* * *
Посыльный Никиты Чурилова приехал в ватагу под вечер. Василько сразу же собрал людей на круг. Ватажники подходили к кленам молчаливые, взволнованные. Знали: сейчас атаман скажет о том, к чему так долго готовились. Сокол оглядел ватагу и негромко начал:
- Ну, други мои, пришел час. Через два дня на третий выйдем мы в большую дорогу. Будьте все наготове: одежонку, что порвалась, - почините, обутки пригоните к ноге, чтоб не терли. С собой возьмем только оружие. Остальное оставим здесь. Люди старые, болящие, жонки да ребята малые останутся у Черного камня. С ними - два десятка здоровых ватажников - пусть берегут. Чтобы мы сразу знали, сколько душ пойдет в бой, давайте разделимся. Те, кому с нами не по пути, пусть выходят сейчас же и встают в стороне. Над волей вашей, ватажники, никто силой стоять не будет. Выберите себе атамана и сейчас же из ватаги с богом уходите на все четыре стороны. Так мы на котловом совете порешили, так и сделаем.
Люди стояли неподвижно. Потом вышли вперед аргузии, прибежавшие когда-то из Сурожа, и, не глядя на людей, отошли в сторону.
- Кто еще?
Все молчали, стояли не шевелясь.
- Хватит, атаман! - крикнул Микешка. - Нам всем с тобой по пути. А эти… Не дай бог с такими трусами в бой идти. Ну, мокроштанные, убирайтесь к чертовой бабушке!
Один из аргузиев подошел к атаману и сказал:
- Позвольте нам уйти из ватаги в один час с вами. Чтобы потом никто не сказал, что мы предали тех, с кем прожили столько дней. Вам будет так спокойнее.
- Как, ватажники, решим?
- Пусть живут! За три дня не объедят! Оставайтесь!
- Тогда идите все на покой.
Когда ватажники разошлись, к Соколу подошла Ольга. Она жила вместе с Полихой и Ялитои и при людях подходить к атаману не решалась. Только вечерами, когда ватага утихала, они уходили на плоскую вершину скалы и сидели на нагретом за день камне. Вот и сейчас Ольга взяла атамана за руку, и они пошли к скале.
Осенняя ночь в этом краю великолепна. Она теплей весенней, мягче летней. Небо темно-синее, бездонное. Звезды, крупные и яркие, тихо мерцают в высоте. Ольга молча приникла к атаманову плечу. Василько что-то хотел сказать ей, но она движением руки остановила его:
- Слышишь, поют, - шепнула Ольга.
На дальнем краю поляны вправду зазвучала песня.
Василько прислушался. Песня рассказывала о близком и, казалось, рождалась тут же, в сердцах поющих.
Уж как пал туман на сине море,
Как легла тоска в ретиво сердце,
Под горой блестит огонь малешенек,
У огня разостлан ковер шелковый,
На ковре лежит добрый молодец,
Прижимает платком рану смертную,
Унимает молодецку кровь горячую.
Подле молодца стоит его добрый конь.
Бьет копытом в мать-сыру землю.
Будто слово хочет вымолвить хозяину.
Ширится песня, плывет над горами…
Ты вставай, вставай, удал-добрый молодец!
Отвезу я добра молодца на родину,
К отцу, матери родимой, к роду-племени,
К малым детушкам, молодой жене!
На миг затихли голоса, и снова льется грустный напев:
Ах, ты конь, мой конь, лошадь верная,
Ты товарищ мой в ратном полюшке,
Ты скажи, скажи моей сударушке,
Что женился я на другой жене,
Взял в приданое поле чистое,
Нас сосватала сабля острая,
Положила спать стрела каленая!
- Думы свои выпевают, - тихо произнес Василько. - Душа, поди, у каждого болит. Один бог знает, что ждет нас впереди. Сжились все, привыкли друг к другу, а скоро, быть может, многих не будет на этом свете. Сейчас песни поют, а придет час, и кто-то замолкнет навсегда. Для других будет светить солнце, шелестеть трава, щебетать птицы, а для них…
- Не надо, Вася, об этом, - слушай…
Не сходить туману со синя моря,
Уж не выйти кручинушке из сердца вон!..
ЯРМАРКА
Кафа! Обширен город и богат. Во все концы земли разнесся слух о его рынках. Здесь средоточие множества торговых путей, приют славных негоциантов всего мира. Трудно представить место с более разноликой и разноязычной толпой. Торгует тут китаец и русский, грек и армянин, генуэзец и араб, француз и мадьяр.
Товару всякого - пропасть! Особенно знатен живой товар. Кафа продает работную силу - коренастых, приземистых невольников, стройные и высокие покупаются для войны, строптивые - на галеры, за весла. Можно здесь купить девушку нетронутую - для гарема, молчаливую и покорную - в служанки.
В большом спросе и цене женщины с грудными детьми. За морем, особливо в Египте, русскую полонянку считают лучшей кормилицей для детей знатных особ.
Если хочешь - купи дитя. Здесь их много - маленьких, бессловесных, ничего не ведающих о своей судьбе.
Сегодня первый день осенней ярмарки. Главный городской рынок кишмя кишит народом. Всю ночь до самого рассвета не закрывались ворота Кафы. Проходили через них мохнатые лошаденки с арбами, нагруженными виноградом и фруктами, с телегами, полными огурцов, дынь и арбузов. Бесконечные вереницы ишаков тянули на спинах огромные мешки пшеницы, гороха, фасоли и ячменя.
Проходили не спеша караваны верблюдов из дальних земель. Высокие тюки покачивались на их горбах, задевая своды каменных ворот.
Поутру миновал ворота обоз сурожан. На возах с виноградом, фруктами, просом и вином важно восседали русские купцы. За ними - дородные купчихи с румянцем во всю щеку, выщипывая зернышки из огромных, как колесо, подсолнухов, коротали длинную дорогу.
Много тысяч возов пришло на рынок города. Кафа, ненасытная Кафа, сожрет все: иное в городе, иное погрузит на корабли и отправит в другие, дальние и близкие места. Везут на ярмарку соль, рыбу, икру, зерно, воск - свой товар. Везут заморские: опиум Бенгала, сандалово дерево Малабара, пряности и алмазы Индии, мускус Тибета. Особое место занимают ткани: восточная камка и моссульская парча, витрийский бархат и ковры - для богатых, а скамарда и букарана по восемь аспров аршин - для прочих.
Утром над рынком поднялось ослепительное солнце. Никита и Семен Чуриловы сегодня в своем лабазе с самого раннего утра. Суровское полотно идет в продажу полным ходом. От покупателей отбою нет, не купец, а они набивают цену. У прилавков Семен с приказчиками. Старый Чурилов со слугами очищает третий лабаз - переносит из него все товары в первые два. К делам торговым эта переброска касательства не имеет. Тут совсем другое: в лабазе будут ночевать люди. Множество мастеровых живут за городской стеной - в антибурге. Для них, как и для всех иногородних, вход в Кафу разрешен только днем. К вечеру пристава и стражники бездомных людей выгоняют за ворота. Если завтра начнется сполох, нужным людям в город не попасть.
А за лабазами шумит ярмарка. От храма Введения до самого армянского собора святого Сергия расставлены для продажи невольники. И женщины, и мужчины оголены до пояса. Всюду оглушительные крики:
- Вот свежая ясырь! Ясырь свежая!
- Смотрите, трогайте, покупайте!
- Хек, ты, сволочь колодная, поднимись! Покажись покупателю.
- А вот сорок мальчиков, а вот сорок мальчиков! Возьми, джаным!
- Здоровые, продаем! Работящие - берите! Сильные, как буйволы!
- Господин, иди сюда! Девочка, сладкая, как айва, кожа нежная, как у персика! Счастье найдешь на ее груди!
- Бери рабыню покорную, умелую! Дешево отдам!
- Посмотри - сотня рабов! Выбирай любого!
- Гурия рая - покупай!
Люди топчутся вокруг живого товара, щупают мускулы, гладят бедра, заглядывают в рот. Звенят цепи, слышен тяжелый, надрывный стон.
Шумит ярмарка.
У консула Антониото ди Кабелы сегодня большой и важный гость. Сам Менгли-Гирей-хан пожаловал в Кафу. Начали с посещения рынка. Ди Кабела с ног до головы одет в пурпурный бархат. На шее золотая цепь, у пояса короткий меч на золотых подвесках. Плащ темно-синего сукна. Хан в ярких шелках, надменный и суровый, словно вросший в седло. Впереди бегут дюжие аскеры и копьями раздвигают толпу, освобождают дорогу хану. Сзади телохранители консула.
Проезжая мимо рядов с невольниками, хан сказал:
- Ясыря нынче много - покупателей мало. Отчего так?
- Дороги морские опасны, великий хан. Путь через проливы оттоманы держат на запоре, /пивои товар везти некуда.
Хан промолвил: "Так угодно аллаху" - и больше за все время не произнес ни слова.
Искоса поглядывая на консула, Менгли-Гирей размышлял: "Ничто не вечно под луной. Раньше без помощи латинцев жить не могли, а теперь зачем нам латинцы, если ясырь у нас покупать не будут. Турецкий султан из Перы и Галаты выгнал их давно, приходит пора и нам подумать об этом".
В консульском дворце Менгли-Гирей переоделся в латинские одежды. Недаром до своего восшествия на престол хан жил семь лет среди генуэзцев - одежду ихнюю носить умел, по-латински говорил сносно.
Во время обеда слушал песни невольниц, наслаждался плясками танцовщиц. О важных и серьезных делах говорил с консулом шутливо.
- Ты хороший мой друг, Антониото, и я во всем помогаю тебе. Хотел ты сменить моего наместника в Кафе, я тебе позволил. А разве я перечил, когда ты задумал сменить епископа Тер-Ованеса и отдать кафедру Тер-Карабету? Не перечил.
- Но Карабет достойнее…
- Скажи - богаче. Мне ведь все известно. Ты получил от него две тысячи червонцев и…
- Видит бог…