ЛЕОНИД И КЛЕОМБРОТ
Мегистий и Симонид шли по узкой улице, более напоминавшей аллею из-за высоких клёнов и платанов, длинные ветви с пожелтевшей листвой заслоняли хмурое небо над головой. В этой части города на нескольких улицах все растущие во дворах и близ домов деревья считались государственной собственностью, поэтому владельцы жилья в этом квартале Спарты не смели поднять топор ни на одно дерево. Кое-где разросшиеся до неимоверной толщины дубы и карагачи, посаженные слишком близко к изгородям и стенам домов, разрушили каменную кладку, словно демонстрируя людям силу своих живительных древесных соков. Уступая деревьям, люди перестроили дома, заново возвели из камней изгороди, уже с таким расчётом, чтобы у каждого дерева оставался некоторый простор для дальнейшего роста.
Мегистий объяснял Симониду, почему так получилось, что спартанцы объявили государственной собственностью деревья именно в этом квартале. В тёплое зимнее утро друзья, приглашённые накануне вечером, направлялись в гости к царю Леониду.
- Это случилось более ста лет тому назад, - неторопливо рассказывал Мегистий. - И вот как всё было. Когда пеласги изгнали с острова Лемнос минийцев, те сели на корабли и морским путём прибыли в Лакедемон: ведь предки минийцев были родом отсюда. Минийцы расположились станом на склоне горного кряжа Тайгет и разожгли костры. Увидев огни на горе, лакедемоняне послали вестника спросить у незваных пришельцев, кто они и откуда. Пришельцы ответили вестнику: они минийцы, потомки аргонавтов, их изгнали пеласги с острова Лемнос и они прибыли сюда, на землю своих отцов. На это у них есть полное право.
Лакедемоняне решили принять минийцев. А побудило их к этому то, что Тиндариды участвовали в походе аргонавтов. Таким образом, лакедемоняне приняли к себе пришельцев, дали им земельные наделы и распределили по филам. Минийцы взяли себе в жёны спартанок, а привезённых с собой с Лемноса девушек выдали замуж за лакедемонян.
Спустя немного времени минийцы стали держать себя высокомерно, требовали себе долю в царской власти и совершали разные другие недостойные поступки. Тогда спартанцы изгнали их из своей страны. Минийцы разделились, уходя из Лакедемона. Одни из них ушли в гористую Аркадию, где живут и поныне, другие рассеялись по островам Эгейского моря.
Мегистий замолк, на его лице появилось выражение задумчивости.
Шагавший рядом Симонид взглянул на друга:
- История с минийцами интересна, но при чём здесь деревья?
- Ах, да! Прости, главного-то я тебе и не сказал. - Мегистий хлопнул себя по лбу ладонью. - Перед тем как изгнать минийцев из Лаконики, спартанцы спросили богов, верно ли они поступают. И божественный оракул сообщил лакедемонянам, что у минийцев больше прав на долину Эврота, нежели у нынешних его владельцев. Ведь общеизвестно, что в незапамятные времена Гераклиды, придя в Лаконику, силой отняли у Тиндаридов и землю, и власть. А посему изгонять минийцев из Лаконики нельзя, ибо тут их родовые корни.
Мегистий замедлил шаг, что-то напряжённо вспоминая:
- Я не помню в точности текст того оракула, - сказал он, - но знаю, что там была фраза про корни... Про родовые корни минийцев, лишать которых лакедемоняне не имеют права и без того обездоленных потомков царя Тиндарея. И тогда спартанцы пошли на хитрость, граничащую с коварством. Они изгнали-таки минийцев, но самых знатных из них оставили в Лакедемоне. И ещё, они объявили государственной собственностью все деревья, посаженные минийцами, тем самым как бы гарантируя неприкосновенность насаждений, посаженных их руками и пустивших свои корни на земле Спарты. Теперь вроде "корни минийцев" по-прежнему остаются в Спарте, а самих минийцев нет и в помине. Не считая, конечно, род Тиндаридов, который хоть и враждует с Гераклидами, однако не требует себе царской власти.
- Стало быть, на этой улице и прилегающих к ней переулках, а также на двух соседних улицах когда-то жили минийцы, - промолвил Симонид, удивлённый услышанным. - Здесь жили потомки аргонавтов, ходивших в Колхиду за золотым руном. Поразительно!
И эти деревья, столь щедро дарящие тень знойным летом, есть величественное напоминание о людях, воспетых многими поэтами. И только у меня не доходят руки, чтобы написать о ком-то из минийцев хвалебную песнь, - с печальным вздохом добавил поэт.
- Деяния минийцев канули в Лету, друг мой, - сочувственно произнёс Мегистий, всегда тонко чувствовавший малейшую перемену в настроении Симонида. - Ныне поэты воздают хвалу тем эллинам, славные деяния которых не сокрыты туманом ушедших веков. Разве мало в Элладе таких людей? Для их восславления не зазорно испросить вдохновения у Муз.
- По-моему, мало, - твёрдо сказал Симонид. - За всю свою жизнь я не встретил и десятка достойных мужей, в которых не разочаровался бы со временем. Помню, как я боготворил афинского тирана Гиппия и его брата Гиппарха, покуда они не запятнали себя кровью своих сограждан. Я восхищался Скопадами, живя у них в Кранноне, но и Скопады при всём своём благородстве не чурались порой подлых поступков, если это сулило им выгоду. Наконец, я подружился с афинянином Фемистоклом, человеком честолюбивым и одарённым. Слушая Фемистокла и глядя на то, как он претворяет на деле свои грандиозные замыслы, я думал поначалу, что Судьба наконец-то свела меня с истинным титаном воли и бескорыстия. И что же... - Симонид грустно усмехнулся. - Очень скоро выяснилось, что и этот титан не чужд лжи, подкупа, наговоров, объясняя всё это лишь Издержками демократии.
Некоторое время друзья шли молча.
- В Лакедемоне нет демократии, но и здесь есть свои издержки, - заметил Мегистий, нарушив молчание. - Я полагаю, что и у царя Леонида при всех его достоинствах тоже имеются недостатки.
- Важно, чтобы эти недостатки не переросли в пороки, - сказал Симонид тоном человека, повидавшего на своём веку всякое и всяких...
Не так давно зимним утром Симониду посчастливилось познакомиться не только с царём Леонидом, но и с его родным братом Клеомбротом, который заглянул к Леониду по какому-то пустяковому делу и невольно оказался собеседником знаменитого кеосского поэта.
- Вглядись в этого человека, Клеомброт, - молвил брату Леонид не то серьёзно, не то шутя. - В то время как мы, спартанцы, острим мечи и копья, гоняясь за военной славой, этот уже немолодой муж столь мастерски складывает самые обычные слова в возвышенные эпиникии и эпиграммы, что Слава сама гоняется за ним. В Элладе наверняка есть люди, которые никогда не видели Симонида, но я уверен, что под небом Эллады нет человека, не знающего, кто такой Симонид Кеосский. И это не просто слава, Клеомброт, - добавил Леонид после краткой паузы. - Это честь, какой удостаивались очень немногие.
Симонид был польщён таким отзывом и уже хотел произнести похвалу предкам Леонида и в частности его старшему брату Клеомену, но тут в разговор вступил Клеомброт.
- Ведь что роднит всех людей между собой, - заговорил Клеомброт с юношеской воодушевлённостью, хотя ему было почти сорок девять лет. - Всеми людьми движет желание прославиться хоть как-то, хоть в чём-то. Даже какой-нибудь бедный горшечник - и тот мечтает превзойти соседа-гончара большей красотой и крепостью своих сосудов. И если всякий человек избирает путь к славе сообразно своим способностям и рвению, то Симонид в данном случае стоит особняком, ибо он прославил своё имя тем, что постоянно прославляет других. Вот это и удивительно!
- Заметь, как прославляет! - Леонид с чувством процитировал:
Пленникам вечным ущелья Дирфейского насыпь
Здесь над Эврипом возвёл в память погибших народ,
Что ж, эта честь нам по праву: мы с юностью
милой расставшись,
Приняли грозную тень сумрачной тучи войны.
Эта эпитафия была сочинена Симонидом в честь афинян, павших в сражении с халкидянами близ горы Дирфей на острове Эвбея более двадцати лет тому назад. Тем более ему было удивительно, что в Спарте кто-то может знать наизусть сочинённую давным-давно эпитафию и выбитую на камне у могилы где-то в глухом ущелье.
Симонид сказал об этом Леониду. Тот ответил, что видел копию этой надписи в Афинах, где ему довелось побывать вместе со спартанским войском.
- Это было в год Марафонской битвы, - добавил царь. - К сожалению, спартанцы тогда не успели к сражению. У Марафона мы увидели лишь тела убитых персов да следы их стана. Вся слава той громкой победы досталась афинянам и их союзникам платейцам.
Для своих пятидесяти лет Леонид выглядел необычайно молодо, благодаря статному телосложению. Крутые мускулы играли на его мощной груди и на сильных руках. На царе был короткий хитон из тонкой ткани, сквозь которую легко просматривалась рельефная мускулатура. В лице этого человека было что-то от облика эпических героев и полубогов. Сочетание мужественности и благородства было заметно во взгляде Леонида, в его устах, в каждой чёрточке его обветренного и загорелого лица. Длинные вьющиеся волосы царя светло-пепельного оттенка чуть-чуть не достигали плеч и были стянуты на лбу тесёмкой. Короткая борода, которая была заметно светлее волос, нисколько не старила Леонида. Усов он не носил, как и все мужчины в Спарте.