О смерти достопочтенного пана Гинцеля гетман Януш Радзивилл узнал через три дня после случившегося.
Думая об этом, гетман ходил возле пруда, заложив руки за спину. На берегу кормили лебедей. Черные, о серебристым отливом птицы доверчиво брали крошки хлеба из рук садовника. Гетман подошел ближе. Но далекий конский топот заставил обернуться. Гетман видел, как мимо каплицы проскочил всадник и, стегая коня, помчался к замковому мосту. Через несколько минут к пруду прибежал слуга:
- Срочный чауш, ваша мость. От пана, хорунжего Гонсевского.
Януш Радзивилл прочел написанное цифирью письмо и, пройдя в кабинет, стремительно заходил из угла в угол. Не хотелось верить сообщению хорунжего. Но события в Варшаве научили многому. Появилась мысль схватить пана Замбржицкого и в Варшаве пытать. Но прежде чем сделать это, стоило выведать, где полковник Кричевский.
Гетман взял звоночек. Слуга явился недостаточно быстро, как хотелось сейчас гетману. Сверкнул сухими глазами и приказал, почти не раскрывая рта:
- Ротмистра Довнара… Живо!
Слуга знал, что ротмистра гетман вызывал в особых случаях для тайных поручений. За верную службу гетман недавно подарил ему пару штанов и рубаху. Такой милости удосуживались не многие. Слуга со всех ног бросился из замка.
Гетман Януш Радзивилл увел ротмистра в кабинет.
Через час, в сопровождении двадцати гусар, Довнар скакал в Варшаву. В тот же день тайные гонцы были посланы в Киев. Неделю гетман не выходил из кабинета, был молчалив и угрюм, пребывая в томительном ожидании. Наконец появился Довнар. Запыленный и исхудавший, он вошел в кабинет и преклонил колено.
- Полковника Кричевского, ваша мость, ни в Варшаве, ни в Вильне нет. Сказывают, давно не было. Пану канцлеру, как было велено, передал…
Не оказалось Кричевского и в Киеве. Гетман решил немедля схватить Замбржицкого. На рассвете гусары подошли к маентку, обложили его и постучали в дверь. Открыл заспанный слуга. Перепугавшись, упал на колени и, не сводя взора с грозных лиц, сказал, что пан Замбржицкий неделю назад уехал из маентка, но куда - не знает. Гусары не поверили хлопу, прошли в покои. Убедившись, что они пусты, ускакали в Несвиж.
А тут от войта пинского полковника Луки Ельского пришла депеша, что под Лоевом объявился загон, которым командует Михайло Кричевский…
Глава тринадцатая
Почти всю базарную площадь, что прилегает к шляхетному городу у ратуши, запрудили крестьянские возки. Собрались на воскресный базар ремесленники и чернь из окрестных сел, разный работный люд. Торгуют мужики живностью - полно свиней, овец, уток. Коров на базаре почти нет. И лошадей совсем не видно. Может быть, потому, что лошадь теперь не только тягло. Приехали мужики на старых меринах, что от ветра валятся, и на хромых кобылах.
Вывезли на базар ремесленники свои товары. Ермола Велесницкий развесил на шестах холстяные сорочки и порты на любой рост. Рядом с ним Гришка Мешкович разложил на постилке малахаи и треухи, шапки, шитые из заячьего меха. Ни малахаи, ни шапки теперь не берут: время жаркое. Неподалеку выставил седелки и сбрую Иван Шаненя. Разложил упряжь на новых дробницах, поставленных на железный ход. Железный ход у дробниц - мечта мужицкого двора. Ломаются деревянные оси на весенних, размытых водами дорогах. Но где мужику взять денег на такую роскошь? И сбрую теперь не особенно покупают. "Седло бы вынести на базар!.." - с усмешкой думает Иван Шаненя и жмурится от яркого солнца.
Сняли с телег и расставили гончары свои изделия - глиняные кувшины, миски, горлачики, гладыши с ручками, паленные на жарком огне и покрытые глазурью.
Между рядов, вдоль телег ходят мужики с корзинами и лотками. Зазывают отведать пирогов с рыбой, ватрушек с сыром, капустников, маковок, варенных на меду. В Пинске мед продают добрый - пахучий и сладкий. На липах собирали его пчелы и на сочных лугах. На нем такую медовуху варят, что пьют мужики, не нахвалятся, кряхтят от удовольствия и быстро хмелеют.
Алексашка ходит между рядов, присматривается к люду. Бабы хватают за руки:
- Отведай, хлопче, преснаки с потрохами!..
- Много ли коштуют?
- Грош. Чуть не даром!.. Горячие, пышные… Бери, хлопче, не пожалеешь… Ну, полгроша…
На высоком возу сидит крамник, скалит желтые зубы и горланит на весь базар:
- Редька с медом, варенная с медом, варил дядька Семен, ела тетка Ганна, хвалила, не дала заганы, дед Елизар пальцы облизал. - Моргает крамник хитроватым глазом и тянет нараспев: - Па-атока-а с инби-ирем, па-атока-а…
Коробейники, переваливаясь с ноги на ногу, постукивают пальцами по коробам. В них всякой всячины полным-полно: иголки, шилья, ножницы, перстеньки, стеклянные бусы, раскрашенные во все цвета. Алексашка нащупал в поясе монету и подумал: купить бы Усте бусы в подарок, да вряд ли возьмет девка…
Идет горластый мужик, перевесив через плечо овчины, трясет выделанной шкуркой.
- Тулуп кому, тулуп кому?!
Не заметил Алексашка, как подошел он и ткнул в лицо мягкой, нагретой на солнце шерстью.
- Покупай, детина!
- Чего тычешь в нос?! - разозлился Алексашка.
- Бери! Бабе тулуп на зиму сошьешь… Овчине сносу не будет, и баба крепче любить станет.
- Не надобен мне, - буркнул в ответ.
Тот не отстает, снова тычет в лицо.
- Пошел ты!.. - Алексашка занес тяжелый кулак и онемел: - Савелий!..
Сам серьезный, только глаза смеются и хитро поблескивают из-под насунутой на лоб шапки. Бороду и усы отрастил. Теперь купец настоящий.
- Кулачище у тебя ладный стал, - смеется Савелий, поглядывая на Алексашкины руки. - Если б огрел…
- Мало осталось до того… Чего же к Ивану не заехал? - удивился Алексашка.
- День велик и не сразу все делается. Говори, как тебе живется у седельника?
- Как видишь.
- Пошиваете?
- И постукиваем малость.
- Славно! - Савелий замотал овчиной. - Тулуп кому, тулуп.
Шли по рядам, обходили гончаров, повозки с живностью и снова подавались в шумную толпу.
Увидав коробейника, того самого, у которого Алексашка рассматривал бусы, Савелий остановился, заглянул в короб, зацокал удивленно:
- Ладные иглы и ножницы!
- Бери, чего думаешь!
Они посмотрели друг на друга.
- Парень тот вон купит, - Савелий кивнул на Алексашку. - Сведешь коробейника к Ивану. Ему иглы да ножницы пригодятся. Еще спасибо мое передай.
Алексашка мельком взглянул на коробейника. Среднего роста, худощавый, с изогнутым орлиным носом. Волосы аккуратно подстрижены в кружок. Алексашка понял, что Савелий зайти к Шанене не может. А коробейник - вовсе не коробейник.
Пошли к Шанене.
- Савелий поклон тебе передавал.
И замолчал: проходили по базару стражники с бердышами, расталкивали людей. Следом на коне ехал капрал Жабицкий. Строго поглядывал по сторонам. В седле сидел, как влитый. Сияли на солнце серебром отделанные ножны.
- Здесь он? - Шаненя покосился на капрала и вопросительно посмотрел на коробейника.
Коробейник кивнул.
После полудня втроем сидели в хате Ивана Шанени. Макали преснаки в конопляное масло и запивали квасом. Звали коробейника Любомиром. О себе он ничего не рассказывал, был молчалив и на разговор Шанени только согласно кивал головой. От ночлега отказался. Выпил коновку свежего, терпкого кваса и, вытирая ладонью губы, сказал, что ему велено привести Шаненю в лес на потайное место. А ждать будут в том лесу ровно в полночь. Кто будет ждать, не сказал.
Горбатый седой пономарь передал владыке Егорию все, что было велено: ксендз Халевский просил его прийти на весьма срочный и конфиденциальный разговор. Пан ксендз Халевский сам намеревался наведать владыку, да не вовремя захворал. Владыка Егорий ухмыльнулся: какие могут быть разговоры, если от Брестского собора ненавидят друг друга? Тогда униаты предали анафеме верных православию, а православные во главе с Львовским епископом Балабаном ответили такой же анафемой униатам. Теперь - конфиденциальный разговор. Не о том ли, что пинское шановное панство увеличило на злотый налог работным людям, а ксендз Халевский чинит обиды православным? А может быть, переняли письмо патриарху Никону? В это не хотелось верить…
- Приду… - коротко ответил пономарю.
Псаломщик Никита, подавая одеяние, гундосил:
- Не ходил бы, владыка. Не к добру униаты зовут. От них годности ждать нечего.
- Знаю, да надо идти…
Встретил Егория не ксендз Халевский, а капрал Жабицкий. Не понравилось это владыке, хотел было повернуть к двери. Жабицкий поклонился и, звякнув шпорами, попросил в гостиную.
- Тебе ведомо, владыка, о злодеянии, совершенном черкасами и чернью в лесу под Пинеском. Мученической смерти предали пана Гинцеля и порубили рейтар. Тело пана Гинцеля привезли в Пинеск, и пан ксендз у ног покойного. Просил пождать.
Егорий сел на лавку, обитую кожей.
- Прошу сюда, до стола, - предложил капрал и отодвинул дубовое тяжелое кресло.
Егорий пересел. На столе была снедь. Слуга положил в миску заливную рыбу, придвинул соленые огурцы с медом. Трапезничать владыка Егорий не стал. Жабицкий поставил две чаши, взял с края стола бутыль. Налил в чаши. Когда подавал одну владыке, Егорий заметил, как слегка дрожит толстая, обросшая мелкими рыжими волосками рука.
- Кагор…
Капрал говорил о схизматах, возмутивших спокойствие в крае, о том, что мужики бросают поля и уходят в шайки. Егорий слушал, свесив тяжелую голову. И, не вытерпев, заметил:
- Мирские дела, пане капрал… - и дал понять, что о шайках вести разговор не будет.