Ася была необычайно мила в своем новом платье с легкими воланами и полукороткими рукавами. Шею ее обнимала тонкая нитка старинного жемчуга, подаренного ей в этот день Натальей Павловной. Этот подлинный фамильный жемчуг напрашивался на сравнение в теми безвкусными имитациями, которые, следуя моде, таскали все девчонки из "нуворишек" и все богатые еврейки, он еще оттенял аристократизм девушки. Ее пушистые пышные волосы, закрученные ради праздника в греческий узел, легкость и стремительность ее движений, темные ресницы были настолько очаровательны, что наталкивали на мысль: почему одной дано так много, а другой – ничего! Разве нельзя было ей – Елочке – дать, ну если не ресницы, то хотя бы улыбку Аси или кудри Лели? Только хорошенькая девушка может так непринужденно двигаться, смеяться, говорить, она знает, что ей все можно, потому что она от всего хорошеет, она инстинктивно чувствует, что ею любуются, и это ее окрыляет, ей не приходится опасаться неудачного слова или неудачного жеста – в ней мило все, ей все простительно!
Наряду с этими мыслями Елочка сделала открытие, что ее трагический герой, несмотря на все свои злоключения, остался великосветским донжуаном, который легко поддается очарованию и готов поухаживать, как только попал в гостиную. Расцветающая юность, улыбки и волны волос, легкость бабочек здесь значат больше, чем вся долгая и бездонная глубина ее сочувствия! Вот если бы он был в больнице, никто бы не мог соперничать с ней: там она легко установила бы душевный контакт с ним, а здесь… Хорошо, что эти вечеринки не часто будут повторяться!
Как только Олег вошел в гостиную, инкогнито с него было тотчас сорвано; один из молодых людей, тот, которого Елочке представили под фамилией Фроловского, тотчас пошел к Олегу навстречу с восклицанием:
– Ба! Дашков! Старый дружище! А меня уверяли, что ты убит!
Они оказались однокашниками по пажескому корпусу. Это тоже взволновало Елочку: не следовало знать эту тайну широкому кругу лиц! Если нельзя было в таком кругу ожидать предательства, то легко можно было опасаться неосторожности, характерной для молодежи, а неосторожности могло оказаться достаточно, чтобы погубить Олега. Надо было заранее все обдумать, надо было оговорить… Елочкино сердце забилось неспокойно. Она органически не умела быть спокойной и отрываться от своих дум. Некоторое время она была втянута в общий разговор, приняла участие в всеобщем восхищении крошечным щенком, которого подарил Асе Шура Краснокутский. Но как только начались игры, она отделилась от общего кружка: игру в фанты она не переносила с детства – одна мысль, что ей придется играть, петь или декламировать перед всеми, наводила на нее ужас. Она вымолила себе разрешение не участвовать, а наблюдать.
Игра между тем обещала быть интересной. Фроловского усадили на стул, и он с необыкновенной изобретательностью выдумывал штрафные наказания для каждого фанта, вынимаемого из передника мадам. Больше других проштрафилась Ася: в переднике лежали две ее вещицы, и обе заработали очень страшные задания – она должна была ответить настоящую правду на любой вопрос, заданный поочередно каждым из играющих, а также сознаться перед всеми, кто из присутствующих нравится ей больше и меньше всех. Леля получила задание рассказать историю своей вражды к кому-нибудь, Олег, как и Ася, – ответить правду на любой обращенный к нему вопрос. "Интересно: как он из этого выпутается?" – подумала Елочка. Сам себе Фроловский приказал изобразить выступавшего на митинге пролетария. Шура получил обязательство выступить с игрой на рояле и пришел в отчаяние, умоляя разрешить ему поменяться фантом с Асей. Но Фроловский был неумолим!
– Никаких мен, или это неинтересно! Mesdemoiselles, messieurs prenez vos plases . Начинаем с виновницы торжества. Пожалуйте сюда, в середину, Ксения Всеволодовна! Садитесь на этот стул. Итак, извольте отвечать правду. Кто желает спрашивать первым? Все молчат! Извольте, начну я, ибо я за словом в карман не полезу. Желаете ли вы выйти замуж, Ксения Всеволодовна?
Леля испуганно ахнула, Ася зарделась, как маков цвет.
– Валентин Платонович, вы ужасный человек! – сказала она, глядя на него без улыбки.
– Весьма польщен. Однако же отвечайте.
Ася секунду помедлила.
– За свой идеал хотела бы, – сказала она очень серьезно, – только не теперь, попозже, теперь мне еще так у бабушки пожить хочется.
– Точно и ясно, – сказал Валентин Платонович, но Шуру Краснокутского этот ответ почему-то задел за живое.
– Уточните же, по крайней мере, что за идеал и каковы его отличительные признаки? – воскликнул он.
– Александр Александрович, если я правильно понимаю, вы задаете ваш очередной вопрос? – пожелал навести порядок Фроловский.
– Да, пусть это будет мой вопрос! Воспользуюсь своим правом, уж если до этого дошло! – воскликнул с отчаянием Шура.
Все улыбнулись.
– Мы ждем ответа, Ксения Всеволодовна, – сказал Фроловский.
– Да не торопите же! Дайте хоть подумать, – пролепетала сконфуженная Ася.
"Милая, чудная девочка! – думал Олег. – Она, кажется, в самом деле готовится выложить нам свою душу.
– Мой идеал… Это такой… человек, который очень благороден и смел, а кроме того, обладает возвышенным тонким умом. Он должен глубоко любить свою Родину и, как папа, за Россию отдал жизнь.
– Ксения Всеволодовна, – сказал Олег, улыбаясь и не спуская с Аси ласково засветившихся глаз, – как же так: "отдал жизнь?" Выйти замуж за мертвеца только в балладах Жуковского возможно.
– Ах да! В самом деле! Я, кажется, сказала глупость… Ну, если не погиб, то во всяком случае много вынес за Россию – бедствовал, скрывался, был ранен… – Она вдруг поперхнулась и снов вспыхнула. Ей пришло в голову, что слова ее могут быть отнесены прямо к Олегу, и, опустив голову, она не смела на него взглянуть.
– Тяжелый случай! – безнадежно сказал обескураженный Шура.
– Ваши дела плохи! – сказала ему Леля.
Но Асе хотелось поскорее уйти от этой темы, и она спросила:
– О какой балладе упоминали вы, Олег Андреевич?
– О балладе "Людмила". Девушка роптала на Провидение за то, что жених ее пал в бою. И вот в одну ночь он прискакал за ней на коне. Был ли это он сам или дьявол в его образе – история умалчивает, но он посадил ее на своего коня и умчал на кладбище.
Олег не продолжал далее, но неугомонный Валентин Платонович закончил за него:
– И могила стала их любовным ложем.
– Monsieur, monsieur! – предостерегающе окликнула француженка, хлопотавшая около стола.
– Milles pardons! – воскликнул Валентин Платонович. – Но это сказал не я, а Жуковский!
Шура между тем не мог успокоиться по вопросу о "герое".
– Ксения Всеволодовна, вы несправедливы! – воскликнул он. – Я по возрасту моему не мог участвовать в этой войне и проявить героический дух. А теперь господа пажи попадают в выгодное положение по сравнению со мной потому только, что они старше меня.
Олегу стало жаль юношу.
– Успокойтесь, Александр Александрович, еще никто никогда не жалел, что он молод. У вас еще все впереди, а наша молодость уже на закате, – сказал он.
– Аминь! – замогильным голосом откликнулся Фроловский. – Будем, однако, продолжать. Спрашивайте теперь вы, Елена Львовна.
– Какое сейчас твое самое большое желание? – спросила Леля Асю.
– Вернуть дядю Сережу, – это было сказано без запинки, и ее лицо стало серьезным.
Очередь была за Олегом.
– Я буду скромней моих предшественников. Что вы больше всего любите, Ксения Всеволодовна, не "кого", а "что"?
– Что? О, многое! – она мечтательно приподняла головку, но Фроловский не дал ей начать.
– Учтите, что собаки, овцы и птицы относятся к числу предметов одушевленных – не вздумайте перечислить все породы своих любимцев.
– Какой вы насмешник! Я грамматику немного знаю, – на минуту она призадумалась. – Люблю лес, глухой, дремучий, с папоротниками, с земляникой, с валежником, фуги Баха, ландыши, осенний закат и еще купол храма, где солнечные лучи и кадильный дым. Ах да! Еще белые гиацинты, вообще все цвети и меренги…
– Ну, вот мы и добрались до сути дела! – тотчас подхватил Фроловский. – Теперь вы начнете перечислять все сорта цветов и все виды сладкого. Что может быть, например, лучше московских трюфелей?
– Трюфели я последний раз ела, когда мне было только семь лет, и не помню их вкуса, – было печальным ответом.
– За мной коробка, как только появятся в продаже! – воскликнул Шура, срываясь со своего места, и даже задохнулся от поспешности.
Все засмеялись.
– Коробка за вами. Решено и подписано, а теперь переходим к следующему пункту, – провозгласил, словно герольд, Фроловский. – Ну-с, кого из числа играющих, Ксения Всеволодовна, любите больше всех?
– Что ж тут спрашивать? Ясно само собой, что Лелю. Ведь мы вместе выросли.
– А кого меньше всех?
Наступила пауза.
– Я облегчу ваше положение, Ксения Всеволодовна! – сказал Олег. – Меньше всех вы любите, конечно, меня, так как меня вы только теперь узнали, а все остальные здесь ваши старые друзья.
Он сказал это, желая подчеркнуть, что не принял на свой счет ее высказываний по поводу идеального мужчины, и дать ей возможность выйти перед всеми из неловкого положения, но она в своей наивной правдивости не приняла его помощи.
– Вот и нет, не вас вовсе, – ответила она с оттенком досады.