- Вот именно. А времени у нас наверняка меньше, чем у этого господина, который заставляет нас ждать. Да не пугайтесь вы так, - шепнул он со злостью, перехватив ее испуганный взгляд. Ну, ясно, она боится этой стервы за столиком. Наверно, та кажется ей замечательно красивой со своими взбитыми волосами и раскрашенной мордой. Небось заметила и ее туфельки - новенькие, из какой-то прелестной мягкой кожи. Вон как прячет под стул свои старые, стоптанные туфли, как нервно мнет в руках платочек. Марцысь злился все больше. Ведь в совхозе Ядвига вела себя как настоящий товарищ и работала так, что Павел Алексеевич просто слов для похвалы не находил. А тут вдруг сидит дура дурой.
Он почувствовал себя обиженным не только за нее и за себя, но и за всех работающих в совхозе, в колхозах. Перед чем она здесь так робеет? Почему, вместо того чтобы посмотреть свысока, с презрением на этих господ, она смущается, ежится, хочет стать незаметной? Кажется, ей-то стыдиться нечего! И перед кем? Ведь это не просто пошлые бабенки, нет, это банда паразитов, живущих за счет чужого горя, нищеты и дурацкой беспомощности. Ох, как он их ненавидел, как он их всех ненавидел! Живут, будто ничего не случилось, будто не лежит в развалинах Варшава, не погибли десятки и сотни тысяч людей. И будто не проливает свою кровь эта страна, где они нашли приют… Что им до всего этого, этим господам, что им до соотечественников, которые работают в совхозах и колхозах, побратавшись одной судьбой и одними стремлениями с советскими людьми!
Барышня в углу, шурша серебряной бумагой, угощала других служащих шоколадом. Они отламывали себе куски, смеясь и переговариваясь.
Чтобы приободрить Ядвигу и дать выход злобе, Марцысь шепнул ей:
- Видите, как жрут краденый шоколад?
- Боже мой, как ты можешь?.. Почему краденый?
- Ну да краденый, у нас краденый… У Олеся, у Мани, у всех польских детей. Ведь не для них же его прислали бог знает откуда!
- Тише!
- Почему тише? - рассердился он еще сильнее, но в эту минуту их пригласили в соседнюю комнату.
Уполномоченный, не приподнимаясь, небрежно кивнул им головой. Да, это был старый знакомый по эшелону, унтер Лужняк. Только уже нажравшийся, раздобревший. Марцысь это сразу заметил, рассматривая прекрасный костюм и безукоризненный галстук нового сановника.
- По какому делу?
- Мы… То есть эта дама получила письмо, что она должна явиться к вам по важному делу…
- Ах, так? - заинтересовался он. - Ваша фамилия?
Она охрипшим от волнения голосом произнесла фамилию, прозвучавшую в ее устах еще более странно и чуждо, чем обычно.
- Так, так, припоминаю… Понятно…
Он рылся в каких-то бумагах.
- Мы вас долго разыскивали в связи с этим выездом.
- Каким выездом? - удивилась Ядвига.
- Ваш муж выхлопотал вам разрешение отправиться вместе с семьями военных, уезжающих в Иран.
- В Иран?
- Сорокатысячная польская армия переходит в Иран. Семьи пока едут не все… Вы во всяком случае внесены в список. Только вам следует поторопиться, эшелоны вот-вот отправятся.
- В Иран? - Она смотрела на него широко раскрытыми, непонимающими глазами.
- В Иран. Хватит с нас этого советского гостеприимства. Там вы встретитесь с мужем, отдохнете после всего этого ада.
Вся кровь отхлынула от лица Ядвиги. Комкая в руках платок, она спросила каким-то чужим, далеким голосом:
- А что я буду делать в этом… Иране?
- Это уж не мое дело, - сухо ответил тот. - Муж вас как-нибудь устроит. Отдохнете после всех этих ужасов.
Марцысь стиснул зубы и до хруста сжал пальцы. Что это такое? Почему она ничего не говорит? Теперь ведь уже несомненно, что это не сплетни, что они действительно бегут - попросту говоря, дезертируют с поля боя… Сорок тысяч военных…
- А с кем, разрешите спросить, идет война в Иране? - спросил он высоким, срывающимся голосом.
Лужняк подозрительно взглянул на него.
- А вы, собственно говоря, кто такой, молодой человек?
Марцысь на мгновение смутился.
- Я? Я просто так, приехал с этой дамой…
- Ах, так…
- Господин Роек работает трактористом в нашей МТС, - вдруг выпалила Ядвига и, испуганная своей храбростью, покраснела до корней волос.
Лужняк откинулся на спинку стула и закурил папиросу. Он раскуривал ее долго, держа зажженную спичку и рассматривая прищуренными глазами тоненькую струйку дыма.
- Ах, вот как? Весьма любопытно. В нашей МТС? А я ничего не знал о нашей МТС. Очень, очень любопытно… МТС? Это что-то с тракторами?
- Да, это что-то с тракторами, - отрезал Марцысь.
- И вы, мадам, тоже что-то делаете в этой нашей МТС? Тоже на тракторе?
- Нет, я работаю в совхозе.
- В совхозе… Так, так.
Он снова порылся в бумагах.
- Вашего мужа зовут Владислав?
- Да.
- Значит, правильно. Очень любопытно!
С минуту он рассматривал свою папиросу, будто именно в ней открыл что-то любопытное.
- Ну что ж… Разрешение есть, я бы вам советовал сразу ехать. Документы и деньги на дорогу вам выдаст моя секретарша.
Ядвига не двинулась, упорно комкая в руках платок.
- Пройдите в ту комнату. Секретарша сейчас вам все устроит.
Она подняла голову:
- Не надо. Я не поеду.
Уполномоченный удивленно поднял брови.
- Неужели? Вам так нравится в этом… совхозе? А до совхоза где вы были?
- Была… в Коми.
- Ах, в Коми! Чудное место, не правда ли?
Вдруг он перегнулся через стол. Лицо его покраснело, жилы на лбу вздулись.
- И вы им так благодарны за это Коми, что никак не можете с ними расстаться? Отказываетесь от единственного и, может быть, последнего шанса выбраться отсюда?
- Я вовсе не хочу отсюда выбираться, - глухо сказала Ядвига. - Тем более в Иран.
- Вот как. Ну что ж, пожалуйста, останется место для кого-нибудь из порядочных людей… Могу лишь пожалеть, что произошла такая ошибка. Ваш муж, господин Хожиняк, видимо пользуется прекрасной репутацией, раз ему, несмотря на его невысокий военный чин, разрешили взять с собой жену… Но если вы пылаете такой любовью к большевикам, что ж - вольному воля!
- Пойдем отсюда! - грубо сказал Марцысь.
Лужняк ткнул папиросу в пепельницу.
- Могу лишь пожелать: счастливо оставаться! Господину Хожиняку придется принять к сведению, что вы задерживаетесь здесь… по идейным, - а может, по сердечным? - побуждениям, - сказал он, глядя прищуренными глазами на Марцыся.
Тот круто повернулся к нему.
- Ты, скот этакий…
- Но-но, полегче! - Лужняк всем корпусом перегнулся через стол. Ворох бумаг сдвинулся, и Ядвига увидела черный поблескивающий пистолет. Она схватила парня за рукав.
- Марцысь, идем!
- Я его, я его…
С неожиданной силой Ядвига потащила Марцыся к дверям.
- Слышишь? Идем!
Этот повелительный тон был так необычен для Ядвиги, что ошеломленный Марцысь позволил вытащить себя за дверь. Все еще таща его за руку, Ядвига торопливо прошла через канцелярию, где все глаза с любопытством уставились на них. По-видимому, шумный разговор донесся из кабинета в приемную.
- Немедленно садись в машину! - командовала Ядвига. - Теперь куда? У тебя здесь есть дела?
- В "Автосбыте".
- Поехали. Я подожду в машине.
Он снова подчинился. И лишь когда он сошел с машины и вошел в "Автосбыт", Ядвига почувствовала обморочную слабость. Все случившееся казалось ей коротким, но страшным сном. Иран, Хожиняк, Лужняк, и этот пистолет под бумагами… Почему Марцысь вдруг кинулся на Лужняка? Ах да, этот мерзавец сказал…
Уличка была глухая, тихая, кругом никого не было, лишь над забором какого-то сада возвышалась верблюжья голова. Верблюд глядел полузакрытыми глазами в пространство, а его подвижные темные губы непрерывно жевали. Эти сощуренные глаза придавали морде надменное выражение. Некоторое время Ядвига бессознательно рассматривала верблюда. Однообразное, спокойное движение жующих челюстей подействовало на нее как-то успокоительно. Только бы Марцысь задержался еще хоть немного, только бы он не пришел сейчас. Пусть бы прошла эта слабость, и дрожь в руках, и это желание разрыдаться.
Опять все сначала! Она уже успела забыть о существовании Хожиняка, но он всегда находил ее. В Ольшинках - ну, это еще было понятно, ведь это был дом ее матери, откуда он взял ее, куда он знал дорогу… Но каким чудом разыскал он ее там, в тайге, когда приказал ехать на юг? Сорвал ее с места с ребенком… Хотя о том, что у нее ребенок, он мог и не знать. Она не говорила ему о своей беременности, а когда он уходил в последний раз из дому, ничего еще не было заметно. Впрочем, тогда ему и не до нее было… Да, не до нее… А вот потом он все-таки разыскал ее и приказал, просто приказал ей ехать, будто она была его собственностью. Да, словно охваченные лихорадкой, ринулись все. И тут неожиданно это письмо… Напоминавшее, что существует такой Владислав Хожиняк… и что пусть мир переворачивается вверх ногами, пусть вся жизнь меняется и мчится вперед, - одно не меняется - существует Владислав Хожиняк, имеющий какие-то права на нее. И вот теперь, когда она снова успела забыть о нем, он вновь явился с приказаниями, переданными через этого полицейского унтера Лужняка, того самого, который сказал госпоже Роек, что не впустит ее в Польшу. Хожиняк даже не спросил Ядвигу, желает ли она ехать в Иран, хочет ли она бросить госпожу Роек, мальчиков, Олеся, овцеферму…
"Но чего я собственно волнуюсь? - спросила она себя. - Ведь все кончено, больше он меня разыскивать не станет. Этот Лужняк уведомит его о том, что я отказалась ехать, и черт его знает о чем еще…"