- Я рад, что могу побыть с вами, - ответил молодой Зилоти своим вибрирующим, очень чистым, но не особенно одухотворенным голосом. "Какой он чужой! - подумал Петр Ильич, и это открытие так его поразило, что он несколько секунд был не в состоянии пошевелиться. - Он же так недосягаемо далек. О чем он думает? О себе и о своей молодой славе? Досадно, что невозможно даже представить себе, о чем думают другие. А ведь этого чуждо улыбающегося и чуждо говорящего незнакомца я знаю уже так давно, он же был моим учеником, я как сейчас вижу перед собой его внимательное детское лицо, когда он сидел рядом со мной за роялем…"
- Как тебе нравится быть знаменитым? - спросил Чайковский, глядя своими мягкими, задумчивыми, синими глазами на молодого человека, который когда-то был его учеником. - Тебе это по вкусу?
- Вы же сами должны знать, каково быть знаменитым, - ответил молодой Зилоти, и ни одна мышца его безукоризненного лица не дрогнула под задумчивым и печальным взглядом учителя. - Вы ведь лучше меня это знаете, Петр Ильич. Что представляет из себя начинающий скромный пианист? Он ничтожный посредник… А что такое слава, настоящая слава, это вы мне должны рассказать.
Петр Ильич устало отмахнулся.
- А что я… - медленно проговорил он, опуская взгляд. - Я в этом ничего не понимаю. Меня она утомляет, ваша так называемая слава. Кроме того, ко мне она пришла поздновато. Я измотан, мои возможности исчерпаны, я исписался. Все считают, что я повторяюсь. Я старик, а старость никого не интересует. Вот ты молод, целеустремлен, и этому можно только позавидовать! Мне кажется, что во всем мире не хватит славы, чтобы утолить твои запросы и твои надежды.
- Конечно, я тщеславен, - юный Зилоти выпрямился. - А вот вы не совсем откровенны, - добавил он с легким поклоном, улыбаясь маэстро. - И в то, что ваши возможности исчерпаны, вы не верите, и к славе вы никогда не были равнодушны. Мы все в ней нуждаемся. - Зилоти вдруг заговорил громко и немного торжественно, и голос его уносился ввысь, к толстощекому музицирующему херувиму.
Петр Ильич, сидящий с опущенной головой между двумя музыкальными божествами: несовершенным и вульгарным из гипса - с одной стороны, и совершенным и возвышенным из плоти и крови - с другой, - сказал, не отрывая взгляда от пола:
- Мы все в ней нуждаемся? Может быть. Да, возможно, я был не совсем откровенен. Мы все в ней нуждаемся - но зачем? Зачем она нам? Взамен на что, Зилоти?
- Взамен на то, что мы приносим ей в жертву, - ответил ученик, и на холодном лице его застыла блистательная ледяная улыбка.
Наверху, в номере, Петр Ильич попросил разрешения прилечь.
- Я чувствую себя совершенно разбитым, - жаловался он. - Я всю ночь почти не спал.
Он принял соды и валерьянки. Зилоти он предложил кресло, придвинув его к кушетке, на которую прилег сам.
Юный пианист пробыл у Чайковского до вечера. Их беседа прерывалась долгими паузами. Один раз Петр Ильич пролежал четверть часа с закрытыми глазами. Было неясно, спит он или нет, и Зилоти старался не шуметь. Потом они возобновили свою беседу все в том же тихом и дружелюбном тоне, о чем бы ни шла речь - о сплетнях музыкального мира или о трогательных воспоминаниях о Николае Рубинштейне или о каком-нибудь другом общем знакомом. Вновь и вновь Петр Ильич расспрашивал Александра Зилоти о его планах. Ему нравился сдержанный и в то же время вибрирующий от честолюбия голос юноши, повествующего о гастрольных поездках и концертных программах, которые сделают его знаменитым.
Когда в номере стало совсем темно (они забыли зажечь лампу), Зилоти объяснил, что ему пора уходить, чтобы успеть переодеться к вечеринке у Бродского.
- Зайдите за мной через час, - попросил Петр Ильич. - Мы вместе пойдем к Бродским. Мне жутко появляться в обществе одному, особенно сегодня вечером. Мне страшно, потому что мне предстоит встреча с великим Брамсом. До него наверняка уже дошли слухи, что я недостаточно уважительно о нем отзываюсь.
Спустя час они вместе шагали по заснеженным улицам. Было еще холоднее, чем в предыдущий вечер. Несмотря на это, Петр Ильич настоял на том, чтобы всю дорогу идти пешком.
- Нужно немного размяться! - воскликнул он. - А то можно совсем задеревенеть, я и без того стар и вял.
Когда они приближались к квартире Бродского, он сказал:
- Хотя мне и страшно - и вы увидите, это будет мучительный вечер! - но я рад, что смогу побыть в гостях у Бродского. Там так тепло. Может быть, даже подадут пунш, - заметил он оживленно, причмокивая мягкими губами, как будто в предвкушении этого горячего ароматного напитка.
- Даже наверняка подадут пунш, - объявил Зилоти и мимоходом шаловливо пнул правой ногой мягкий, свежевыпавший снег. - Сегодня ведь новогодний вечер.
Петр Ильич остановился прямо посреди заснеженной улицы.
- Ах, сегодня канун Нового года, - вдруг произнес он очень тихо. - Я все забываю, что здесь другой календарь… Да-да, совершенно верно, сегодня Новый год. Новый год. Как ужасно, Александр! Новый год!
Безутешный взгляд широко раскрытых глаз его был обращен к ночному звездному небу. Этот как будто от ужаса ослепший взгляд, оторвавшись от сверкающей ледяной пустоты зимнего неба, пал на юного спутника.
- Новый год… - еще раз пробормотал Чайковский и медленно протянул руку в сторону Зилоти, словно в поиске опоры. Потом он снова опустил руку, причем так же медленно, как и поднял, даже не коснувшись плеча сопровождающего его юноши.
- Новый год, - сказал Зилоти своим дружелюбным спокойным голосом. - Что в этом ужасного? Это означает только одно: новые возможности для осуществления планов.
- Да-да, - Петр Ильич качал головой. Он остановился, слегка сгорбившись, и вдруг стал походить на глубокого старца. - Меня это каждый раз ужасает. Я не знаю почему… Меня это ужасает каждый раз…
В квартире Бродских их приветствовали обе дамы, жена и свояченица.
- Добро пожаловать! - воскликнула пышная госпожа Бродская, одетая в фантастически вычурное вечернее платье из пурпурного бархата с невероятно глубоким вырезом. Свояченица нарядилась в не менее вычурное платье из зеленой тафты.
- Добро пожаловать, дорогой Петр Ильич, и с наступающим Новым годом!
Последовали рукопожатия. Обе дамы не выпускали изо рта длинных сигарет. Петру Ильичу пришлось обнять госпожу Бродскую. Ее грудь колыхалась, она сильно благоухала восточными духами с мускусом.
К ним присоединился профессор Бродский. Он был одет в праздничный черный сюртук, щеки его горели, он был заметно взволнован.
- Господин Брамс будет с минуты на минуту, - объявил он. - Проходите, дорогие мои, вас там уже все ждут.
В гостиной стоял гул голосов. В мерцающем свете, как и в прошлый раз исходившем от елочных свечей, Петр Ильич с трудом различал лица. Его приветствовали многочисленными рукопожатиями. Пожилой господин, приветствовавший его с особой сердечностью, оказался Карлом Райнеке, почтенным руководителем оркестра Лейпцигского концертного зала.
- Мы все так рады, что вы здесь! - сказал капельмейстер Райнеке.
Петр Ильич благодарно поклонился. К ним присоединился еще один господин не менее солидного вида, с умными и добродушными глазами. Это был Йоахим, великий скрипач, старый друг с минуты на минуту ожидаемого композитора.
Петр Ильич с удовольствием побеседовал бы с двумя почтенными и опытными музыкантами, но ему не удалось скрыться от приближающейся к нему высокой и худой дамы. Ее серый костюм спортивного покроя, напоминающий узко скроенное охотничье платье, никак не вписывался в общую картину, выделяясь на фоне по-мещански расфуфыренного общества. На коротком поводке она тянула за собой худую и злобно озирающуюся борзую.
- Вы Чайковский? - воинственно спросила дама. С первого же произнесенного ею немецкого слова было ясно, что она англичанка. - Very interesting! Я хотя с вашими произведениями не знакома, но мне о вас много рассказывали. Я мисс Смит, ваша коллега. Да, я тоже пишу музыку.
- Очень приятно, - пробормотал Петр Ильич.
- Вы тоже пришли познакомиться с господином Брамсом? - продолжала мисс Смит. - Вы впервые его увидите? Я вам завидую! Между нами: он божественный! - Она заговорщицки поднесла округленную ладонь к своему болтливому рту, как будто посвящая его в великую тайну.
Петру Ильичу захотелось повернуться к ней спиной, но он из вежливости сдержался, и она продолжала болтать.
- Мы все должны гордиться тем, что мы его современники, - слышал он, как сквозь туман, ее резкий голос.
В сердцах он отвел свой взгляд от ее длинного, желтого, сморщенного, как смятый пергамент, стародевического лица. Он заметил, что к нему приближается Бродский. Вместе с Бродским приближался мелкими шажками хрупкий, несколько худощавый молодой человек.
Этот низкорослый юноша остановился перед Чайковским. Волосы его ниспадали светлыми и довольно редкими кудрями. Когда он приблизился, стало видно, что вокруг его прозрачных, трогательно чистых и невинных глаз уже ютятся многочисленные мелкие морщинки. Бродский положил руку на плечо Петра Ильича.
- Эдвард Григ хочет с тобой познакомиться! - сказал он.
- Эдвард Григ! - Петр Ильич радостно оживился. - Эх, Бродский, Бродский, что же ты мне не сказал, что здесь будет Эдвард Григ! Я бы тогда целый день мог радоваться предстоящей встрече.
Они пожали друг другу руки. Григ стоял в скованной позе, неловко приподняв одно плечо.
- Очень приятно с вами познакомиться, - сказал он высоким и кристально чистым голосом. Он говорил по-немецки с приятным, щебечущим норвежским акцентом.