Аманлык онемел от обиды и от еще не испытанной чести - впервые в жизни сам хан с ним заговорил. Надо бы бежать без оглядки, да нешто посмеешь? Конь выручил Аманлыка - навострил уши на шорох в кустах. Похоже, что там билась крупная птица. Аманлык послал туда коня, но усталый конь не пошел с дороги, как его ни пришпоривали, как ни понукали. Аманлык спешился, полез в кусты и вскоре увидел ханского сокола, - зацепился, бедняга, за сучок тесемкой, привязанной к лапе, и уже повис на этой тесемке, с разинутым, точно в жару, клювом. Аманлык принес птицу хану и тут же заслужил его похвалу и благодарность:
- А что? Ты-то мне и нужен. Будешь при мне дураком…
Хан поскакал на лай собак. Аманлык потрусил следом.
Несколько дней, пока длилась охота, Гаип-хан не отпускал от себя Аманлыка и то и дело принимался допытываться у него под язвительный смех султанов и есаулов: а что же, калым был со скидкой или, наоборот, с надбавкой? И как же Маман благословлял молодых на свадебном тое? И чему же учил на прощанье?
Делать нечего. Назначит хан собакой - будешь собакой, назначит шутом - будешь шутом. Тщетно пытался Аманлык напомнить, в какую даль и в какую высь послан Маман всем народом, ради общего блага…
- Послан? А ты не рад? - спрашивал хан, осклабясь. - Ты ему слуга, я господин, а у нас обоих - гора с плеч!
Холодок бежал по спине Аманлыка от этакой откровенности.
Лишь слугам он не спускал насмешек, отлаивался, как умел, и ханские холуи обещались ему:
- Измордуем, как только хан тебя отпустит.
А наслушался, насмотрелся Аманлык за несколько дней при хане такого, что страх подумать, срам сказать.
Приезжали к хану бии разных родов, как к колодцу с водой, а уезжали, как если бы находили в колодце рассол.
Запомнилось Аманлыку, как явился Рыскул-бий. Глава рода кунградцев, теребя бороду, белую, как перо лебедя, стоял согбенный, подавленный, а Гаип-хан, слушая вполуха, забавлялся с щенками, дразнил их кусками сырого мяса, мазал им носы кровью.
Насколько Аманлык мог понять, Рыскул-бий жаловался. Как же теперь быть, хан наш? Старец не называл имени, но ясно было, что теперь означает - без Мамана. Старец сетовал на своих: отбиваются от рук, забирают опять волю мастера козней, притихшие было накануне, понимай - при Мамане. Так же Байкошкар-бий и его сынок Есенгельды…
- А ты никак с луны свалился, бий наш? - перебил Гаип-хан, отряхивая измазанные кровью руки. - Что же, тебе, как щенку, разжевывать мясо да в рот класть? А может, как старому кобелю, уж и нечем тебе раскусить кость, которую хозяин подкидывает? Подкидывает, любя!.. - добавил хан и полез к старцу обниматься.
Так поступал он всегда и со всеми: укусив, обнимал, а обняв, кусал.
Рыскул-бий отстранился брезгливо:
- Руки помойте…
Гаип-хан разахался в ответ с фальшивой горячностью:
- Неужто простил, все простил? И кому, господи? Кровному обидчику! Забыл, как тебя топтал русский офицер? По чьему наущению? Всем старшинам руку жал, казаки - ружейную честь отдавали. Тебе одному - нет. Забыл? Да что далеко ходить! В посольстве Мамана - половина из рода ябинцев. Почему? Одних сыновей Мурат-шейха - двое родных, третий приемный… Кто там из твоего рода?
- Сагындык-богатырь.
- И того держат в черном теле… Вон свидетель. Спроси его сам. Соврет - башку с этого шельмеца сниму. - Хан ткнул нагайкой в сторону Аманлыка.
Рыскул-бий подозвал Аманлыка с усмешкой, которая говорила, что старик понимает; конечно, этот шельмец соврет со страха перед ханом.
Провожал Мамана? - спросил Рыскул-бий.
- Да, бий-отец, пока он сам не отослал нас домой. Конь у меня молодой, слабоват. Я и отстал от товарищей.
- Ну, а как лошадка у нашего Сагындыка? Лошадка Сагындыка была всем известна, впору
всаднику, богатырская, выносливая, как верблюд. Аманлык замялся:
- Не знаю, как сказать. Шла, шла… шла, шла…
- И сдохла? - подсказал насмешливо Рыскул-бий. Аманлык с готовностью кивнул. - От огорченья за хозяина? - Аманлык кивнул еще охотней, с усердием бесстрашным, хотя дрожал с ног до головы.
Плоские скулы Гаип-хана побагровели до черноты. Не находя слов, он заплясал на коротеньких ножках, отшвырнул подвернувшегося под пинок щенка, тот заверещал.
- Не тревожьте себя, хан наш, нет нужды, - сказал Рыскул-бий холодно-любезно. - Ладно, уезжаю… Остаюсь на том же месте, меж двух огней… Ведь вот чудеса: Маман меня будто омолодил, вы разом состарили. Что ж! Будем мстить роду Мамана, если вам это угодно.
- Не мне, не мне… - опять перебил хан. - Духу твоих предков!
Рыскул-бий безнадежно махнул рукой. И отвернулся от Аманлыка, словно стыдился его.
В тот же день явились мангытцы во главе с Убайдулла-бием, редкобородым. Гаип-хан по-прежнему возился с собаками, Убайдулла-бий кричал:
- Уймите! Спасу нет! Оказывается, мы виноваты перед кунградцами, что не деремся с ябинцами. Осата-нели совсем те дурные… посрамленные Маманом… Сами грызутся и нас натравливают. Жить не дают.
- А разве ябинцы святые? - спросил Гаип-хан, сидя на корточках.
- Люди как люди, хан наш… Но это же род Мамана!
Гаип-хан уставился на Убайдулла-бия с тупостью и злостью, которые, впрочем, можно было принять за вдумчивость и участие.
- Ну, а Рыскул-бий? Что он?.. Только что был у меня, обещался клятвенно усмирить своих неслухов. Вот уж с кого я взыщу.
- Мнится мне, - сказал Убайдулла-бий, - что тут не его вина, его беда. Подсобить бы… старому беркуту…
- Ха! Я ли его не ублажал-возвышал? Хотел, между прочим, послать с Маманом вашего человека, ман-гытца. Сунул он своего Сагындыка. Грозился, веришь ли: вырежем мангытцев, сотрем с лица земли, ежели отставите Сагындыка… Жалею теперь, что уступил. Эй! - вдруг окликнул Гаип-хан Аманлыка. - Долго ли провожал послов?
- Дольше всех, хан наш.
- Ну вот! Видел ты, как Маман нянчился с тем Са-гындыком-богатырем, как с малым дитем?
- Видел, хан наш, - ответил Аманлык. Гаип-хан хлестнул себя нагайкой по сапогу и словно
бы в сердцах ушел в охотничий шалаш, стоявший у зарослей осота и чертополоха.
А Убайдулла-бий, голову повесив, со вздохом сказал своему спутнику:
- Скользкий как угорь! Все у него шито белыми нитками, да поди угадай, кто тут воду мутит. Близко мы живем к хану, близко. Жить к хану близко - значит вечно разгадывать загадки. Нет, конечно. Остается одно: переселиться…
Аманлык вздрогнул при последнем слове. Оно напоминало те лихие времена, когда он осиротел. Понятно, переселенцы - не беженцы, но черные шапки не привычны кочевать, они врастают в землю, и переселяться для них означает рвать корни. Правда, и рвать корни черным шапкам не в новинку. Сколько раз это случалось на памяти белобородых! И все же не верилось, чтобы переселение задумывалось не в войну, не от вражеского нашествия. Это - сгоряча, под сердитую руку.
Кончилась наконец охота, Аманлык хану надоел, и тот прогнал его от себя, слава богу; ханские холуи свое слово сдержали и надавали дружку Мамана тумаков на прощанье, но Аманлык был доволен: ехал домой, к молодой жене, заждались они друг друга после единственной брачной ночи.
Первым долгом заехал все же к Мурат-шейху - порадовать его весточкой об уехавших с Маманом сыновьях и, честно говоря, удивить. Случай привел Аманлыка узнать то, что простым смертным лучше не знать. Хотелось Аманлыку удивить шейха тем, в какой видел Рыскул-бия растерянности, в какой видел Убайдулла-бия отчаянности, тем, какой Гаип-хан, оказывается, обманщик и лжец и еще какой он изменщик, губитель Маманова дела. Спросить: подлость это или такая уж невообразимая дурь?
Но Мурат-шейх не удивился и хана хулить не стал, а сам удивил Аманлыка, сказав:
- И переселишься… побежишь… куда глаза глядят…
- Как же это?
- А так, милый, что кунградцы живут выше по реке, в начале отводного канала, а мангытцы, несчастные, - ниже, в конце. В том и загвоздка. Мангытцы тут малолюдны, кунградцев - сила. Отрезали они у них воду… Жизнь отрезали! Вот какой грех.
Аманлык ахнул мысленно: грех? Это же палачество, пытка, когда земля и зерно в ней медленно, в муке помирают от жажды на виду у великой реки, точно безгласное дитя у груди матери-кормилицы!
Аманлык знал: все грешники, а шейх - святой. Пошлет, укажет… Распорядится, поправит! К а к - это не нашего ума. Но шейх - отец, учитель Мамана, не отступится.
Ожидал Аманлык, что его изберет Мурат-шейх своим гонцом и он, Аманлык, понесет спасительное повеленье не мешкая, устали не зная.
Ничего подобного не случилось. Вдруг Мурат-шейх проговорил, бороду оглаживая, с улыбкой:
- Ты-то у нас теперь семьянин… Ступай к Ешнияз-ахуну. Скажешь, что я послал. Он тебя научит, как подобает поступать молодожену. Слушай его и мотай себе на ус.
Затем жестом руки, старчески сухой, чистой и праведной, он подал знак, что отпускает джигита от себя. Жест был привычно властен и милостив.
Аманлык пошел прочь, себя не сознавая. Он не помнил, хватило ли его - хотя бы поклониться и поблагодарить, уходя. Кажется, это было. Наверняка было.
Шел как ушибленный, не разбирая дороги. Но пришел, куда и был послан. К Ешнияз-ахуну, за наукой.
Наука оказалась простая: ахун тут же нарядил джигита рубить осот, огораживать пшеничное поле. За тем же занятием застал Аманлык и других, себе подобных. Аманлык был запряжен наравне со всеми, и это означало, что он уже не безродный сирота и бродяга; была у него семья, а стало быть, свои, родные отцы - все старшие его рода. Отцы-хозяева…
Допоздна не разгибал спины Аманлык в доме Ешнияз-ахуна. Шла весна, страдная пора, хозяйственных забот был полон рот.