- Суфи хоть и голубой крови и родством связан с самим хивинским ханом, но бедных любит и о голодных печется. Каракалпаки для него братья. Говорит: "Если спать лягу - положу голову на одну подушку с ними, если умру, пусть похоронят на одном кладбище". Поэтому сожалеет, что братьев его обирает хивинский хан, что последнее несут они в его казну… - Айтмурат Краснолицый скорбно поднял глаза к небу, будто призывал бога в свидетели творимой несправедливости, голос его возвысился до торжественной ноты. - А такие невежды, как Айдос, забывают свой народ, город своего рода, продались хану. Лишь о его казне заботятся, о славе и могуществе его пекутся… - Словно проклятие прозвучали эти слова. На самой высокой ноте они оборвались. Краснолицый посмотрел на притихших братьев и уже не так торжественно и не так громко добавил:- Вот я и снял крышку с одного котла. Достаточно ли? Видна ли истина? Или надо снять крышки с остальных котлов?
Братья молчали. Сказанного было достаточно. Растоптал Айдоса правитель Кунграда. Можно ли еще как-то унизить главного бия? Оказалось, можно.
- Подниму крышку и с остальных котлов, - сожалея будто, сказал Краснолицый. - Когда всевышний устанавливал порядок летосчисления, впереди стоял царь степи верблюд. Но маленькая мышь взобралась ему на ухо и первой увидела наступающий год. Так мышь оказалась во главе летосчисления. Не похожа ли эта притча на притчу о трех братьях из вашего аула? Подумайте!
Айтмурат поклонился и вышел из юрты. За порогом, перекидывая повод через голову коня и собираясь вдеть ногу в стремя, сказал братьям еще несколько слов, случайно будто пришедших на ум:
- Берегите красивых девушек. Как бы Айдос не подарил их хану. Охоч хан до молодых и красивых. - Влез в седло, тронул пятками коня и, когда конь пошел, кинул Бегису и Мыржыку последнее, заветное:- Что ни решите, все примет суфи. Он в своей верности каракалпакам неизменен. Не свое говорю, поймите! Господское… - И ускакал.
Добро бы, унес с собой и послание Туремурата-суфи. Так не унес. Оставил. Злым семенем бросил. И едва смолк стук копыт и улеглась пыль в степи, стало прорастать это злое семя.
Онемели братья. Будто чужие, будто враги. Словом не обмолвятся, взглядом не обменяются. Разделило их послание суфи высокой стеной.
Один верит правителю Кунграда - это Бегис. Другой не верит - это Мыржык. Мыржык первым перебрался через стену молчания. Правда, не сразу, не в первый и не во второй день. Сказал:
- С плохим намерением приезжал к нам Айтмурат. Лживые слова у этой лисы.
- Верно, лживые, - согласился Бегис. - Однако не все…
- Какие же не лживые? - спросил Мыржык.
- А те, что про усердие Айдоса. Отбирает последнее у народа. Несет хивинскому хану.
На сторону Туремурата-суфи вроде бы перебирался Бегис. Или уже перебрался… Так показалось Мыржыку. И он обидчиво, с укором сказал:
- Айдос для нас старший, у него права отца, а отца надо почитать, быть ему опорой… Если он платит налог Хиве, значит, так надо. Задабривая хана, бережет наши головы.
- Свою бережет, - скривил губы Бегис. - Только долго ли она продержится на его плечах. Не покатиться бы ей с ханской плахи прямо к нам, в степь.
- Словами послания говоришь, - напугался Мыржык.
- Нам оно предназначено, мы его и пользуем, - сердито ответил Бегис.
- Нет, нет! - замахал руками Мыржык, будто хотел отогнать от себя и от брата злые слова, - Нельзя пользоваться тем, что направлено против нашей семьи. Не в Айдоса целит Туремурат-суфи, а в корень, из которого растут три дерева. Айдос должен прочесть послание.
- Ха, если должен, пусть прочтет, - согласился Бегис.
Без охоты, правда, согласился и не сразу. Подумал прежде, прикинул, выгодно ли это ему. Выходило, что выгодно. Свои мысли передаст словами Туремурата-суфи, а сам и рта не раскроет и тем не разоблачит себя.
И в тот день, и в следующий возвращались братья к посланию правителя Кунграда, спорили, но ни к чему так и не приходили. Как были вначале в разных концах юрты, так там и остались. И в это утро, удивительное своими неожиданностями, они, наверное, продолжали бы свой спор, да не суждено было. Едва проснулись братья и принялись разводить огонь в очаге, как откинулся полог и вошел человек, похожий на пастуха и на землепашца. В руках у него была плеть, которую он и приложил к груди в знак приветствия.
- Братья Айдоса! - сказал он. - Я пригнал двух воров, совершите над ними суд и расправу.
"Братья Айдоса"- так сказал вошедший и тем соединил их с главным бием и передал им власть над собой и теми людьми, которых пригнал.
Не приходилось ни Бегису, ни Мыржыку вершить суд над степняками. Право такое принадлежало Айдосу, и он один им пользовался.
Братья переглянулись. В глазах Бегиса появилось недоумение, в глазах Мыржыка - растерянность. Человек, похожий на пастуха и на землепашца, заметил и то и другое и сказал:
- И большой, и средний, и маленький тигр разве не тигр? Поспешите! Мне засветло надо вернуться в аул, да и конь не свой…
Мыржык в растерянности замешкался. Стал старательно ворошить в очаге сухие стебли янтака, чтобы занялись быстрее, а Бегис встал, отбросил носком сапога янтак, пошел в двери.
- Посмотрим-ка воров!
Примерил к себе Бегис шкуру тигра, и она, должно быть, пришлась ему впору. И послание Туремурата-суфи вспомнил. Потому шел судить людей смело, как Айдос. Взглядом позвал Мыржыка: "Не отставай, брат! Докажи, что ты тоже бий!"
Пришлось и Мыржыку отбросить носком сапога янтак и поспешить за братом.
Воры, связанные арканом, стояли у юрты, прислонясь друг к другу, как спутанные волы. Злость горела у них в глазах. Страшно подойти. Но Бегис подошел.
- В чем вина? - спросил он. Так всегда начинал суд Айдос с вопроса пострадавшему.
Человек, похожий и на пастуха и на землепашца, объяснил:
- Один похитил мешок хлопка, который я добыл в хивинской стороне, другой унес с поля моего дыню. Накажите воров по их вине.
Тот, что украл дыню, был худым, безбородым, с маленькими глазами, такими маленькими, что и не разглядишь, глаза это или два зернышка джугары. Посмотрели они брезгливо на Бегиса.
Где старший бий? Только он может решить по справедливости.
Не признавал вор право Бегиса судить и наказывать. Не признавал его бием.
Смутился бы другой на месте Бегиса и, сделав первый шаг, поостерегся бы второго, а Бегис не поостерегся. Шагнул к вору и пятерней своей сжал ему подбородок.
- Кричишь, будто я, а не ты унес дыню с чужого поля!
- Всего лишь одну, - взмолился безбородый, моргая испуганно своими крошечными глазами.
- За одну и получишь наказание.
Второй вор, видя, как круто оборачивается дело, как свирепеет молодой бий, съежился весь, зашептал:
- Взял, взял этот несчастный хлопок, где мне еще добыть для себя и для семьи одежду. Мусульманину грешно предстать перед людьми голым.
Лохмотья, верно, не прикрывали его черного от солнца тела. Плечи и грудь совсем обнажились, и человек рукой заслонил нагость свою.
Мыржык хоть и не торопился, как Бегис, стать главным бием, но устранить себя от решения чужой судьбы не мог. Право судить показалось ему заманчивым. И он предложил брату:
- Вернемся в юрту, посоветуемся…
Спорить и тем более выказывать людям свое неумение решать дело по-бийски не следовало. Подхватив под руки пострадавшего, братья вошли в юрту.
Бегис помнил: вора, похитившего корову, Айдос привязывал на семь дней к колесу арбы. Мешок хлопка стоит одной коровы. Корову, однако, можно купить в своем или соседнем ауле, а за хлопком надо ехать в Хиву. Тут дополнительный труд, увеличивающий стоимость потери и, следовательно, меру наказания. Простое решение, но пришло оно не сразу и не сразу было понято Мыржыком и пострадавшим.
Когда братья и хозяин хлопка вышли из юрты, воров уже окружила толпа аульчан. Каждый аульчанин высказывал свое мнение о случившемся и предлагал свой способ наказания. Над толпой возвышалась голова Ка-дырбергена, одного из неполноправных биев аула. Он не мог ничего решать, но старался присутствовать при решении, чтобы люди не забыли его и не перестали почитать как бия.
Бегис, отойдя от брата и того землепашца, что привел воров, единолично объявил приговор. Судьба подарила Бегису сладостные минуты власти, и он их выпил - жадно, как хмельней напиток.
- Укравшему дыню - одну пощечину! Укравшему хлопок - семь дней неволи без еды, на одной воде.
Объявил и посмотрел на людей: довольны ли его решением?
Загудели аульчане:
- Справедливо!
Землепашец, приведший воров, отвесил похитителю дыни пощечину - и сил не пожалел, с ног повалил тщедушного. Падая, тот не то застонал, не то крякнул, а потом долго лежал, потирая лицо и хмыкая носом.
Похитителя хлопка, рослого здоровяка, подхватили под руки, поволокли к стоявшей поодаль арбе и стали привязывать. Аульчане висли на его плечах и руках, тяжестью своей придавливая здоровяка к спицам. Больше всех старался шуметь долговязый Кадырберген. Неполноправный бий считал, что самое время показать себя важным лицом. Он покрикивал на аульчан, давал советы, как привязывать руки вора, как стягивать узлы.
Когда наконец все было готово и ни биям, ни аульчанам не оставалось ничего другого, как разойтись, - о воре теперь позаботятся комары; почуяв поживу, они уже летели тучей к арбе, - Бегис поднял руку, отпуская людей: мол, идите по домам, разрешаю и велю; сегодня я главный бий, я и мой брат Мыржык.