- Ты гляди, Гришата, делай, как сумеешь, но интерес людей наших, товарищей по тяжестям безмерным, соблюди и все, что обещал, до копеечки выплати, иначе… худо нам будет. А деньги - о них не думай: с компанионов своих судом возьмешь, по доверительной бумаге ты вправе усердных за счет компании поощрять…
- Ох, спасибо тебе, Наташенька, - облегченно вздохнул Шелихов, - ты беду мою как руками развела…
После разговора с женой Григорий Иванович собрал своих мореходов, взял с них клятву не проронить ни словечка и, обрисовав положение, предложил идти на Камчатку.
- Там и товаров, нам нужных, на складах больше. А в Охотском Биллингсовы людишки все давным-давно порастащили! - сказал он, не совсем уверенный, что довод этот покажется мореходам достаточно убедительным.
Но мореходы согласились и решили стать на рейде в четырех-пяти верстах от берега, спустить на берег Григория Ивановича с женой, а также самых слабых из команды и пассажиров "Трех святителей". А вернется Григорий Иванович, сняться завтра же с якоря и идти на Петропавловск.
Доставив жену в безлюдный дом, стоявший с заколоченными дверями и окнами, Шелихов нашел в городе Кузьминиху и предложил ей переселиться в избу к Наталье Алексеевне. Хитрая старуха сразу сообразила, что мореход вернулся не с пустыми руками, и выговорила за помощь в родах Наталье Алексеевне двадцать бобров.
К вечеру, поцеловав в последний раз жену и всячески избегая встречи с охотскими начальниками, терпеливо выжидавшими в своих канцеляриях появления морехода с посулами, Шелихов вернулся на корабль и утром на заре снялся с якоря, чтобы идти на Камчатку.
К полному своему удовольствию, он в самую последнюю минуту вдруг увидел спешившего на байдаре к кораблю асессора Коха. Кох понял, что Шелихов в судную канцелярию теперь уже не зайдет, купец хитрит, но и Кох не прост: он навестит морехода на корабле сам. И все же Кох опоздал.
- Улетел воробей, сыпь, сукин сын, соли на хвост! - орал, надсаживаясь, Шелихов, примечая, как отстает байдара от набирающего ход корабля.
К концу третьего дня плавания воображаемые гримасы и брань разочарованного в своих ожиданиях Коха уже не смешили Шелихова. Веселое настроение померкло. Начался дождь, и стали давать себя знать рывки шторма, до силы которого дошел обычный в этих широтах к концу лета резвый муссон.
В попытках обойти далеко высунувшийся в море острый нос Камчатки мореход и его команда выбились из сил. Штормом далеко отнесло корабль от курса - галиот был уже у Большерецкого устья на западном, противоположном Петропавловску, берегу. Но и войти, на худой конец, в безопасное устье реки при таком шторме дело очень трудное - здесь встречалось много преграждавших вход мелей и подводных камней. А между тем продовольствие на "Святителях" кончилось, так как запастись продуктами в Охотске не было ни времени, ни возможности. Надо было что-то предпринимать.
- Погодишка всему делу поперек встала, - ворчал Пьяных, как бы утешая Шелихова в неудаче замысла. - Подал бы господь благополучными в Большерецк проскочить…
Продрейфовав в виду Большерецка сутки без воды и пищи, Шелихов после безуспешных попыток заякориться принял решение съехать в байдаре на берег и подготовить доставку на корабль по окончании шторма воды и рыбы.
- Дойдешь ли?! - усомнился Пьяных, глядя на бушующие волны, но отговаривать не стал и приказал готовить байдару.
Спустя короткое время двухлючная байдара, как легкая щепочка, взлетела на гребне набежавшей волны. Во втором люке сидел верный Куч.
- Держись, Захарыч, глаз не спускай с Большерецка. До свиданьица, товарищи добытчики! - крикнул Шелихов, и через мгновение щепка, которой человек доверил себя, исчезла в пене крутящихся валов. В Америке, насмотревшись на алеутов, гоняющихся в бурном море за китами, Шелихов приобрел к кожаной байдарке, как средству передвижения по морю, величайшее доверие.
Через два часа большая толпа камчадалов приветствовала отважных байдарщиков на берегу торжественной пляской.
Шелихова знали в Большерецке, знали и о том, что он три года назад ушел в плавание на Америку. Поэтому камчадалы особенно радостно приветствовали необыкновенное возвращение морехода. По местному обычаю, Шелихов должен был, не минуя никого, зайти в каждую избу и ярангу, и везде, куда бы он с Кучем ни входил, им подносили туесок с напитком. Этот туесок нужно было обязательно выпить, чтобы не нанести смертельной обиды гостеприимному хозяину.
- Тьфу, опять же мухоморовая! - сплюнул Григорий Иванович, возвращая туесок.
- Холоша, холоша! - лепетали простодушные камчадалы, нахваливая свою дурманную, настоенную на грибах мухоморах водку.
Начальник селения казак-урядник Большеротов рассказывал последние новости Камчатки.
- Рыбой красной четыре ямины завалили, китов…
- Мне пуд сто рыбы надобно, дадите?
- А куда ее девать-то, целу ямину отвалим. Ты нам только солью-чаем пособи, второй год рыбу тушением заготовляем, соли нет. В Петропавловск англинец пришел… Василий Петрович… или как его бишь, запамятовал… торговать намерился, и все у него есть: пшено сарацинское, соль, чай, китайка, водка французская, крепкая. Бабы затормошили: съезди да съезди, мы, мол, без рубашек ходим, долго ли до греха… Я и съездил, только не допустил исправник Штейнгель, заборонил расторжку: "У нас, говорит, у самих все есть и ни в чем мы не нуждаемся, да и беспошлинно торговать правительством запрещено". С тем домой и вернулся. Ты бы, Григорий Иваныч, через хребет махнул, в Петропавловское наведался бы. Мы тебе для такого занятия и лошадей дадим.
Не прерывая, Шелихов слушал казачьего урядника. Иностранный купец - ведь это и есть то самое, ради чего он предпринял плавание в Петропавловск. Мягкую рухлядь, привезенную на "Святителях", он обменяет на английские товары, сам наживет и людям без труда свои "добавочные" вернет.
- Ладно! - важно ответил он и виду не подал, как заинтересовали его новости Большеротова. - Лошади мне твои не нужны, у меня корабль есть. Завтра на него вернусь и в Петропавловск пойду, а ты мне со своими людишками рыбу и воду на корабль представь, я же за вас, сирот, так и быть - расторгуюсь…
2
Шелихов с Кучем остались спать в избе Большеротова. А когда на зорьке встали и вышли на кекур, с изумлением увидели, что "Святители" исчезли с горизонта.
- Что скажешь? - обратился мореход к Кучу. Куч только плечами пожал. - Видно, на Пенжинскую понесло, - предположил Шелихов. - Придется и нам туда вместо Петропавловска сухопутьем тянуться… Да, совсем ко рту было поднесли, и вот на, мимо обнесли! - сказал он, подумав, что встретиться с прибывшим в Петропавловск английским торговым мореходом так, видимо, и не придется.
- Давай лошадей! - вернулся он в дом Большеротова и тут же, начав расспрашивать о дороге на Пенжинскую губу, выдал свое изменившееся намерение.
- На Пенжинку лошадей не дам, - отрезал Большеротов. - Сам загниешь и лошадей загубишь - шутка сказать, восемьсот верст пройти. Хребтом не пройдешь - медведи на лошадей позарятся, а берегом коряки и ламуты не пропустят… они сейчас немирные… Да и что толку, если и доберешься! Ты придешь, а Пьяных "Святителей" уже в Охотск увел. Зимой, - на носу-то зима! - на конях от Пенжинки к Охотску не спустишься, это тебе не на байдарках море в шторм переплыть. Придется олешек или собак добывать, а на таком деле беспременно голову сложишь…
Шелихов признал доводы Большеротова разумными. Оставалось, таким образом, лишь одно: осуществить первоначальное намерение - перебраться через хребет, мимо сопки Вилючинской, в Петропавловск. Денег, правда, при себе мало, мягкая рухлядь осталась на корабле, но если петропавловский исправник Штейнгель дозволит расторжку, англинец, может быть, и согласится под его государственную гарантию принять векселями на Москву или Петербург. В таком случае он, Шелихов, тоже заработает, но только уже в свой карман, без дележки с кем бы то ни было. Ну, а если и ничего не выйдет из попытки торговать без наличных денег, то… Шелихов тут задумался. Только что входившие в торговую практику векселя Григорий Иванович считал необходимым внедрять в обиход сибирской и заокеанской торговли - не будешь же возить за собой сундук с деньгами. Да, - примиренно пришел к выводу мореход, - если он ничего не купит, то хоть расспросит и узнает от английского капитана координаты пути в Кантон, на Филиппины, Малакку и Индию. А знать теперь это для Шелихова такое дело, что за него он и сам готов большие деньги заплатить.
Оставив Большеротову залог за трех лошадей, Шелихов на следующий день вместе с Кучем выехал в Петропавловск. Третья лошадь шла под вьюком с продовольствием.
Они прибыли в Петропавловск на седьмой день трудного пути, следуя мимо действующих сопок Апача, Паратунка и горячих у их подножия ключей, в которых смогли варить себе рыбу и подстреленную дорогой дичину.
- Твоя страна и моя страна - как руки у людей, - радостно выставил Куч перед глазами Шелихова ладони с растопыренными пальцами. - Руки одинаковы, а люди разные: ты белый, а я красный.
- Пустое, - отвечал Шелихов. - Мы к тебе придем - всех одинакими сделаем…
На спуске к Петропавловску Шелихов и Куч невольно остановились, залюбовавшись величественным видом Авачинской бухты. Между четырьмя курившимися сопками лежало глубокое зеркало вод. Двадцативерстным широким клином это зеркало врезалось в яркую зелень берегов, испещренную белыми стволами берез.
- Хороша! - вырвалось у Шелихова. - Прямая дорога в Америку! Одна беда, полгода льдами заперта лежит…