- Но мир же в их пользу. Трусы бунтовщики не хотят идти на фронт, не хотят воевать за Россию, требуют мира.
- Во Временном правительстве не те люди, что пойдут на мир с Германией. Даже если им будет плохо, они не выйдут из Союза с Англией и Францией, не прекратят войну.
- Почему же?
Профессор улыбался; у него был вид человека, знающего нечто важное, однако ещё не решившего, можно ли поделиться этими знаниями с другими.
- Такие они люди. Они... Я со многими деятелями знаком, но сам в их... круг не вхожу. С вами, Александр Павлович, не буду секретничать - вы для нас почти родственник. Вместе с сыном сражались.
- Андрей, не вспоминай об этом ужасе, - простонала профессорша.
- Скажу вам, полковник, откровенно и коротко: всё Временное правительство - масоны. Они подчиняются англо-французским масонским ложам. В истории России такое уже происходило. Кутузов был масоном, потому и уговаривал Александра не вести армию в Европу. Это Лев Толстой придумал, будто он пожалел русских солдат и потому не хотел продолжения войны с Наполеоном. Суворовские командиры солдат не жалели - знали, что в России людишек хватит.
- Позвольте, - осторожно возразил Кутепов, оставляя недопитый чай. - Русские командиры всегда берегли солдат.
- Не знаю, не знаю, - скептически покачал головой профессор, - наверное, вы глубже изучали военную историю, но есть же цифры потерь в сражениях...
- Не надо спорить о прошлом, - вмешалась профессорша. - Мы сами живём в ужасное время...
В подтверждение её слов под окнами хлопнул винтовочный выстрел, ему ответил другой, дальний. Кутепов вопросительно посмотрел на хозяина.
- Ко мне не придут, - сказал профессор, но на лице его возникло выражение серьёзной озабоченности. - Я получил какую-то охранную грамоту, как защитник студентов.
Помолчали, прислушиваясь. Больше не стреляли и, слава Богу, не били в дверь прикладами винтовок.
- Сейчас самое безопасное место - фронт, - поставил точку в разговоре Кутепов.
С Варшавского вокзала нельзя было уехать ни завтра, ни послезавтра. Совсем недавно, чуть ли не вчера, здесь ещё можно было наблюдать то, что осталось от романтики войны: лермонтовские офицеры, дамы с цветами, духовой оркестр, слёзы прощанья, ресторан с коньяком в чайничках, театральные поцелуи у вагонов, аккуратный патруль на перроне... Была песня: "На Варшавском столичном вокзале паровозный гудочек пропел, а на лавке под серой шинелью, пригорюнясь, сидел офицер..." Теперь на лавках сидели расхристанные солдаты с девицами в платочках, лузгали семечки, орали что-то непотребное под гармошку, а на стене красовался плакат: "Да здравствует Учредительное собрание".
На перрон Дымников только заглянул и поспешил уйти. Там царили серые шинели, красные банты и чёрные бушлаты. Двое матросов волокли какого-то перепуганного несчастного. За ними валила толпа с криками: "Жандармская сволочь!.. Дави его, ребята!.. Дай я его здесь прикончу!.."
Матросы - чёрная смерть. По Невскому ходят группами с винтовками, револьверами, гитарами; метут клёшами грязный тротуар, поют: "По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там..." От них веет ужасом кровавых расправ. Командующего крепостью адмирала Вирена разорвали на части, офицеров жгли в топках, спускали под лёд, складывали гекатомбы из офицерских трупов. Дымникову сразу стало ясно, что Кутепову здесь и до вагона не дали бы дойти.
Выло решено ехать через Москву. Кутепов, его младший брат Сергей и Дымников поздно вечером добрались до Московского вокзала и без всяких затруднений купили билеты. Полковник принципиально не стал менять форму на гражданскую одежду. Дымников же превратился в студента.
- Я бы прямо сейчас поехал с вами, - сказал Сергей, - но жена, Маша. Надо сначала как-то её устроить.
- Сейчас бы я тебя не взял, - сказал Кутепов. - В моём полку надо служить, а ты можешь только вольноопределающимся устроиться. Вот Борис - офицер. Его я в своё время возьму. Но здесь тебе оставаться тоже нельзя - матросики, не найдя меня, возьмут другого Кутепова. Попрошу Михаила Васильевича Алексеева, чтобы он произвёл тебя в прапорщики, у него есть такое право, и тогда сразу ко мне. Марью Васильевну подготовь к одинокой жизни жены прапорщика лейб-гвардии Преображенского полка.
Попрощавшись с Сергеем, они вошли в ещё пустое купе.
- Какой у вас маленький саквояж, Александр Павлович, - удивился Дымников.
- У меня, поручик, ничего больше нет. Самое ценное ношу здесь, на груди: медальон с портретом покойной мамы. Я не застал её живой, а она ждала меня до последней минуты. Да... В саквояже - наган. Это тоже моё. Кроме этого, нет больше ничего. А теперь...
Кутепов не стал продолжать беседу и говорить, что он отца потерял в 8 лет, маму - в 14, а теперь, в 35, потерял и всё остальное, что было для него всей жизнью: Россию, Государя, армию. Если всего этого не удастся вернуть, то лучше умереть.
Сначала в купе появился высокий размашистый брюнет, представившийся коммерсантом Степаном Вячеславовичем. На его крупном лице с большим носом обнаружилось несомненное уважение к полковнику.
Следом вошёл невысокий белобрысый поручик с чистеньким дисциплинированным лицом и хитрыми глазками. Как положено, отдал честь полковнику и представился. Оказалось, что Павел Васильевич Макаров, возвращающийся на фронт из отпуска, и коммерсант знакомы, поэтому едва ли не сразу начались воспоминания. Коммерсант упомянул о каком-то деле, но поручику это было явно неприятно, и он прервал Степана Васильевича вопросом:
- Теперь вы опять в Киев?
- Нет. Решил обосноваться в Харькове. Живой город, и родственники есть. Прекрасная гостиница "Гранд-отель". Не бывали, господин полковник?
Кутепов отрицательно буркнул, не желая беседовать с коммерсантом.
- Мой 134-й Феодосийский не в Харькове, а в Галиции. Наше дело сейчас порядок наводить в армии и в стране, - заказал он, сурово нахмурил брови и сжал мальчишеские пухлые губы, изображая серьёзные раздумья.
Естественно, заговорили о политике. Коммерсант твёрдо стоял за республику.
- Даже представить не могу, - говорил он, - чтобы, например, во Французской республике пришёл к власти Какой ничтожный человек, как наш бывший император...
Кутепов молча глядел на коммерсанта с тем же драчливым вызовом, с каким стрелял в Муравьёва на Литейном. Дымников, опасаясь ненужной вспышки, вяло возражал:
- Но согласитесь, что твёрдая власть - это власть одного лица. А России нужна твёрдая власть - страна ещё не готова к республиканским свободам.
- А вы знаете, где готовят к этим самым свободам? - ехидно парировал коммерсант. - Может быть, есть где-нибудь такой университет? Нет, уважаемый студент. Народ всегда готов к свободе. Говорить, что страна не готова к свободе - это, извините, то же самое, что объяснять 14-летнему влюблённому подростку, будто он ещё не готов к любовным отношениям.
Так и ехали под политические разговоры. Леонтий с грустью вспоминал прежние поезда с вагоном-рестораном, преферансом, одинокими дамами-попутчицами. Теперь же это не вагон, а глухой подвал, гремящий и движущийся куда-то в зловещую ночь. Из него не убежишь, когда загрохочут по коридору матросские ботинки. О том, что возможны обыски и проверка документов, проводник уже шепнул. На рассвете он разбудил выкриком: "Тве-ерь!.. Стоянка 10 минут!"
Кутепов, по-видимому, всю ночь не сомкнувший глаз, предложил выйти на перрон, где не было ничего, кроме торговок с мешками семечек. Прошли вдоль поезда и уже возвращались к своему вагону, когда впереди появились солдаты и матрос. Дымников мгновенно узнал в солдате того, зверски улыбавшегося, с Литейного. Он, указывая на Кутепова, что-то доказывал матросу, опоясанному патронной лентой.
"Тикать", - вспомнил Леонтий солдатское словечко, шарахнулся к своему вагону и услышал крик матроса: "Проверь у него документы, Клинцов!" К Кутепову подскочили двое с револьверами. Полковник вёл себя достойно.
- У меня нет оружия, - сказал он, - и руки поднимать мне незачем. Я полагаю, сейчас ни у одного офицера нет оружия.
Тем временем ударил станционный колокол, извещающий об отправке поезда. Матрос крикнул своим: "Всем в вагон! Этого в поезде проверим!"
Кутепов и Дымников вскочили в свой вагон, добежали до купе и, не сговариваясь, схватили свои вещи, успев спрыгнуть на перрон, когда поезд уже набирал скорость.