- Пропади ты пропадом, какой из тебя господин и повелитель! - заговорила она, сверкая глазами. - В тебе нет ни капли сострадания! Ты должен защищать женщину, а ты о себе только и думаешь, о своей чести только и заботишься. Зачем удерживаешь меня? Воображаешь, что защитил меня своим криком? Что, я уже не натни? Подумай сам, ну куда мне деваться? Я пыталась скрыть свою красоту и молодость, а люди все равно все замечают. Разве я могу спрятаться так, чтобы никто меня не видел? Почему я должна стыдиться того, что моя красота бросается всем в глаза! Не хочу я прятать ее от людей!
В отчаянии я обхватил голову руками и застонал. Ярость душила меня.
- Ладно! Иди в шатер! Пойдешь, когда я вернусь! - сказал я, толкнув Пьяри.
Она покорно поплелась назад, а я зашагал в темноту, к деревне. Не знаю, почему, но в этот момент я вспомнил о Махатме Ганди. Некоторые торговцы в деревнях его очень хвалили, потом их за это арестовали. От них я слышал, что Ганди борется за счастье всех бедняков. Но Ганди был далеко, а я шел к дому заминдара. На воротах его дома горел яркий фонарь. У ворот сидел сторож и беседовал с двумя людьми.
- Что случилось? - спросил сторож. - Разве господин тебе ничего не дал?
- Дал, уважаемый, дал.
- Так что тебе еще надо?
- О, почтенный господин!.. - начал я срывающимся голосом.
- Ну?
Гнев и негодование не давали мне говорить. Я вдруг ясно увидел лицо моей Пьяри. Она моя! Я люблю ее! По какому праву кто-то другой должен владеть ею? Только потому, что она слабая женщина? Но разве она виновата в этом? Я, как рыба, открывал и закрывал рот, но слова застряли у меня в горле. Сторож расхохотался.
- Ему надо дать пару тумаков, - сказал он, обращаясь к управляющему имением и его приятелю, - тогда этот ублюдок может быть заговорит.
О, великий боже! У меня помутился разум. Я пришел к этим людям за помощью, а что услышал! Не помня себя, я закричал:
- Не я ублюдок, а ты! Грязный пес! Да к тому же сторожевая дворняга!
Я смутно помню, что за этим последовало. Знаю только, что все трое бросились на меня с криками: "Бей его! Бей его!" Перед глазами мелькнул чей-то кованый ботинок, и скоро мое лицо превратилось в кровавое месиво. Передо мной поплыли черные круги, я потерял сознание и очнулся только в полицейском участке. До меня донесся голос сторожа:
- Господин начальник, этот негодяй пришел воровать. Успел стащить шкуру теленка, да мы поймали его. Хорошенько проучите его, господин, чтобы он запомнил на всю жизнь, кто он и откуда родом. Наглец! Оскорбил пандита Вачандхара, господин. У нас ведь, слава богу, правит раджа, а не эти разбойники наты!
Я хотел сказать, что все это ложь, что я пришел не воровать, а поговорить с самим заминдаром, но слова опять застряли в горле. На глаза навернулись слезы, а полицейские рассмеялись.
Когда управляющий и сторож ушли, приходивший к нам полицейский сказал мне:
- Чего плачешь? Я уже сообщил твоим. Пьяри пойдет к господину начальнику, он будет доволен и завтра утром простит тебя, отпустит на свободу. Перестань реветь!
Я опять впал в какое-то полузабытье, из которого меня вывел голос Пьяри, раздавшийся под окном:
- Где он? - спрашивала она.
- Там. - Полицейский показал на дом заминдара.
Что было дальше, не помню. Остаток ночи я провел в страшном бреду, время остановилось для меня, осталось только безысходное отчаяние.
Утром меня освободили. Когда я шел из участка, у меня подкашивались ноги, я почувствовал, что не дойду до табора. К счастью, меня встретил Исила и помог мне добраться до шатра. Исила был в хорошем настроении, а для меня все погрузилось в беспросветный мрак. Войдя в шатер, я увидал Пьяри. Она молча сидела в углу и слушала, что говорила мать.
- Ты еще дурочка. Пойми, это жизнь. Все так поступают. Посмотришь на женщин из богатого дома, кажется, у них все должно быть честно и благородно. Как бы не так! Вчера отец забрался ночью в дом ростовщика - отец смекнул, что теперь благодаря тебе начальник ничего ему не сделает. Сам ростовщик-то поехал по деревням собирать с должников деньги… Ну так вот, его жена преспокойно спала со своим дружком точильщиком. Все так живут.
- А что добыл отец ночью?
- Четыре серебряных браслета и две связки крупных бус, нанизанных в два ряда.
Пьяри опасливо оглянулась, но, увидев меня, только усмехнулась, плечами повела и ничего не сказала.
- Тебя освободили, мой мальчик, - обрадовалась Сауно. - Чего стоишь у входа? Проходи!
Я молча сел в дальний угол. Голова моя раскалывалась на части.
- Ой, кровь! - вскрикнула Пьяри, глядя на мое лицо. - Посмотри, мама!
- Вижу! Башмаки-то у них, видать, с гвоздями. - Сауно внимательно обследовала мои раны и ссадины. - У твоего отца столько было таких шрамов - и не сосчитать.
Обе женщины спокойно разглядывали мое кровоточащее лицо, а я с трудом сдерживал свой гнев и отчаяние.
- Какие жестокие люди, - только и сказала Пьяри, а потом принесла воды в кувшине и стала вытирать мне лицо концом своей юбки. Сауно вышла из шатра.
- О чем ты все думаешь? - спросила Пьяри.
Я хотел было ответить, но промолчал; тут только Пьяри заглянула мне в глаза и все поняла.
- Знаю, что ты меня любишь. И крепко любишь, - ласково сказала она. - Но я ведь здесь, перед тобой, и не уйду от тебя. Чем я стала хуже после того, что случилось? - Пьяри немного помолчала, затем встала, набила трубку и протянула ее мне.
Я закурил.
- Ты зря сердишься. Женщина не должна стыдиться того, что ей приходится делать по воле мужчин. Ведь вы, мужчины, не стыдитесь своих дел? Мы с тобой любим друг друга. Я тебя не брошу. Ведь я и раньше ходила к канджарам, а тебя все равно не покинула.
Я молчал. Мне казалось, что жизнь для меня кончена.
- Ты все еще считаешь себя тхакуром, сумасшедший? - Пьяри засмеялась.
Весь день я пролежал в углу. Не помню, как уснул. Проснулся ночью. Пьяри лежала рядом, обняв меня за плечи. Гнев мой прошел. Я улыбнулся, погладил Пьяри по щеке, и она улыбнулась мне.
- Принести тебе поесть?
Она дала мне лепешки. Когда я покончил с ними, она принесла воды. Я напился, и тогда Пьяри снова легла рядом.
На другой день Исила сказал мне:
- Пойдем в другие деревни. По дороге сбудем товар. Я знаю одного тхакура, который за полцены купит все.
Мы свернули шатер, уложили его на повозку. Исила повел лошадь. Сауно, я и Пьяри шли за повозкой, а позади нас, замыкая шествие, бежала Бхура.
6
Сукхрам продолжал:
- Мне стукнуло двадцать два года, а Пьяри - девятнадцать. Исила умер, и Сауно привела к себе молодого ната… Да, Исила умер. В одну из холодных ночей он простыл, у него поднялся жар, несколько дней он метался в бреду. Я бегал к лекарю за пилюлями, но они не помогли. Сауно, чтобы согреть мужа и выгнать из него простуду, накормила его горячей просяной кашей, и он вскоре после этого скончался. Мы сожгли его тело. Сауно долго плакала, но потом вытерла слезы и сказала почти спокойно:
- Теперь я одна во всем мире, никого у меня нет.
- А мы? - спросил я.
- У тебя есть своя женщина, ты ее, а не мой.
- Если ты на него будешь заглядываться, я тебе глаза выцарапаю, - набросилась на мать Пьяри. - Не можешь жить одна - найди кого-нибудь.
- Э-эх, дочка! Какой в мужчине прок! Посадить разве в мешок и стеречь, чтобы не убежал! Да! Ушел тот человек, ради которого я жила, теперь я уже никому не нужна, каждый может мною помыкать! Но я еще не так стара, моя милая! У меня еще есть силы. А когда и их не станет, найду себе крепкого старика и как-нибудь прокормлюсь. Все лучше, чем терпеть унижение в доме дочери.
- Эх вы! - вмешался я. - Пепел Исилы еще не остыл, а вы уже ссоритесь!
- Ишь ты, благодетель нашелся! Ее кормилец помер, так она, выходит, на твои деньги теперь жить будет?
- Нет, дочка, ты, видно, совесть потеряла! Я у тебя всю жизнь на шее сидеть не собираюсь, не бойся. Но знай, когда жена Маурсинха отказала Малу, своей бабке, в куске хлеба, так та пошла к Маурсинху, и он щедро вознаградил ее. Меня же вознаградить некому! Узнав о поступке сына, его отец даже обрадовался. Он сказал: "Сын мой! Проучив жену, ты возвеличил имя своих детей!" У Албели, жены медника, было семь любовников, и это при живом-то муже! И никто ей слова не сказал! А когда умер муж, она ушла к другому меднику. Канпури, жена парикмахера, совсем была старухой, когда ревнивый муж обвинил ее в измене и засадил в тюрьму. Но и это ничему ее не научило, она путалась с кем хотела. Да, мужчины не покидали ее всю жизнь. А у меня никого нет, совсем одна. Я уйду от тебя, доченька! Завтра же уйду. Чего натни бояться? С кем хочет, с тем и живет.
Пьяри вздохнула с облегчением. А я понял еще одну вещь: теперь я целиком завишу от Пьяри. Она будет мне защитой от полицейских, от слуг и наемников раджи и от многих других сильных мира сего. Но почему я такой беспомощный? Наверное, потому, что пристрастился к вину. По канату я уже ходить не мог, и мое место заняла Пьяри. Ее ослепительная красота притягивала зрителей. Когда же я осмеливался приблизиться к ней, она отталкивала меня: "Только что ушел сын менялы".
- Весна быстро проходит, дочка, молодость мимолетна, - говаривала в те дни Сауно.