"Отличнейшая вещь - железные дороги, - подумал Тютчев. - Соединённые к тому же с хорошей погодой, они и впрямь представляют истинное удовольствие. Можно переноситься к одним людям, не расставаясь с другими, а города и селения точно подают друг другу руки".
По этой дороге, идущей из Петербурга к Орлу, Фёдор Иванович ехал впервые. Он по-прежнему предпочитал уже привычный путь - через Москву. Новая колея совсем недавно вступила в строй, однако Мари её уже освоила. В прошлом году дочь, как челнок, сновала по этой дороге, то спеша в Овстуг, где продолжал болеть муж, то в Смоленск к брату Ивану и его жене Ольге, то назад в Петербург. В общей сложности за лето она проехала в оба конца не менее трёх раз. Кроме родственных забот, вынуждали её на эти поездки хлопоты о ребятишках, которых она учила: зимой она направляла в Овстуг принадлежности для занятий посылками или передавала всё необходимое управляющему Мамаеву, который наезжал в Петербург, а летом спешила доставить сама.
Удобства новой железной дороги действительно были превосходны. Если не считать Динабурга, где надо всё-таки переходить с поезда на поезд, более ни одной пересадки от дома до Овстуга, вернее, до Брянска. Однако, как шутя замечал Тютчев, для его больных ног всё-таки проявлялось неудобство: ещё в Петербурге надобно добираться до Варшавского вокзала, а это не Николаевский, который почти рядом с домом...
Фёдор Иванович медленно тронулся по лесной дороге, проложенной крестьянскими подводами в пору строительства чугунки. Лес густел, но было не сумрачно под его кронами, и ноги вроде бы совсем не ощущали усталости.
"Ба! - припомнил Тютчев. - Я же намеревался попасть сегодня в Гостиловку, чтобы свидеться с Губониным и уступить ему лес. Давно уж водит меня Мальцов за нос, видно, с деньгами у него не так свободно. В упадок приходят его стекольные заводы в Дятькове. И разоряется Сергей Иванович, конечно, не без участия Губонина - переманил новоявленный промышленник от Мальцова лучших рабочих, богатеет сам несказанно. А деньги мне сейчас очень нужны. Надобно учить и ставить на ноги сына Фёдора. Вот и хочется поскорее уступить Губонину лес, чтобы он не передумал или не скостил его стоимость. Кучер мигом бы домчал меня к нему из Брянска. Теперь же я вряд ли сегодня попаду в Гостиловку..."
Вспомнилась поездка к Мальцову в не очень дальнее отсюда Дятьково. Ехал он таким же вот лесом, ночью. Задрёмывал от однообразной дороги, но вдруг, подъезжая к самому Дятькову, изумился, глянув на небо.
Ночное небо так угрюмо,
Заволокло со всех сторон.
То не угроза и не дума,
То вялый, безотрадный сон.
Одни зарницы огневые,
Воспламеняясь чередой,
Как демоны глухонемые,
Ведут беседу меж собой.Как по условленному знаку,
Вдруг неба вспыхнет полоса,
И быстро выступят из мраку
Поля и дальние леса.
И вот опять всё потемнело,
Всё стихло в чёткой темноте -
Как бы таинственное дело
Решалось там - на высоте.
Сколько загадок хранит природа! Почему вдруг вспыхивают зарницы, охватывая окоём неба, какое таинство совершается там, на высоте?
Человек, как правило, повседневно не задаётся мыслями, стремящимися постигнуть связь вещей в мире. Это невозможно. Тогда бы каждый наш шаг, каждый поступок терял бы свой смысл.
Действительно, если природа так таинственна и непостижима, то стоит ли человеку даже подступаться к ней: пахать землю, корчевать лес, перегораживать запрудами реки? Однако, случается, и сам человек не догадывается о том, что причина многих кажущихся непознанными таинств природы - следствие его собственной деятельности. Именно так! Когда родились по дороге в Дятьково эти стихи, не было никаких сомнений, что свечение неба вызвано привычными и знакомыми с детства зарницами, которые нередко можно наблюдать в летнюю пору. Но чем ближе подъезжал тогда к Дятькову Тютчев, тем очевиднее становилось ему, что небо окрашивают в бело-розовые тона огни стеклоплавильных печей мальцовских заводов.
А сколько в мире таких явлений, когда человек и природа сталкиваются в своём единоборстве, вступая в неравный и во многих случаях роковой для самого человека поединок! Разве можно сравнить мощь и силу стихии с потугами бренного, хоть и разумного существа? Да вот Вщиж, лежащий сейчас на пути к Овстугу. Ведь был когда-то город - и нет его...
Только теперь Тютчев вполне осознал желание, которое заставило его не доехать до Брянска, а сойти на маленькой станции. В этот свой приезд он непременно решил побывать на месте когда-то шумного и сильного русского города - центра древнего удельного княжества.
Стены Праги, Киева, Новгорода, Курска волновали воображение Тютчева всякий раз, когда он приезжал в эти города. Там обступала со всех сторон сама живая и нетленная история. Вщиж исчез бесследно. Не просуществовал он и ста лет, как в 1238 году его разграбили и сожгли орды Батыя.
Да, зло свершили люди. Но хотя бы самый малый след той поры оставило нам время! Нет же, всё поглотила равнодушная бездна. Ни развалин, ни пепелищ, ни намёка на некогда бурлившую здесь жизнь.
Меж деревьями, неожиданно поредевшими, засверкала гладь Десны, и на её противоположном, высоком, как утёс, берегу открылся вид на два одиноких кургана. Даже издалека они поражали своими размерами. По сравнению с этими насыпями росшие на вершинах могучие дубы казались ненастоящими, игрушечными.
Лишь кое-где, как из тумана
Давно забытой старины,
Два-три выходят здесь кургана...
Строчки сложились внезапно, как бывало у Тютчева частенько, вызвав целый рой образов и представлений.
...Орды Батыя, Мамая и других ордынских ханов захлестнули, заполонили русскую землю. Текут реки крови, разносятся стоны женщин, стариков и детей. Огнём и мечом хотят покорить завоеватели русский народ. Стонет родная земля, но собирает силы, чтобы сбросить с себя враждебное иго.
Перед Куликовской битвой Дмитрий Донской послал в Золотую Орду своего сподвижника Захария Тютчева. Послал, чтобы проведать о силах и намерениях врагов и повести с ними переговоры об уменьшении дани, которую платила завоевателям Москва. Угрожали ханы московскому послу, но тот с достоинством отстаивал права русского князя. Храбрый Захарий, как свидетельствуют семейные предания, и стал основателем рода Тютчевых.
Вщиж явился жертвой нашествия примерно за полтора века до того дня, когда Дмитрий Донской собрал русскую рать и на Куликовом поле показал захватчикам несломленную русскую мощь. Вот тогда-то, перед кровавой сечей у Оки, князь и направил в стан врагов своего храброго посла, как свидетельствуют летописи тех времён, "хитрого мужа Тютчева".
Николай Андреевич, дед Фёдора Ивановича, в бытность свою предводителем дворянства Брянского уезда, в застольях любил прихвастнуть тем, что они, Тютчевы, не чета соседям и вообще обычным русским. Их род, дескать, положил начало своё от именитого заморского путешественника, итальянца Дуджи, заехавшего в Россию в конце тринадцатого века вместе с Марко Поло.
Опиралась ли легенда на факты или скорее выглядела обычным стремлением связать родословную с именитым заморским происхождением, вряд ли всё это было важно Фёдору Ивановичу теперь, когда он у вщижских курганов вспомнил действительного своего предка Захария. А уж о Захарии Тютчеве говорилось и в народных сказаниях, и в учёных трудах. Может, и началась ветвь с итальянского корня, а вот в характере Захария проявилось всё русское.
Летописные источники не могут соврать. Говорят они: Захарий держал себя перед Мамаем с достоинством и гордостью. Твёрдо дал понять, что Москва отныне не намерена увеличивать дань ханам, как они до сих пор на то рассчитывали. Мамая это взбесило. Он с гневом вскричал: "Всё злато и сребро князя Дмитрия будет моим. Накуплю я на него плети, а землю русскую разделю служащим мне. Самого же князя московского приставлю пасти стада верблюжие!"
В обратный путь из Орды Захарий направился с грамотой Мамая Дмитрию Донскому. За Окой прочёл её дерзкие и злобные слова: "Ратаю нашему, Мите Московскому. Ведомо мне, что нашему царству не пришёл поклониться. За это рука моя хочет тебя казнить. Но помилую и в твоё место пошлю царствовать, если придёшь сам и поклонишься мне..."
Захарий Тютчев разорвал послание Мамая и клочки отослал назад, в Орду. А вскоре грянула знаменитая Куликовская битва. Быть может, сложил в той сече свою удалую голову и Захарий вместе с другими русскими воинами. А может, и далее продолжал служить тому, чтобы скорее освобождалась земля русская от ордынских полчищ. Только о том посольстве своего знаменитого предка Фёдор Иванович знал уже с детства: Захарий Тютчев стал героем народной сказки "Про Мамая безбожного".
Всё, что Тютчев слыхал с детства о своём предке, здесь, перед вщижскими курганами, обрело какой-то новый смысл. Фёдор Иванович даже представил отряды конницы в клубах пыли, летящие друг на друга с разноязычными криками, с мечами и пиками в руках. И вспомнилось, почему ещё в Овстуге он не раз слышал из уст отца горделивые слова о первом, сохранённом в народных сказаниях, Тютчеве.
В самой крови, видимо, эта память поколений, память давних времён. Давно ведь жил на земле тот, кто дал жизнь роду, кто вызволял Русь из проклятого ига, а связь времён нетленна...
Начало смеркаться. Фёдор Иванович поспешил к перевозу и не заметил, как стал накрапывать дождь. Капли сначала затуманили очки, потом, сложившись в струйки, потекли со лба. Тютчеву сначала показалось, что это проступили слёзы, вызванные теми мыслями, которые заняли его сейчас.