* * *
На ту беду роковой час пробил.
Ветер ослаб, снежно-песчаная буря утихла, блеснуло солнце и запрыгало в небе, то выскакивая из-за туч, то проваливаясь за их клубящиеся стены. Шейх ехал сутулый, горбатый, как будто у него сломался позвоночник, упираясь невидящим взглядом в холку коня. Когда же он поднял голову, чтобы вздохнуть и прокашляться, то увидел, что пологая гора вдали беззвучно дрогнула и заструилась светлым маревом, точно в знойный день. Потом он разглядел, что гора сплошь утыкана копьями, торчащими над конскими и людскими головами; гора шевелилась и ползла, как бы сбрасывая с себя пеструю шкуру, подобно исполинской змее.
Далее время уплотнилось.
- Что это? Кто это? Господи, помилуй! - загомонили джигиты.
Откуда взялись у старца силы? Он выпрямился. И откуда такое спокойствие! Голос не дрогнул.
- Враг, милые мои, враг… Это идет супостат каракалпакской юрты. Теперь держитесь друг за дружку, за землю. Набирайтесь духу, стойте до последнего издыхания.
- Сколько их! Сколько их! Как муравьев…
- И так. милые, бывает. Так только и бывает.
- Спаси, боже, оборони, боже…
- Не робейте. Я пойду с вами - один против десятерых.
Против десятерых… Так сказал немощный безоружный старик, но никто не усмехнулся, все это приняли за должное.
Сейдулла Большой подал голос, его развязали, сунули ему в руки дубину.
Правду сказать, Мурат-шейх опасался, что джигиты с ходу покажут неприятелю спину, ибо шли пошалить, а напоролись на войну. Однако молодые не побежали, а из старших, верить ли ушам, первым обрел дар речи Байкошкар-бий.
- Молодцы мои! И впрямь ваша доля - принять ответ за всю каракалпакскую юрту. Что скажете?
- А что? Не дадим топтать… - ответили молодые голоса.
Мурат-шейх заключил молитвенно:
- Пусть останется непогребенным тот, кто не умоется кровью врага!
И тут же принялся распоряжаться, чему никто не противился.
- Есенгельды, сын мой, возьми товарищей, скачи по аулам, упреждай народ, поднимай джигитов. Пусть все выходят, у кого сердце в груди, голова на плечах. Сделаем, что сможем. Схватим за руку лиходея Абулхаир-хана, пока не прибудет Маман…
- А он прибудет? А где он? А что он? Запоздалые вопросы.
- Он с нами… да поможет нам бог! Скачи, умный, храбрый сын мой, не думая о себе, не помня обиды…
Есенгельды буркнул себе под нос:
- Обиду только дурак не помнит. - Затем закричал, подбочениваясь:- А ну-ка, джигиты мои, за мной! Да будут довольны наши отцы!
Джигиты (Есенгельды сам-шестой) ускакали. Многовато, конечно, взял с собой людей, но это была его гвардия.
Осталось около сотни джигитов, смехотворно мало в сравнении с тучей конников, которая сползала с горы. И все же кунградцы медленно растеклись в нестройную жиденькую цепь и выставили вперед копья, побуждаемые речами шейха:
- Милые мои, трус подобен безжизненной горсти песка, горсти пепла. Воин, павший в бою, просыпается в райской обители! Да пребудет нам опорой спаситель…
Быть может, воинская команда Оразан-батыра была бы сейчас полезней, но и слово Мурат-шейха оказалось не лишним. Есть чудодейственная сила, а не только непомерная власть и в командном, и в призывном слове, когда стоишь на военном рубеже. И разве это только слово? Белый как лунь старец, с трясущимися руками и губами, но с огненным взглядом, стоял впереди всех.
Между тем туча вражеских всадников приблизилась на расстояние слышимости голоса и… остановилась! Всадник под меховой шапкой, величиной с юрту, выдвинулся вперед.
- Эй, кто такие?
- Мы хозяева этой земли, - ответил шейх слабым голосом, дребезжащим от натуги.
- Обуздай-ка его! - басисто скомандовал всадник под громадной шапкой.
И тотчас из-за его плеча вылетело тяжелое копье с длинным древком, свистнуло близ уха шейха и красиво воткнулось в землю позади его коня. Конь отпрянул, а шейх вскрикнул, превозмогая одышку:
- Не дадим… себя… обуздать!
Старик едва справился с конем, но его воинство подхватило клич - с решимостью отчаяния, которая иной раз одолевает намного большую силу.
- Не дадим обуздать! Умрем - не дадим!
В ответ раздался громовый рык. Колонна вражеских всадников ринулась вперед и прорвала цепь черных шапок, как дубина кисею, затем растеклась вязкой, как патока, лавой и потопила в своей гуще каракалпаков.
Тогда и дрогнули джигиты-кунградцы, потому что вмиг потеряли друг друга. Они побежали бы, если б могли. Теперь, чтобы уйти, надо было продираться сквозь грозную и спасительную тесноту; они и продирались.
Все смешалось. Всадники то сшибались, то разъезжались, крутясь, как в водовороте. Не разобрать, кто кого валит с коня. И тот, кто бил, и тот, кто убегал, походили друг на друга, как дети одного отца, люди одного рода. У всех на устах было одно и то же слово: алла! алла! И только, пожалуй, шапки были разные, хотя по зимнему времени попадались одинаковые, - они слетали с голов, как птицы, смешиваясь с комьями земли и снега из-под копыт коней.
Мурат-шейха выручал его великолепный скакун. Наторевший на козлодранье, зрелый могучий жеребец взмок от пота, но легко выносил хозяина из свалки, как это требовалось в игре и не мешало в бою. Старику оставалось лишь усидеть в седле. Он был крепко помят, но пока что без царапины, и ему удавалось даже рассмотреть, что деется на поле перед горой, похожей на холку коня.
С изумленьем шейх узнал вдруг среди дерущихся Убайдулла-султана, сына Гаип-хана. Как этот добрый молодец сюда попал? Он ли это? Шейх видел его одну секунду. А в следующую Убайдулла-султан повис вниз головой под крупом своего коня на сползшем или сорвавшемся с подпруг седле. Видимо, запутался, бедняга, в стременах. Трое всадников в казахских треухах погнались за ним, передний держал наготове курык - шест с петлей для ловли коней; понравился им аргамак султана…
Приметил затем шейх нечто более важное, удивительное. Прокатывались по полю волны всадников, необыкновенно грозных… Они были самые шумливые, орали и размахивали оружием устрашающе, но никого из черных шапок не трогали, а лишь путались в ногах у своих. Своим мешали, чужих прикрывали! И в отличие от дерущихся эти всадники действовали слаженно.
Мурат-шейх пришпорил коня, смешался с ними.
- Уходите, отец… поскорей уходите…
- Кто вы, братья? Именем аллаха: кто вы?
- Мы табынцы… Мы кереи… неужели не поняли, не узнали?
Горячая волна радости и любви к этим "супостатам каракалпакской юрты" омыла сердце старика. Людей этих казахских родов послали, наверное, Айгара-бий и ему подобные умные головы, храбрые сердца. Знать, сильней ханской воли народная воля. Но разве это не чудо? И так был увлечен Мурат-шейх греховной мыслью о людской доброте и силе, что ему и в голову не пришло в ту минуту, что это божий произвол. И что, стало быть, всевышнему было угодно, чтобы черные шапки не сказать - устояли, но все же уцелели в таком неравном бою.