- Я не бездельничаю! - гневно воскликнул Теодоро и вскочил на ноги. - Это ты высыпаешься в курии и хоронишься в замке нашего отца, тогда как я в самом татарском пекле добываю для себя богатство!
- Что же, по-твоему, выходит - не ты, а я трус?
- Да! Ты трус! Трус!
- Вы посмотрите на этого сопливого мальчишку. Он с двадцатью вооруженными стражниками убежал от горстки вонючих татар. В твоих жилах нет капли крови от смелого ди Гуаско. Ты, как и твоя мать, был и останешься все тем же чомпи!
Этого Теодоро перенести не мог, и братья, сцепившись, покатились по полу.
В это время широко распахнулась дверь, в комнату вошел старый ди Гуаско. Несколько мгновений он стоял на пороге, потом подбежал к братьям, хлестнул плеткой одного, другого.
- Какие же вы, к дьяволу, братья после этого, - мрачно сказал отец. - Чувствовала моя душа, что сыны мои сцепятся, когда от слуг узнал, что вы оба тут.
Антонио долго глядел то на одного, то на другого сына и молчал. Затем неожиданно расхохотался.
- Вот так распотешили меня мои сынки, сто чертей вам в печенку! - сквозь смех произнес отец. - Вы посмотрите-ка на себя! Дьяволы вы и дармоеды!
- Это ты напрасно, отец, - угрюмо произнес Андреоло, вытирая кровь с лица. - Об этом надо сказать братцу, а не мне. Это он проспал полторы тысячи сонмов.
- И ты тоже хорош! Может, не по твоей милости я сегодня возместил убытки господам из Лусты за овчарню, которую ты спалил? Если так пойдет дело, мои сынки пустят меня по миру, не будь я Антонио ди Гуаско. Сегодня мне следовало бы с вас обоих спустить шкуры, я с тем желанием сюда и ехал, но вижу, вы и так наказали друг друга. Так и быть, признаюсь вам, олухи, я любовался на вашу драку в окошко. Что-что, а драться вы умеете, накажи меня бог! Клянусь петлей, на которой меня хотели повесить, я получил большое удовольствие от тумаков, которыми вы оделяли друг друга. И знаете - я вспомнил молодость, когда свободным и сильным гулял по морским просторам. Среди "хозяев моря" такие презабавные сценки не были редкостью.
Антонио, все более и более воодушевляясь, начал рассказывать о прошлом.
"Раз старик предался воспоминаниям, значит, он не сердится", - с облегчением подумал Теодоро.
Наговорившись, Антонио поднялся, приказал:
- Ну, петухи, умывайте рожи и марш спать. Завтра в Скути поедем.
ДИ ГУАСКО ЕДУТ В СКУТИ
Еще едва светало, а старый ди Гуаско уже поднялся, оделся и разбудил своих сыновей.
- Я забыл тебя спросить, Андреоло, где твоя жена? Я что-то не вижу ее в доме, - сказал Антонио, натягивая куртку.
- Фракиту я отослал в Тасили. В моем погребе не осталось ни капли вина. Пусть она привезет.
- Так-таки уж и ни капли? - недоверчиво спросил отец.
- Ну, для завтрака, я думаю, нацежу кое-что.
- Так какого дьявола ты торчишь на моих глазах! Марш в погреба!
Андреоло хлопнул в ладоши, вошел слуга.
- Вина, и побольше! - последовал приказ.
Через несколько минут на столе появились большие куски вареной и жареной баранины, фаршированный перец, тыквенная каша и мед. Посреди стола слуга поставил полуведерный кувшин с вином, принес серебряные бокалы. Посуда также вся была серебряная.
- Видишь, мой мальчик, - обращаясь к Теодоро, сказал отец, - как роскошно и уютно живет твой братец. А почему? Да все потому, что он женат. Я сам женился трижды и, будь я проклят, если не надумаю осчастливить еще одну красотку. Наливай, Андреоло, выпьем за женатых!
Антонио поднял бокал, подмигнул сынам и опрокинул содержимое в свой широкий рот. Братья молча выпили тоже.
- Это я к чему сказал? - разламывая баранью кость и отправляя в рот большой кусок мяса, проговорил отец. - А к тому, что тебе, Тео, надо тоже жениться. Двадцать пять, а все еще один, как перст. Держу пари, что этот молокосос Деметрио тебя обскачет в свои двадцать лет. Ты посмотри, он каждую неделю гоняет в Кафу и наверняка там подцепил достойную себя девочку.
- Жениться просто, - ответил Теодоро. - Только вот куда я приведу жену? Уж не в замок ли Тасили?
- А почему бы и нет? Правда, он угрюм и мрачен, но это удобный для нашего тревожного времени дом. Хочешь, я отдам тебе Скути? Построй там для своей невесты дворец и женись. Если надо, соорудим дом в Суроже. Мне ничего для вас не жалко! - старый ди Гуаско начал пьянеть и потому был необычайно щедр. - Вот ты потерял гору денег, а я молчу, ибо знаю, что в торговле живым товаром риск всегда велик. Слава богу, что жив вернулся… А деньги - дело наживное. Мы их достанем еще. Расскажи, Андреоло, нашему жениху, где мы достаем деньги.
Андреоло поглядел на отца, прищурил глаза и, словно излагая план, начал:
- Я недавно узнал в курии, что на днях из нашей гавани отходит каторга в 30 весел. На ней везут около ста невольников. Стало быть, живого товара 130 человек. Охрану кафинский консул выделил не от нас, а из Чембало, ибо здесь нападения не боятся. Стало быть, купец выедет из Сурожа без охраны. Отец предлагает утопить судно около_ Капсихоры, благо, что оно выйдет из Сурожа в сумерки, стремясь к утру достичь Чембало. Мы трое - отец, я и ты, когда судно пойдет мимо наших берегов, тихо заберемся на палубу и прикончим купца и его слуг, а невольников и гребцов раскуем, и пусть они прыгают в воду и плывут к берегу. Там их встретит Деметрио с вооруженными людьми, и все каторжники будут наши. Судно отведем в сторону Лусты и затопим в каменистом месте.
- Я согласен, - сказал Теодоро.
- Ну что ж, будем женить Теодоро, - усмехаясь, сказал старший брат. - Невеста уже, по-моему, есть.
- Кто она? Почему не знаю? - спросил отец, ставя бокал на стол.
- Сурожского купца дочь. Русичка. Ольгой ее зовут- если не ошибаюсь…
Теодоро вздрогнул, но промолчал.
- Правда, есть малая помеха, - не унимался Андреоло, - ее надо сначала обратить в нашу веру. Она православная. Ну, что же молчишь? Может, ты сам примешь православие?
- Это смотря по тому, какая женщина, - неожиданно заявил ди Гуаско. - Надо посмотреть, стоит ли игра свеч. Ой, сынки, я-то уж наверняка знаю, что есть такие бабы, ради которых не только православную, но даже и магометову веру принять можно. И нет выше веры, чем вера в женскую красоту. Д-да, я это хорошо знаю.
В голове Теодоро слова пьяного отца взметнули целый вихрь мыслей. "Значит, отец не осуждает иноверие ради любви, а это - главное. Надо поговорить с Ольгой, а до этого ни слова никому. Если девушка и ее отец будут согласны, нужно показать ее отцу, и он поймет меня. Завтра праздник, и наверное Ольга будет на гулянии, я обязательно должен увидеть ее".
- Пора по домам, - поднимаясь, промолвил старый ди Гуаско. - А насчет невесты поговорим потом. Сейчас мы пьяны. Собирайтесь, сынки, поедем в Тасили.
Чтобы выехать из города на дорогу, идущую в Скути, надо проехать всю улицу св. Константина, свернуть в греческую слободку и, миновав монастырь у Вонючего источника, спуститься вниз, в долину.
Улица святого Константина узкая, едва-едва проедут по ней рядом три. всадника. Спокойно помахивая густыми гривами, идут кони. Старый ди Гуаско в середине и чуть-чуть (на голову коня) впереди. Справа в седле Андреоло, слева - Теодоро.
Встречные пешие плотно прижимаются к заборам. А те, кого несчастье послало навстречу знатным латинянам с повозкой или конем, в страхе поворачивают назад, чтобы вовремя убраться в ближайший переулок.
Люди смотрят на кавалькаду и, сжимая кулаки, с ненавистью произносят про себя: "Будьте вы прокляты, хищники! Опять собрались все вместе, опять, видно, затеяли какое-нибудь страшное дело!"
Подобно тому, как Рим в древности называли городом семи холмов, так Сурож называли городом семи несчастий.
Вполне вероятно, что так прозвали его бедные генуэзцы, каких довольно много было в Суроже. Тысячами приезжали они из далекой республики Генуи, но только единицы, такие, как ди Гуаско, стали богачами. Так же, как и населявшие Сурож греки, армяне и русские, бедные генуэзцы терпели все невзгоды суровой жизни. Несчастий, обрушивавшихся постоянно на город, было, конечно, больше семи, но особенно много бед приходилось переносить жителям от наводнений, от алчности и жестокости богачей, от татарских набегов, от междоусобной вражды греческих князей, от борьбы между католической и православной церковью, от работорговли и от давления, которое постоянно оказывала Кафа на подвассальный город.
Вот это все, вероятно, и имели в виду жители Сурожа, называя его городом семи несчастий.