– Вы что же, всегда, что ли, будете кормить меня одними надеждами? Я не импотент, чтобы довольствоваться вашей дружбой.
Леля вспыхнула:
– Вы обязаны быть деликатным в разговорах со мной! Вы не смеете касаться… касаться… некоторых вещей… Это грубо. Я однажды уже просила вас держать себя корректно.
– Вы хотите непременно в загс прогуляться или, может быть, в церковь меня потащите?
Леля гордо вскинула голову.
– Я своей руки никому не навязываю. Вы можете уйти вовсе, Геня, и это, кажется, самое лучшее, что вам теперь остается сделать.
– Самое лучшее! Целый месяц вертелся около вас, баловал, веселил, и вдруг – скатертью дорожка, катись, голубчик!
– Похоже на то, что вы намерены предъявить мне счет? – надменно сказала Леля. "Прогоню", – подумала она и только что хотела произнести несколько очень решительных фраз, которые бы окончательно разделили их, как вдруг он бросился на нее и повалил на сундук. Однако же это было не насилие – он не сдавил и не зажал ее, а только ласкался, терся, как кот.
– Леночка-Леночка, милая девочка! Не гоните меня. Ну, зачем мы куражимся, друг друга задираем… Ведь все это вздор, а вот что настоящее! Ну, приголубьте меня хоть одну минуточку. Ведь это самая большая радость жизни. Ведь я же на самом деле влюблен! Ведь не слепая же вы, чтобы не видеть этого!
Дверь отворилась и быстро вошла Зинаида Глебовна. Оба вскочили. Она все-таки не опоздала со своим материнским наблюдением, маленькая, худенькая, почти в лохмотьях, она с величавым достоинством остановилась в дверях и молчала в ожидании объяснения, что, казалось, достаточно капли такта, чтобы понять, что недопустимо игнорировать ее появление. Но для этого юноши вмешательство матери было лишь досадным и ненужным осложнением.
– До свидания, – только и сказал Геня, обходя Зинаиду Глебовну, чтобы пройти в переднюю, и взялся за пальто, но уже у самого
порога остановился.
– Вам будет от нее головомойка, Леночка? – конфиденциально осведомился он и, прежде чем Леля собралась ответить, прибавил: – Видно, и в самом деле без экскурсии в загс нам не обойтись. Пока, – и вышел.
Вот она и получила предложение в новом вкусе: без коленопреклонений, без клятв в верности, без объяснений с матерью! В теории рыцарство казалось скучным, а вот на практике получалось, что без налета романтики выходит чересчур грубо, и притом она не застрахована ни от обиды, ни от оскорбления! "Не обойтись без экскурсии в загс", – как расценивать эту фразу: считать ее предложением или не считать? Ведь он даже не спросил ее согласия, даже не сказал, что желает этого сам… Она стояла несколько ошеломленная.
– Стригунчик, что значит эта сцена? Ответь, пожалуйста.
– Ах, мама! Я знаю все, что ты скажешь. Ну да, мы целуемся! Что делать, если он воспитан в совсем других понятиях. Ты ведь видела же: я его отталкивала.
– Но ты позволяешь ему больше, чем можно позволить жениху. Делал он тебе предложение? Ответь.
– Завтра я тебе скажу все точнее, мама: видишь ли, мы еще не договорились до конца. А ты не будешь против?
Зинаида Глебовна привлекла к себе дочь.
– Я хочу только твоего счастья, дитя мое драгоценное! Человек этот, конечно, совсем другой формации, чем мы, но в какой-то мере интеллигентный. Если ты его любишь, я препятствовать не буду, хотя уже теперь вижу, что ни уважения, ни внимания мне от него не дождаться, с тобой же он чрезмерно смел… Стригунчик, будь осторожна]
Леля вдруг обхватила шею матери.
– Мама, мамочка! Несчастливые мы с тобой!
– Стригунчик, девочка моя, неужели он так тебе нравится?
– Нравится, мама. Иногда я, досадуя на него, злюсь и в то же время знаю, что без него мне станет очень пусто и скучно. Да, мама: я хочу, чтобы он стал моим женихом; я уверена, что будет очень много шероховатостей, но пустоту моей жизни я больше выносить не могу.
Утром, в этот раз несколько раньше обычного, появился Геня в коричневых полуботинках и нарядном галстуке, с двумя свертками под мышкой.
– Вот вам в подарок туфельки, Леночка, я заметил, что с обувью у вас не совсем благополучно. А вот здесь – перчатки. Я уж выбирал самые лучшие. Померьте, не велики ли? У вас лапки, скажу вам, как у мышонка.
Леля смотрела ему в лицо, и в глазах ее был вопрос.
– Эти подарки… Не знаю, Геня, по какому праву вы делаете их?
– Да разве мы не жених и невеста, Леночка?
– А вы разве спрашивали меня, Геня, желаю ли я быть вашей женой?
– Так вы непременно соблюсти форму хотите? Ну, говорите, Леночка, желаете ли… А я было думал, что все уже решено, коли я на загс согласен. Да ведь не откажете же!
– Не откажу… – смущенно прошептала Леля и покраснела.
– Как жениху – поцелуй, и едемте завтракать в "Европейскую". Вспрыснем наше жениховство бутылкой шампанского.
– Подождите, Геня! Вы неисправимы! Надо ведь маме сказать… Возьмем с собой и мамочку.
– А вдвоем разве не веселее, Леночка? Матери – тяжелая артиллерия. Вы сама уж ей лучше скажите… потом, вечером. Объясните, что комната у меня есть, и зарабатываю я достаточно. Служить вам не придется, пока будем в браке. Поехали.
– Для моей матери ваше материальное положение не играет роли, Геня, – сказала Леля гордо.
– Ну, и хорошо, если так, Леночка! Примеряйте подарки, и – едемте!
Его добродушие и веселость, казалось, разбивали все укрепления, но перевести его в серьезный тон никак не удавалось, и опять ей чего-то не хватало: не хватало бережности и нежности, ну, хоть двух-трех слов о том, что без нее для него нет счастья в жизни и что так, как он любит ее, он еще никого не любил! Фраза "пока будем в браке" звучала странно – как будто впереди уже мерещился конец. Она раздумывала над этим, пока он изучал меню, и радость, что она ускользнула от подстерегающей ее пустоты, перемешивалась с болью разочарования.
"Это все ничего! – утешала она сама себя. – Минуты счастья у меня будут и сынок будет – чудный, черноглазенький! Все ничего, только бы не пустота". Она взглянула на Геню – он уже сделал заказ и в эту минуту задумался, оперев на руку нахмуренный лоб. Ей бросилась в глаза озабоченность его лица… Чем мог быть обеспокоен в такой день этот эпикуреец в советском вкусе? И она спросила:
– Геня, о чем вы задумались?
Он встрепенулся.
– Отчего это, Леночка, так часто какая-нибудь, прямо скажем, пакость портит нам счастливые минуты? Завелся же такой порядок в нашей жизни!
– У вас неприятности, Геня?
– Прицепилась одна с некоторых пор. Ну, да ничего – выкручусь! Вот несут наш заказ: ваши любимые взбитые сливки, Леночка.
– Эта неприятность имеет какое-то отношение к нашей свадьбе, Геня?
– Нет, нет! Ни малейшего. С чего вы вообразили? Служебное.
У нее на языке вертелось: "Я всегда рада буду разделить каждое ваше огорчение, Геня. Вы можете найти во мне друга!" Но она не решилась это сказать, чтобы не показаться навязчивой или любопытной.
– Когда же мы пойдем к вашей кузине, Леночка? Надо ведь познакомиться с будущей родней, – сказал вдруг Геня.
Леля удивилась: Геня готов делать родственные визиты, Геня, который двух слов не захотел сказать с ее матерью!
– Рада буду повести вас в этот дом, Геня, там родные мне люди.
– Так почему же вы оттягиваете этот визит, Леночка?
– Что вы, Геня! У меня и в мыслях этого нет! Но поймите, что вести вас к Наталье Павловне прежде, чем вы стали моим официальным женихом, я не могла: представить вас, говоря "это мой мальчик", как принято теперь – немыслимо в этом доме.
– Ах, да: ведь там сиятельнейшие аристократки! – сказал он.
Леля молчала.
– А впрочем, муж вашей кузины, если я правильно понял, такой же выходец из низов, как и я: мой отец в молодости был типографским рабочим, он старый партиец, подпольщик; с тех пор он, правда, успел окончить высшую партийную школу и теперь на руководящей партийной работе в Киеве. А кто родители этого Казаринова?
"Почему Олег его особенно интересует? – думала Леля, чувствуя опять странное нежелание говорить на эту тему. – А ведь надо будет сказать, не откладывая; продолжать скрывать теперь немыслимо: рано или поздно ему все равно все станет известно и тогда моя скрытность может оскорбить его и поссорить нас". И сказала:
– Сегодня же вечером я забегу к Наталье Павловне и спрошу ее, когда ей удобно будет нас принять.