- Кортомные, - дружески ответил Сухоруков. - Располагай, пожалуйста, выбирай любую… Держу для гостей. На случай приезда… Совестный судья господин Кох очень любит, только чтобы помоложе… Выбирай, коли хочешь…
- Тьфу! - сплюнул Шелихов. - И не совестно тебе, старый ты человек, лысину, гляди, какую натер…
- А мне они, - ухмыльнулся приказчик, - без надобности. Держу для начальства и служилых людей, кои бабу в дом ищут…
Шелихов покосился на сидевшую подле него девушку, которая продолжала сучить нитки, робкую и безответную, нахмурился и, чтобы прекратить неприятный и, как он знал, бесполезный разговор, сурово сказал:
- Ну, давай о деле… Что из товаров моих возьмешь и сколько наживы дашь, а реестр - вот он… За что мне достались - сам видишь, исправницкая печать стоит.
Сумрачная и оттого, казалось, еще более тесная изба, как бы светившаяся печальными глазами молчаливых женщин, становилась все более невмоготу, и Шелихов, спеша закончить торг, быстро согласился на пятьдесят копеек наценки на рубль затрат. Подписал запродажную со всеми поправками, сделанными приказчиком в свою пользу против хозяйских интересов, и ушел искать себе пристанище, чтобы обосноваться до установления зимнего пути по Пенжинскому заливу.
Искал долго и наконец вошел с Кучем в курную избушку пономаря тигилской церквушки. В церквушке наезжий поп раз в два-три года отправлял необходимые для населения требы.
- Здоров… Ох, черт! - оборвал Шелихов приветствие, переступая порог и нагнув голову, после того как стукнулся о провиснувшую притолоку.
Пономарь, напряженно вглядывавшийся в какое-то растянутое на его ногах тряпье, неторопливо поднял голову - оголенный, без единого волоска, желтый череп - и равнодушно, не выражая никакого любопытства, оглядел вошедших.
- Что ж, живи!.. - вздохнул он, выслушав намерение Шелихова расположиться в его избе. - Места не пролежишь. Только не обессудь, кормить нечем… Не то что собак для разъезда - бабы содержать не могу…
- То-то и хорошо, свято живешь! А корма есть, за мной и ты, дедка, сыт будешь… Одна тебе забота: лучины наготовь, читать, писать буду…
Выцветшие глаза пономаря на мгновение засветились огоньком любопытства. Он вдруг повеселел и сказал:
- А ты, видать, грамотный и письменный. - Старик поскреб лысину и добавил: - Ладно, наготовлю лучинушки. Мне-то она без нужды, так темным и доживаю свой век. В требах наизусть подсобляю, поп не ругает, ежели и совру чего, а камчадалу все одинаково, что ни наговори, лишь бы нараспев али скороговором…
- Да сколько же тебе годов, дедка? - заинтересовался мореход. - И отколь взялся-то ты тут, да и зовутка твоя как будет?
Пономарь оперся руками о стол, подумал, глядя на окно, и ответил:
- Не упомню годов-то своих… много! Одно знаю, прибыли мы сюда, немало народа, из города, из самого Питербурха, с господами Лужиным и Евреиновым. При блаженныя памяти анпираторе Петре Алексеевиче я в канонирском звании ходил, и было мне тогда от рождения годков тридцать… Вот и сочти! Послали нас господа Лужин и Евреинов под Анадырем как-то на разведку, а в разведке той коряки меня стрелой уязвили и в полон взяли, но не убили… До седых волос у них дожил, а на старости ушел и вот тут проживаю, смерти жду… А зовутка моя теперь мне и вовсе не надобна, зови хоть Иваном али как тебе сподручней… Ох, грехи, грехи наши, прости господи!
Судьба "дедки Ивана", этого вынырнувшего в столь дикой глуши обломка петровских времен, поразила морехода. Корма до отвала и крепкий чай с леденцами, к которым дедка Иван, как все старые люди, питал непобедимое пристрастие, расположили старика к мореходу,
Полтора месяца пришлось Шелихову просидеть в Тигиле в ожидании, пока заледовеет море и установится санный путь через залив на сибирскую сторону. Вынужденный досуг мореход при свете лучины заполнял писанием либо отчета о своем путешествии, либо различных "лепортов" по начальству и распоряжений по делам колоний. Дедка Иван часами сидел неподвижно под шестком у печки, менял лучины и обуглившиеся гасил в бадейке с водой.
В середине ноября появились признаки прочного заледенения моря.
- Через три дня смело выезжай! - сказал как-то старик. - Заледовило от берега до берега. А я по людям пойду нарты собирать… Ты с ними не сладишь…
Вмешательство старика пономаря, слово которого было законом для камчадалов, помогло мореходу без долгих хлопот перебраться через замерзший залив.
3
18 ноября шесть собачьих упряжек сбежали на лед залива: на первой каюрил Шелихов, три в середине шли под продовольствием, на пятой была привязана легкая камчатская байдарка, на случай переправы через полыньи, и шестая - с Кучем, она замыкала караван.
Дорога была тяжелая, а местами из-за вздыбленного передвижкой льда едва проходимая. Через нечаянные широкие разводья уже дважды по очереди переправляли нарты и собак; две ночи под пронзительным северо-восточным ветром, несшимся с Верхоянских гор, провели на голом льду и только к концу третьего дня добрались до селения Ямского, перекрыв по льду залива двести пятьдесят верст.
От Ямских островов до Охотска предстояло одолеть на собаках еще более тысячи верст зимнего бездорожья, в пору самых лютых морозов и затяжных зимних бурь.
- Сиди, не блазни! - упорно отклоняли заманчивые предложения Шелихова ямские сидельцы. - До зимнего солнцеповорота никто со смертью играть не осмелится…
Потеряв надежду нанять проводников и каюров, Шелихов решился на отчаянный шаг.
- Тронем, что ли? - обратился он к Кучу, выбрав один из дней затишья и сравнительно полегчавшего мороза.
- Я всегда с тобою, - не мигнув глазом, отозвался Куч.
Шелихов будто угадал погоду: несколько дней двигались споро и без затруднений. Собак кормили до отвала. На ночь укладывались в меховых мешках, среди верных псов, там, где можно было укрыться от ветра.
Под Тауйской губой решили не идти в объезд по берегу, а чтобы выиграть время и силы, срезать ее широкий створ морем. Часто выпрягая собак и перетаскивая нарты и вьюки с грузом на собственных плечах, перебрались через сгрудившиеся на всем пространстве створа ледяные торосы, миновали мыс Дуга и вышли, наконец, к берегу, под горами Ушки.
- Отсюда до Охотского рукой подать, - радовался Шелихов, - верст триста осталось, никак не боле… Семь-восемь дней пути, и у Натальи Алексеевны пироги едим, Кученька.
- Едим… едим! - соглашался Куч, хотя и не представлял себе обещанного Шелиховым лакомого блюда.
Но тут, как бывает обычно с людьми, преодолевшими множество предусмотренных препятствий и опасностей, неожиданный случай едва не превратил триумфальное возвращение морехода домой в похоронное.
В снежных складках предгорий Ушек, сбегавших до самого моря, даже орлиное зрение Куча не заметило человека, который скрывался в них и с острым любопытством следил за нартами путешественников. Когда Шелихов свернул нарты в сторону, где таился человек, тот еще искусней укрылся в снегу, но собаки встревожились и стали принюхиваться к чужому запаху.
Куч, по обыкновению своему всегда идти прямо навстречу опасности, с открытым лицом, соскочил с нарт и провел их вперед, обойдя стороной остальные нарты и бежавшего вровень с ними Шелихова. Все внимание каюров в этот момент было обращено на то, чтобы не допустить при обгоне свалки собак.
- Ох, угодил, собачий сын! - услыхал позади себя Куч вскрик Шелихова.
Куч обернулся и увидел хозяина бегущим вприпрыжку. Изо всех сил он пытался остановить собак своей нарты. Куч заметил воткнувшуюся в бедро Шелихова какую-то длинную черную палку. Свисая, она волочилась и даже сбивала с ног Шелихова. В то же время взгляд Куча успел уловить чью-то тень. Тень мелькнула и скрылась за только что пройденным снежным наметом. "Копье!" - молнией пронеслась в голове индейца мысль…
- Хой! Стой! - воткнул Куч с такой невероятной силой свой шест обугленным концом в снег, что свалил с ног всю упряжку и без оглядки на собак кинулся к подозрительному намету.
Из-за снежного увала грянул выстрел. На голове Куча был лисий колпак. Пуля вырвала клок лисьей шерсти. Еще мгновение - Куч прыгнул и сбил с ног выскочившего к нему с ножом в руках рослого желтолицего человека с расшитым голубой татуировкой лицом.
Несколько минут спустя Куч бросил перед Шелиховым нападающего, со сломанной рукой, и подобранное в снегу старинное казачье кремневое ружье.
- Вытащи… ратицу вытащи… мне несподручно… потом спросим, что за человек и зачем… убить хотел, - сквозь зубы ронял слова Шелихов, сильно страдая от раневой боли. - Ламут! - кивнул он на лежащего в снегу человека.
Нападающий, видимо, был очень силен. Копье, брошенное в спину Шелихова из-за снежного увала на расстоянии в тридцать сажен, уже на излете попало в бедро и, пробив меховую одежду, глубоко впилось в мякоть.
Закусив губу, Шелихов терпеливо ждал, пока Куч вытащит зазубренный наконечник копья, сделанный из рыбьей кости. Куч несколько раз повернул наконечник в разные стороны и вытащил. Потом по указанию Шелихова залил рану спиртом и присыпал порохом. Лежа в снегу, пленник молча и даже с интересом глядел на происходившую операцию. Свою судьбу он считал, по-видимому, решенной: смерть!
- Зачем убить хотел? - спросил Шелихов, подкрепившись после окончания операции глотком спирта. - Что худого мы тебе сделали?
- Собак взяли, рыбу взяли, жену взяли, - неохотно ответил ламут.
- Мы? Что ты на нас клепаешь, собачий сын!", Кто взял?
- Казак Алешка…