- А вот ваше ремесло мне кажется неважным, - по-детски живо выпалил Айдос. - Жарить рыбу женское занятие, не дело для мужчины. Ну, если бы вы хоть на маслобойке работали, было бы еще ничего… - И столь же внезапно застеснялся: не обидел ли взрослого человека. - Кстати, сегодня к Матьякубу-шарбак-ши должен прийти один наш каракалпак Бектемир-ага. Он у мастера-плотника в учениках. А товарищ его Бекмурат-ага был учеником у мастера по юртам, так вот он на войне с йомудами погиб. - И, не замечая, как поразило Аманлыка это известие, продолжал:- Вот вам бы на его место поступить, как было бы хорошо! Идемте вместе к Матьякубу-шарбакши, с Бектемиром повстречаетесь, он вам, где мастер по юртам живет, покажет.
- Не опаздывайте из-за меня, милый. Я Бектемира знаю. А вы торопитесь к учителю, еще обидится на вас.
Ничего мне не будет. - Айдос уже знал себе цену.
Как только вошли они на постоялый двор, появился откуда-то и Бектемир. Издали завидев Аманлыка, он пошел, открывая в улыбке крупные, как долото, зубы и широко распахнув руки. Два здоровенных джигита, в старых халатах и черных шапках, слились в объятии. Айдос смотрел на них с радостной детской улыбкой, покусывая большой палец.
Стесняясь говорить в присутствии Айдоса о своем житье-бытье, Аманлык поспешил отпустить юношу.
- Будьте здоровы, долгой жизни вам, милый. Идите по своим делам, а с Бектемиром я сам договорюсь.
- Хорошо. Если понадоблюсь, ищите меня в медресе, - сказал мальчик и, приложив руку к груди, поклонился старшим.
- Какой вежливый, скромный мальчик! Маман-бий очень его хвалил, - сказал Бектемир, глядя вслед Айдосу.
- Прекрасный мальчик. Маман-бий все мечтал найти такого вот юношу, воспитать себе на смену. Такой умница, пусть исполнятся все его желания!.. Да ты слушай, Бектемир, я ведь женился.
- О-о-о, вот спасибо тебе, что выполняешь указ Маман-бия. Поздравляю! Что же ты сразу не сказал!
- Да боялся, ты надо мной смеяться будешь! Ты-то сам как? Не сорвалась еще твоя лошадка с привязи? Гляди за ней хорошенько!
Бектемир загадочно ухмыльнулся, оглянувшись по сторонам, - как бы кто посторонний не услышал! Убедившись, что поблизости никого нет, с размаху хлопнул Аманлыка по плечу.
- И не спрашивай! Я-то думал, она дочка мастера - разводка, а на самом деле она его младшая жена!
- Да что ты говоришь?
- Да, да. Оказывается, она меня полюбила и сказалась дочкой плотника, боясь, что, если скажет - жена, я к ней и близко не подойду. Ну, а когда убедилась, что и я ее люблю, тогда мне правду открыла. "Теперь ничего не бойся, говорит. Уходить будешь, меня с собой заберешь", - сказала. - Бектемир сложил руки, будто благословения просил. - Ой, какая же она красавица! Луноликая, ротик колечком, глаза как солнце яркие, волосы как ночь темные, брови вразлет насурьмленные, бедра широкие, талия тонкая - чистый дутар, грудь как кувшин! Ну, что еще? Ничего не забыл?.. А теперь ты, хитрец, привыкший красивых казашек целовать, теперь ты расскажи про свою! Глаза твои - мера, а сердце - весы.
Аманлык было засмеялся, но улыбка ушла с его лица, как уходит солнце под набежавшее облако. Он нахмурился.
- Мерить глазами, взвешивать сердцем - все это, брат Бектемир, прошло. Взял ее, можно сказать, из жалости. Бедняжка она, смирная, кроткая, работящая. Что укажешь - все сделает, безответная, покорная, не укажешь - так сидит. А вид ее, что вид? Кончик носа срезан, косноязычная, что лепечет, сразу-то и не поймешь. Стесняется, что ли, сама не заговаривает. Ну и я ее не заставляю говорить, боюсь - заплачет. Беспокойная она у меня. Я даже не говорю ей "жена", может, обидится, огорчится, зову ее, черноглазую, Каракоз.
- Ну и хорошо сделал, что женился, - серьезно сказал Бектемир. - Все женщины суть женщины. Красота совсем не обязательна. Умеет печку топить, детей рожает - и все.
- Думаю, что она уже беременна, братец.
- Вот это дело! Молодец ты. А я, брат, попусту стараюсь. Все равно мое потомство будет за хозяином числиться.
- Да уж пока это так и будет, - сказал Аманлык и, разгладив усы, рассмеялся.
Бектемир сказал, что год еще потерпит, а там станет мастером - и домой. Узнав о гибели Бекмурата, Бектемир огорчился до слез, все вспоминал, каким тот был тихим, уступчивым парнем - травинку у овцы изо рта не отнимет.
Когда мы ходили в лес деревья валить, виделся я с ним, бедным. Он все говорил: "Выучусь, тебе первому юрту построю". Не успел обучиться! А его мастер, правда, не умеет учеников в строгости держать, но человек добрый и мастер хороший.
- Вот ты и сведи меня с этим человеком хорошим. Мастер-юрточник жил севернее Хивы, близ Шаббаза, на берегу Амударьи. Чтобы туда ехать, нужно Бек-темиру у своего плотника отпрашиваться. А сейчас послал его хозяин на здешний базар масло для ступиц покупать, и пошли они вместе с Бектемиром к лавочнику, на рынок. И вдруг, издали увидев какого-то человека, Бектемир закричал:
- Ну, брат, счастлив твой бог! Вон и сам юрточник сюда жалует. Во-он тот, гляди!..
- Эх, кабы он меня принял!
- Примет. Он Бекмурата любил. Вообще сам человек добрый, с охотой учит каракалпакских ребят.
Джигиты встретились с мастером, поздоровались, стали рассказывать все по порядку, кто Аманлык, да где работает, да почему хочет к нему в ученики проситься. Но он сразу все понял.
- Знаю я твою рыбожарку и хозяина твоего знаю… Правильно задумал юрты строить учиться. И тебе будет хорошо, и народу твоему польза. Нет большего счастья, чем строить дома человеку, душу его веселить. Строить дома - дело добрых людей, рушить дома - дело грязных свиней. Приходи - приму.
- Спасибо, мастер, приду непременно, - сказал Аманлык, прощаясь. Юрточник сразу ему полюбился.
А вот сладкоречивый хозяин рыбожарки на деле оказался совсем не таким, каким его считал Аманлык. Судя по тому, как ласково он обращался с работником, голоса на него не повысит, дня не пройдет, чтобы о житье-бытье не спросил, даже, что во сне видел, интересовался, Аманлык думал, что хозяин благословит его на благое дело, заплатит за труд, оденет и отпустит с добром.
Но стоило заикнуться об уходе, как хозяин показал, что он за человек. Визгливым бабьим голосом начал он перечислять все те беды и убытки, которые, оказывается, причинил ему Аманлык. Скуля, как голодная сука, он напоминал Аманлыку, как "пожалел" его, бедного скитальца, голого, босого, с оторванным ухом, и из милости взял на работу. Потом он столь же долго и подробно, нанизывая одно свое благодеяние за другим, расписывал все убытки, какие понес, кормя и одевая неблагодарного своего работника и его прожорливого осла…
Аманлык стоял, закрыв уши, понимая, что не только о плате за труд говорить не приходится, но опасаясь, чтобы и последнее его имущество - осла - хозяин не отобрал. И как в воду глядел! Стоило Аманлыку с Ка-ракоз взяться за свои тощие узелки, как хозяин, брызгая слюной, схватился за недоуздок осла.
- А осла себе оставляю, себе, за то, что ты ел-пил у меня!
Аманлык, разъяренный, дрожа всем телом, выхватил из ножен свой меч и взмахнул им над головой, но Кара-коз грохнулась ему в ноги и, словно железными путами, охватила колени, плача и еле слышным голосом что-то лепеча. Остывая, Аманлык сунул меч в ножны, свернув в круг веревку, заменяющую повод ослу, с размаху бросил ее на шею хозяина:
- На, подавись! - И ласково поднял Каракоз:- Не плачь, пойдем отсюда!
Осел всхрапнул и закричал вслед уходящим "и-а! и-а!", будто оплакивал своего хозяина.
18
Никому еще не довелось видеть Маман-бия без дела лежащим на боку. Соглядатай со стороны, посмотрев на него сегодня, легко мог бы пустить слух, что вот, мол, бий спился, с утра самого валяется дома пьяный. Раздав накануне весь скот, подаренный казахами бедствующим семьям нукеров, погибших на войне, сегодня бий лежал в своей юрте, изредка прихлебывая холодный чай из глиняной пиалушки и мучительно думая о том, что же это опять приключилось с народом.
Давно ли шли к нему радостные вести: "такая-то родила", "у такого-то сын родился"- и словно звездное небо открывалось над ним в сумраке ночи, и силы в нем прибавлялось, светлое будущее виделось впереди. Сбор нукеров, война и печальный ее конец - большинство нукеров не вернулись живыми - были как гром среди ясного дня. Беда усугублялась обидой: у тех каракалпаков, которые уцелели в битвах, Хива отобрала оружие, отпустила домой и калек и здоровых с пустыми руками. Болела душа у Мамана, скорбь не давала поднять голову.
Глядя на мужа, страдала и Багдагуль. Бесшумно бродя вокруг, она выбирала удобную минутку, чтобы, напомнив Маману о добрых его делах, хоть немножко отвлечь от мрачных мыслей о жестоких потерях. Господин мой, можно ли спросить у вас…
- Спрашивай, милая, - ответил он, не двигаясь.
- Каким был бы свет наш, если бы человек человеку не помогал?
- Земля кишела бы клыкастыми тварями, день и ночь грызущимися между собой. - Бий поднял глаза, жена никогда не задавала ему подобных вопросов.
Между тем очаг угасал, Багдагуль вышла во двор за топливом и быстро вбежала обратно:
- За домом, за дровами, скорчившись, какие-то три парня прячутся!
- Почему же ты их сюда не позвала?
- Не хотела, чтобы увидели вас расстроенным, господин мой.
- Позови, милая. Эй, ребята, идите сюда! - крикнул бий громко.
Он сел, расправив усы, скрестив ноги по-турецки. Лицо его порозовело от огня.
- Оу, Аманлык! - воскликнул он, увидев первого из входящих ребят. - Входи, Жаксылык, сынок! - поправил он сам себя, поднимаясь и безошибочно узнавая сына своего друга.