Часть третья
1
Есть в мире и добро, и зло, и грех; добро - тайник, открыто зло для всех.
Алишер Навои
Бешено мчится Амударья, размывая и руша свои берега, вместе с вырванными с корнем деревьями. Крутя, ломая, дробя, поглощает их пучина. Но, подбегая к морю, река тишает, смиренно растекается на рукава, образуя дельту и множество сверкающих мелких озер. Каждое озерко - благодатный источник жизни - кишмя кишит рыбой. Глухие заросли камыша и куги, окружающие заливчики и островки, непроходимые дебри лесов, откуда одинокий путник едва ли выберется на свет божий, от веку не слышали иного шума, кроме хлопанья крыл и многоголосого гомона птиц, парящих над лесами и водами, плещущихся на глади озер. Ревущий, топочущий, стонущий хлынул в эту глухомань поток беженцев-каракалпаков, изгнанных из родных мест, и, подобно изнуренному зноем стаду, стремившемуся к воде, остановился. Медленно таяли толпы людей, растекаясь по берегам рукавов дельты, ища приюта в чащах куги и турангиля. Деревья, так же, как и люди, побитые и потрепанные своенравной судьбой, протягивали навстречу изгнанникам кривые иссохшие ветви, словно руки неловких попрошаек, а их растрепанные птицами верхушки, со спутанными ветками, растущими вкривь и вкось, напоминали сбитые набекрень рваные шапки. И уже пошла по берегам протоков и озер будничная житейская сутолока: беженцы, сохранившие кое-какой достаток, разгружали свой скарб, ставили кибитки, вязали шалаши. Вдовы и сироты, вконец обнищавшие босяки устраивались в зарослях прямо на земле со своими тощими узелками, суетились и гомонили, цепляясь за свою жалкую жизнь: хоть в беде, хоть в нужде - лишь бы живу быть.
…И, еще не оглядевшись толком, бросались люди к озерам, дивясь, выхватывали из воды играющую стаями рыбу. Уже поднялись к небу жидкие струйки дыма, кипели на кострах казаны и котелки. Джигиты, досыта наевшись рыбой и напившись чистой воды, играючи, с треском ломали крепкие, как берцовая кость, сухие джангили и толстые стволы камыша, - да не всякому это оказалось под силу. Тут же строили себе пришельцы первые на новом месте камышовые лачуги.
А толпы, гонимые бедствием, как скот по пыльной дороге, все прибывали и прибывали, брели, цепляясь друг за друга, карабкаясь из последних сил, и, ошеломленные невиданным изобилием благодатной новой земли, чуть приостановившись, разбредались по лесам и речушкам, - и всем хватало места.
Никто не вышел им навстречу, ни один посланец какого-нибудь хана, хотя бы для того, чтобы сказать: не тронь! это - мое! Видно, потому так получилось, что о ту пору в хивинском дворце шла увлекательная "игра в ханы", полностью захватившая властительных кунградских наместников-инахов, главную силу при дворе, - рвались важные господа к трону. Не выдержав натиска претендентов изнутри и извне, бежал подобру-поздорову потомок славного Жадиге, сын Султан-батыра из рода шекти, Гаип-хан, и на престол воссел его младший брат Абдулла. Год просидел - все: вмешались бухарцы, прогнали. И пошла чехарда: то садятся на ханство потомки Абулхаира, то его врага Жадиге из рода шекти.
Так, забытый богом и лишенный благодетельной ханской заботы, народ каракалпакский стал потихоньку укрепляться, строиться на новом месте. Больше всего селились по берегам Кок-Узяка. Недаром полноводная и чистая река называется "Кок"- это и значит "голубая". Вода течет в ней медленная, с тихими омутами, словно в глубокую чашу с краями налитая.
Сидит ли человек летом на ее берегу или зимой, слегка разметя снег, смотрится в ее ясный, как синее небо, лед, никогда не насытятся его глаза. Весною в Кок-Узяке рыба стайками ходит, гоняется одна за другой, резвится, подобно стаду, выпущенному на свежую траву. Рыба отчетливо видна сквозь прозрачные струи, и ее столько, что даже малый ребенок, если захочет, летом может, нырнув, поймать руками, а зимой - подцепить на крючок из проруби.
Изобилие райской этой земли сделало испуганных недотрог приветливыми и спокойными, упрямых и чванливых - простыми и добрыми, больных - здоровыми. Довольство осушило слезы, возвратило народу смех…
Целый день ловили рыбаки рыбу на Кок-Узяке, мокрые с головы до пят, вывели свой плот к берегу, разделили добычу поровну и, нанизав каждый свою долю на джангилевый прут, веселые возвращаются домой. Идут шумной гурьбой, смеются, не дают друг другу слова сказать.
- А знаете, с кем бы я сравнил Кок-Узяк? Он добрый, как мальчик с открытой душой…
- Скажи лучше - с душой, ясной как зеркало, ничего от людей за пазухой не прячет. Если бы рыба его людям не показалась, разве бы мы здесь осели?
- Да ни в жизнь бы не осели, дальше бы пошли!
- Будет вам все одно и то же мусолить!
- А кто знает, ребята, вдову Айтуган-есаула из рода кунград, ну, того самого, которого корова забодала? Так вот, говорят, она, эта Белоногая Абадан, собрала артель из одних вдов. Так они будто бы нагишом рыбу в воде ловят. Коленки-то у нее, говорят, белые-пре-белые.
- А мальков они не боятся? - Ребята расхохотались.
Так где, говоришь, они ловят?
- Соблазнился, что ли? Выше нас по течению, в ауле Гаипбахадура.
- Эх, жаль, не я джигит того аула!
- Говорят, они только джигита увидят - тут же растерзают!
Как это так?
Так просто и хватают?
- Ой-ей-ей, встретились бы мне, - я бы пятерых одолел!
- Не хвастай! Слюнки-то не пускай!
- А если забеременеют, что тогда?
- Откуда я знаю что!
- Нет, вы лучше скажите, почему Маман-бий не женится? Или не в силе?
Молча шедший впереди Бегдулла Чернобородый приостановился и, сердито набычившись, глянул на товарищей. Он был на голову выше всех, и ребята примолкли.
- Помните вы, кто Мамана развязал, когда мы, перебираясь с Сырдарьи, поймали его и за разорение народа наказали: посадили на серого осла задом наперед и к седлу прикрутили? Нет, не помните? Развязала вдова Давлетбая. А коли вы не сдурели окончательно, рыбьих мозгов наевшись, сами понимаете: баба никогда мужика не пожалеет, если он жениться не в силах.
Где-то он сейчас, Маман-бий?
Удрал поди, когда счастье от него отвернулось!
- Правда твоя. Богатенькие - они все трусы. Разорятся, поголодают малость и сразу - в кусты!
- И опять вы все переврали! - с досадой оборвал их Бегдулла. - Маман не из трусливых.
- А кто умнее, по-вашему, Маман-бий или Есенгельды-бий? - выкрикнул кто-то задорно.
- Маман-бий, - зашумели ребята.
- А по-моему, Есенгельды, - упрямо молвил парень, задавший вопрос. - Не возражайте, слушайте… Есенгельды-бий, как хорошая цапля - вожак, увел свою стаю с высыхающего озера. За это ему честь и слава! Кто за ним пошел, тот цел остался. И сам он свой дом и богатство сохранил. Со вчерашнего дня в его ауле той идет. А Маман что? Одинокий вепрь!
- Верно говоришь, Нурабулла, - не в лад поддакнул другой джигит. - Поначалу-то был Маман-бий умен да силен, а выпали из его рук поводья - и от самого счастье ушло, и от нас.
- Хорошо еще, если он живой ходит на этом мутном свете, - молвил Бегдулла, вздыхая.
На память ему пришли слова отца Сейдуллы Большого о Мурат-шейхе, что не пожелал он оставаться в этом нечестивом мире. И еще он вспомнил последнее слово старика отца: "Прощай, сын мой, я теперь ближе к тому свету, чем к этому, и тащи-ка ты на своем горбу, вместо меня, моих внуков. Пусть они живут…" Комок подступил к горлу Бегдуллы, ощетинилась дремучая черная борода во всю грудь, великан пошатнулся и сошел с тропы, надвое разделившей густые камыши. А потом размашистым широким шагом опередил товарищей, не в силах больше слушать их пустую болтовню. Но и тут пересекли ему дорогу веселые джигиты: Аманлык со своими дружками.
- Сыраклы, сыраклы! - загалдели они. - Поделитесь рыбкой на ушицу!
- Откуда идете?
- С тоя, - сказал Бекмурат.
Хотя рыбаки слыхали, что Есенгельды поставил новую юрту и закатил по этому случаю великий той, однако никто из их аула не удостоился приглашения. Теперь Бегдулла сразу догадался, что эти проходимцы пошли-таки на пир незваными;
- За вами, Аманлык, наверное, нарочного присылали? - сказал один из рыбаков с насмешкой.
- Будет трепаться-то! - оборвал его Аманлык. - Подумаешь, какие мы пышные господа, что твой хвост у лисицы, чтобы за нами нарочных гонять. Сами пошли да наелись себе на доброе здоровье.
- Бесстыжие вы собаки! - пробормотал пожилой рыбак.
Эти слова задели Аманлыка за живое, но он и виду не подал, что обиделся. Бектемир долго шел за ним в надежде, что тот достойно ответит обидчику, - Аманлык это умел, - и, не дождавшись, потянул дружка за рубаху: мол, отстанем от них, ну их! Аманлык сбавил шаг, но Бегдулла остановился и повернул назад:
- Идемте, Аманлык, ко мне домой. Что нам бог завтра даст, неизвестно, а сегодня будем вместе есть то, что уже дал.
Почитая Бегдуллу как сына человека, служившего Мурат-шейху, духовному владыке всех сырдарьинских каракалпаков, и уважая Чернобородого за твердость слова и характера, Аманлык и его приятели не посмели отказаться. Ведь все роды, перекочевавшие в низовья Амударьи без своего вожака, беспрекословно пошли за Бегдуллой и образовали еще один аул на Кок-Узяке. Пошли за ним и сироты.