Так уже когда-то с ним было. На душе, как сегодня, какое-то торжественное и высокое чувство вдруг сменилось скорбью, и тоже, как сейчас, пошёл дождь. Он вернулся тогда домой и попросил дочь Дарью записать возникшие строчки.
Слёзы людские, о слёзы людские,
Льётесь вы ранней и поздней порой...
Льётесь безвестные, льётесь незримые,
Неистощимые, неисчислимые,
Льётесь, как льются струи дождевые
В осень глухую, порою ночной...
Тютчев заспешил вниз, к лодке, на корме которой сидел старик и ожидал путников, чтобы переправить их на другой берег.
"Надо бы на том берегу сразу зайти в имение Фоминой и попросить у неё коляску, чтобы быстрее попасть в Овстуг, - решил Фёдор Иванович. - Там ведь больная Мари, как же я мог хоть на час о ней забыть? Вот кто, наверное, острее меня ощущает свою связь с родиной - моя дочь".
Он представил Овстуг и то, как Мари сейчас там хлопочет о школе. Но не слишком ли непосильную ношу взвалила она на свои плечи? Наперекор всему, забывая о своей судьбе, она стремится во что бы то ни стало принести пользу людям. Однако судьба может оказаться к ней жестокой и несправедливой. Судьба слепа, и она равно может выбрать своею жертвой и того, кто думает и печётся о других, и того, кто заботится лишь о своём благе, своей благодати. Перед вечностью мы все равны. Она сотрёт, равнодушно уничтожит все наши усилия и поступки, подвиги и свершения. Уничтожит так, как стёрла с лица земли некогда полный сил, молодой, устремлённый навстречу векам древний и отважный Вщиж. И только два или три кургана, поросшие деревьями, останутся на голом месте.
"Лишь кое-где, как из тумана..." - вновь возникла строчка, но Тютчев остался ею недоволен. - Не так, не так!.. Надобно по-другому начать стихи..."
От жизни той, что бушевала здесь,
От крови той, что здесь рекой лилась,
Что уцелело, что дошло до нас?
Два-три кургана, видимых поднесь...Да два-три дуба выросли на них,
Раскинувшись и широко и смело.
Красуются, шумят, - и нет им дела,
Чей прах, чью память роют корни их.Природа знать не знает о былом,
Ей чужды наши призрачные годы,
И перед ней мы смутно сознаем
Себя самих - лишь грёзою природы.Поочерёдно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной.
Мысль пришла неожиданная, но Тютчев понял, что получилось стихотворение в том духе, как он уже не раз высказывался: человек только часть вечной и могущественной природы. И хотя у людей есть разум в отличие от всего, что нас окружает, у природы своя, ещё не познанная нами жизнь. Много лет назад он так и сказал в стихах:
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик,
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык...
Тютчев сейчас ощутил, что в стихах, которые он только что сложил на виду у вщижских холмов, проявилась и новая мысль. Так прямо он ещё, пожалуй, не говорил о бренности и обречённости человеческих усилий перед вечностью мироздания. Не слишком ли?
Фёдору Ивановичу не хотелось сейчас додумывать это до конца, он поспешил к парому, чтобы быстрее попасть в Овстуг.
Когда лодка причалила, Тютчев увидел на берегу сначала коляску, затем жену, которая спешила к нему с плащом в руках.
- Фёдор! Мы так переволновались из-за тебя. Ну разве можно с твоими ногами идти через лес?
Он обнял жену, теперь уже чувствуя, как по лицу потекли вместе с дождевыми струями и слёзы.
- Нести!.. Как ты меня нашла? Как ты догадалась? Но как вы там все, как Мари?
- Несколько лучше. Она сейчас вся в заботах. Понимаешь - Николя, школа...
"Ах, Мари, Мари! - вздохнул Тютчев, и тут же снова в голове возникли стихи, которые он только что сочинил. - Боже, неужели я жестоко прав - всё поглотится бездной? В том числе и усилия моей дочери, вся её жизнь? Нет, нет! Пока не поздно, Мари надо спасти!"
- Нести! Домой, домой! Быстрее домой!
Никогда так не спешил в Овстуг Фёдор Иванович, как в этот день - в свой последний приезд в родные с детства места.
36
На следующее утро Тютчев определил довести до конца два самых важных и неотложных дела - решительно и откровенно переговорить с Мари и наконец съездить к Губонину и продать ему лес.
Поехать в Гостиловку он наметил сразу же после обеда, а теперь, после завтрака, попросил дочь прийти к нему в кабинет, чтобы объясниться с глазу на глаз.
Фёдор Иванович напрасно прождал полчаса и час - Мари не появилась. Не слегла ли?
Надев сюртук, он прошёл в её комнату и, увидев, что постель уже убрана, вышел в сад.
Штрейфель и белый налив поспели, антоновка ещё наливалась, свисая крупными плодами с тонких, узловатых ветвей.
Фёдор Иванович, как в детстве, сорвал показавшееся ему уже с изрядной желтизною яблоко, тщательно протёр его платком и надкусил. Вяжущая кислинка наполнила рот, обожгла нёбо. Нет, не поспело. Самое лучшее антоновское яблоко всё-таки в конце сентября, надобно подождать ещё месяц.
У дома Василия Кузьмича, мимо которого он вчера прошёл в сумерках, толпился народ. Бегали ребятишки, бабы, подперев по обыкновению правой рукой щёку, в застиранных и выгоревших летних головных платках, глазели, как мужики проворно и ловко тесали брёвна, строгали доски. От звонких, поющих топоров летела янтарная щепа, из фуганков струилась витая смолистая стружка. А с подъезжавших подвод под дружное и лихое "А ну, взяли..." скатывали толстенные брёвна.
Мари - в наброшенной на плечи белой шерстяной шали, повязанная лёгкой косынкой, чтобы не разлетались волосы, - стояла на крыльце и что-то говорила Михаилу Маркианову. У того за ухом - плоский плотницкий карандаш, в руках, как гирька на верёвочке, отвес. Выслушав Мари, Маркианов тут же что-то отчертил на доске, и она живо, согласно закивала головой, радостно заблестев глазами.
- Папа! - увидев подходившего отца, быстро подлетела к нему Мари. - Извините, что задержалась. Видите, какие с утра дела. Всё, всё - и внутри, и снаружи - надо перестроить! В доме ведь как? Столовая, спальня, гостиная, кухня, чуланы всякие... А тут надо по-иному: классы и классы... Не хотите ли посмотреть на чертёж? Мне его Маркианов составил, а Николенька его консультировал. Ах, какое золото этот Михаил, вы представить себе не можете! На все руки мастер. А теперь - главный плотник. Глядите, глядите, какие узоры он сейчас начал вытёсывать для окон!.. Наличники будут в виде зверюшек. Почти как в доме Губонина. Только там - для баловства, для прихоти, а у нас для детворы - радость...
Дочь говорила возбуждённо, быстро, и на её заметно заострившемся, похудевшем лице то и дело пятнами блуждал румянец. Она закашлялась и поднесла к губам платочек.
- Не смотрите на меня так, папа, - отвернулась она. - Вчера, вы знаете, шёл дождь. Вот я опять простудилась...
"Неужели она и теперь, когда почти ни к чему не привело лечение в Липецке, так и не осознала своего ужасного положения? - подумал Тютчев. - Ведь она чахнет на глазах! С меня довольно, я теперь же, тотчас объясню ей всё и потребую проявить решительность и твёрдость".
Он опустил голову, собираясь с мыслями, но когда поднял глаза, увидел, что дочь уже отошла от него. На миг он потерял её среди мужиков, но заметил уже у дороги, окружённую ватагой подростков.
- Мария Фёдоровна, там школьные столы привезли. Партами прозываются, - доложили ребята.
- Ах вы, мои помощнички! Куда привезли мебель, где сложили?
- Да на площади, у церкви...
Мари глянула по сторонам и, увидев Бирилёва, стоявшего рядом с Маркиановым, позвала его:
- Николенька, дружочек, не сочти за труд - вели разыскать Мамаева. Да накажи ему, чтобы школьную мебель - непременно в сарай. И чтобы её накрыли рогожей и мешковиной.
И когда подошёл Бирилёв, восхищённо посмотрела на ребят, всё ещё не расходившихся от неё.
- Ты погляди, погляди, как они выросли, мои грамотеи! Узнаешь? Это вот Ванюша, это Гриша... Жаль, что уже большие и не пойдут в школу.
Мальчики - головы на две выше, чем были прошлым летом, - шмыгнули носами:
- А мы уже и так умеем читать. И считать можем, как вы учили...
Мари положила руку на плечо Ивана:
- Как только вернусь в Петербург, сразу же вышлю новых книжек. Чтобы обязательно за зиму вы их прочитали, а потом мне расскажете, что вам в них понравилось. Хорошо, мальчики?
К обеду Мари опоздала. Зато пришла не одна - с молодым человеком в пенсне и с каштановой бородкой. Был он в крылатке, должно быть, только с дороги.
- Знакомьтесь, это наш будущий учитель Николай Павлович. Проходите, Николай Павлович, обедать с нами. Вы у нас, как говорится, первая ласточка. Скоро потребуются ещё учителя. Не шутка - пять классов, и в каждом должен быть свой наставник!..
Терпение Фёдора Ивановича находилось на крайнем пределе. Такое поведение дочери по меньшей мере легкомыслие и полнейшее безволие. Совершенно правильно он написал на днях Анне: бывают натуры, не находящие в себе воли, чтобы вовремя принять решение, в нужный момент смело разорвать магический круг колебаний.
- Мари, я попросил бы тебя после обеда остаться, - стараясь не встречаться с дочерью взглядом, выдавил из себя Фёдор Иванович.