растерянно. - А я тебя тоже искал. Все время смотрел по сторонам. Привет от Кости.
- Спасибо, - машинально отвечает она и отводит к столику. - Как он там, рассказывай!
Мы садимся за стол. Рядом располагаются медички и офицер. Позавтракав, провожаю Нину до самого госпиталя. Мы идем по узкой улочке: три-четыре метра в ширину, не больше. Я придерживаю Нину под руку.
- Сейчас уже не так, как в первые два дня, - говорит она. - Посмотрел бы ты, что творилось тогда. Вся площадь и улицы были устланы трупами. А сколько было слез! Боже мой, большего человеческого горя не может уже и быть. Я впервые увидела и поняла, что такое настоящее людское горе. Скорей бы отслужил Костя! Уедем в Пятигорск, там устроюсь в санаторий, поступлю в медицинский...
- Выстроите собственный дом, - продолжаю я, - разведете курочек, поросяток, будете держать квартирантов...
- А ты уже завидуешь? - упрекает Нина. - Взял бы да и сам женился и обзавелся домом и хозяйством. Разве это плохо?
- И откуда у тебя такая хватка? - спрашиваю я.- У тебя, наверное, родители самые настоящие куркули. От них это...
- Родители в войну погибли, ты уже слышал, я говорила, - спокойно отвечает Нина. - А когда живы были, тоже впроголодь жили. Ни кола, ни двора. И вообще, мне не нравится, как легко ты судишь о людях. По-твоему, если человек к своему хозяйству тянется, так обязательно он от родителей это унаследовал. Это не так. И вообще, Марат, ты меня никогда не переубедишь в том, что не иметь ничего - это хорошо, а иметь - это плохо.
- Я и не собираюсь переубеждать. Просто хотелось бы видеть тебя немножко другой.
- Какой, другой?
- Все советские люди сейчас заняты восстановлением... Строят города, электростанции...
- Строят! Согласна! - неожиданно возмущается Нина. - А такие, как ты, ходят, лозунги выкрикивают, а сами ничего не делают. Не будет у тебя хорошей жизни, Марат, если ты будешь думать о всей стране, а о своей конуре заботиться не станешь.
- Ну, ладно, ладно, время покажет, не горячись, - успокаиваю я ее. - Просто ты намучилась за войну, вот и тянет тебя к собственности. Тебе кажется, что жизнь все время такой будет. А она улучшается...
- Ладно, Марат, у этого разговора нет конца. Живу, как умею. Вон уже госпиталь. Спасибо, что проводил. Если раньше меня окажешься в Хурангизе, передай Косте привет.
- Счастливо... Только не обижайся.
Я подаю Нине руку и жму ее по-солдатски. Невольно она кривит губы:
- Вот уж, действительно, что у Кости, что у тебя - никакой галантности. Поучились бы у нашего военврача.
- Научимся еще, - уходя, говорю я. - Только начинаем жить. Все впереди...
7.
Утром я улетел на ЛИ-2. Провожала меня мама. Ее лицо выражало скорбь. Когда пригласили на посадку, я поцеловал ее:
- Отцу завтра же напишу. Не беспокойся...
В самолете довольно светло. В иллюминаторы заглядывает дневной свет, да и над головой горят лампочки. Самолет выруливает на старт, разбегается и взлетает в небо. Привычное ощущение. Только ЛИ-2 отрывается от земли мягче, чем Ил-10. Минут пять, пока самолет разворачивается над Ашхабадом, я смотрю вниз на разрушенный город. Потом потянулась пустыня. Я достал из полевой сумки отцовскую тетрадь и принялся читать: "Июнь...
О туркменских событиях написано много. Так что распространяться особенно нет смысла. Разве что вкратце, чтобы потом самому не забыть...
Почти весь наш московский отряд рабочей гвардии остался в Ташкенте. Как раз в январе вышел декрет о создании Красной Армии, ну мы и образовали из своих ребят роту. Улыбин стал командиром, а я политкомиссаром, хотя в партии еще не состоял, числился в комсомоле.
В феврале Колесов с Полторацким отправились создавать красные роты по всей железной дороге. Мы остались при Совнаркоме. Несли охрану как самые благонадежные. Пока стояли на часах у Совнаркома да патрулировали по Ташкенту, то и дело сталкивались с контрой да со спекулянтами, Колесов с Полторацким создали социалистические роты в Самарканде, Кагане, Чарджуе, Мерве и в Асхабаде.
В марте - выступление джадидов в Бухаре. Колесов кинулся к ним на помощь. Хотели сообща эмира сбросить, да не тут-то было. Сил не хватило. Погнал эмир наших красноармейцев по пескам, все требовал, чтобы ему выдали джадидов. Кое-как вырвались из смертельного кольца и сохранили бухарских повстанцев. После многие из них стали работать в Советах.
Только было вернулись с бухарской войны, а тут опять смута. Асхабадские эсеры выступили против создания регулярной Красной Армии. Собрались в городском саду, митинг устроили. Военный комиссар Кукаев на лошади прискакал, кричит: "Вы что взбеленились?! Вам советский декрет не по нутру?!" Ну, эсеры тут же стащили его с лошади и избили до полусмерти. Колесову сообщили об этом по телеграфу.
Федор Колесов послал туда самаркандского военного комиссара Фролова. "Поезжай, - говорит, - разъясни им, что к чему, и успокой". Тот приехал в Асхабад, нагнал страху и дальше - в Кизыл-Арват. А пока в Кизыл-Арвате наводил порядки, асхабадские эсеры вновь всполошились: вооружились и прибыли в Кизыл-Арват, разгромили фроловский отряд, а самого застрелили. Дальше - больше. Вернулись в Асхабад, всех большевиков разогнали и свое временное эсеровское правительство образовали во главе с Фунтиковым. Клич бросили на весь Закаспийский край: "Мы за Советы без комиссаров!"
Когда весть о гибели комиссара Фролова и захвате власти эсерами дошла до большевиков, спешно создалась чрезвычайная комиссия по борьбе с контрой. Комиссию возглавил Полторацкий. Ждем особых распоряжений. Бойцы нашей соцроты начеку. Никто не сомневается, что Полторацкий поднимет все красные роты на подавление эсеровского мятежа. Недавно была разогнана контрреволюция в Коканде. Ждем. С винтовок сняли смазку, наготове ящики с патронами. Дай команду "В ружье!" - и бойцы займут места в теплушках и поедут давить контрреволюцию. Но команды "В ружье!" не последовало. Возвращается с заседания мой командир роты Федор Улыбин и говорит:
- Ступай, Саня, к Павлу Герасимовичу.
Вхожу в кабинет, здороваюсь. Полторацкий собирает чемоданчик. Подняв голову, руку пожал, говорит:
- Поедешь со мной, Природин.
- Прикажете поднимать роту?
- Нет. Роту поднимать не надо. Попробуем обойтись без оружия. Ситуация сложилась - подобно той, когда духовенство ташкентскую бедноту спровоцировало. Сейчас то же самое, только в роли обманутых - железнодорожники. Не пойдешь же с оружием на своих рабочих-железнодорожников. Попробуем потушить смуту без кровопролития. А беру тебя с собой потому, что в прошлый раз ты успешно справился с операцией. Жаль, Эльфсберг в Кушке, а то и его бы пригласил.
- Спасибо за доверие,- говорю и бегу собираться в дорогу.
В тот же день отбыли. В комиссии человек десять, не больше. Безоружные все. Правда, кое у кого пистолеты.
Сели в вагон пассажирского поезда. Первая остановка в Самарканде. Устроили митинг. Объявляем народу: рабочий класс Закаспия обманут буржуйскими подонками. Будьте начеку и не дайте себя обмануть! В Кагане и Чарджуе - тоже митинги. Собираем в основном железнодорожников: чтобы предупредить об эсеровском заговоре, чтобы не клюнули железнодорожники на провокацию. А спровоцировать их легко. Фунтиков-то - глава контрреволюционного правительства - сам рабочий, машинист паровоза. А эти графы да офицерье недобитое ловко обтяпали дело. Рабочий, мол, у власти, чего уж больше! Власть, мол, завоевана для рабочих, а не для красных комиссаров. Долой комиссаров! Да здравствует Советская власть без комиссаров! И это многих сбило с истинного пути.
В Мерв приехали днем. Тут на перроне густо. Сбежалось полгорода. В первых рядах среди встречающих чиновники - железнодорожные, почтовые, банковские и прочие. Еще и из вагона мы не вышли, а уже кричат:
- Долой комиссаров!
- Даешь Советскую власть без комиссаров!