- До чего же приятно встретить вас, папа, в таком элегантном виде! - Дочь расцеловала его прямо в толпе. - А совсем недавно, не скрою, вы были довольно неряшливы и неопрятны. Вероятно, на вас так счастливо подействовал выход в свет вашей книжки? Цесаревна и великая княгиня Елена Павловна, которая нередко приглашает вас к своему столу, просила передать вам поздравления. Они в восторге от ваших стихов.
- Лучше бы её высочество Елена Павловна была в восторге от моей персоны, а не от тех сочинений, к выходу которых в свет я, увы, не имею никакого отношения. Мне же давеча за обедом великая княгиня прямо сказала, что ежели я по-прежнему стану приходить к ней небритым, в сюртуке, обсыпанном перхотью, и с потёртыми до лоска локтями, она более не станет меня принимать. Так что ты, дочь моя, ошиблась. Причина перемены в моём внешнем виде, которая тебя восхитила, вовсе не в моих сочинениях. Она - исключительно в боязни, что перед неопрятным "старичком", как ты назвала меня при встрече, могут и впрямь захлопнуться двери лучших петербургских домов.
35
Портье отеля в Женеве был на редкость учтив.
- Как изволите вас у нас записать, месье?
- Тютчев. Месье Теодор Тютчев.
- А, простите, м-м?.. - Портье замялся, не решаясь, как обратиться к стоявшей рядом с пожилым господином его молодой спутнице - мадам или мадемуазель.
Но молодая особа сама решительно покончила с замешательством, не продлившимся и пару секунд:
- Мадам Элен Тютчев.
Поднявшись на второй этаж, Леля, так же энергично, как говорила внизу с портье, быстро обошла все три предоставленные им комнаты и осталась ими довольна. Затем, кликнув свою горничную, приказала расшнуровать досаждавший ей корсет и велела той удалиться.
- Ты заметил, как портье критически посмотрел на меня, сразу, должно быть, определив, что я - в интересном положении? - вдруг взорвалась она, всё ещё продолжая ходить по гостиной. - Или он, задавая свой бестактный вопрос, заподозрил меня в том, что я вовсе не твоя жена?
"Ну вот, начинается! - сказал себе Фёдор Иванович, погружаясь в глубокое мягкое кресло и вытягивая ногу, вдруг отозвавшуюся острою болью от самого бедра к колену и ниже - к ступне. - Дорога совершенно меня утомила. Неужели первейшее чувство, которое охватывает её после продолжительного путешествия, это ещё больше взвинтить самое себя да и меня в придачу? И что ей только могло прийти в голову! Вон какая туча набежала на её чело".
Лелино лицо, которому более всего шло выражение заразительного веселья, но которое тем не менее обладало удивительным свойством мгновенно преображаться, и впрямь изменилось, словно на него легла чёрная тень.
- А тебе не пришло в голову, что того фата внизу, как ты назвала служителя гостиницы, привела в некоторое недоумение твоя ослепительная молодость? Молодая жена - это, конечно, делает мне честь. Ну а вдруг ты - моя дочь? - как можно спокойнее произнёс Тютчев и с удовлетворением отметил, что тучи мгновенно рассеялись.
- Выходит, у него не было никакой задней мысли - и по поводу наших с тобою отношений, и по поводу моей второй беременности?
Словно большая изящная птица, она подлетела к нему и села на подлокотник кресла, обняв его острые костистые плечи.
- Ох ты мой милый Боженька! Конечно же ты прав. Это я, только я всегда выдумываю всяческие страхи, - быстро произнесла она, прерывая свои слова поцелуями. - А всё оттого, что так грубо, так бесцеремонно они когда-то ворвались в нашу с тобою жизнь и попробовали мне бросить в лицо: "Ты - порочная, ты - незаконная!"
- Полно, полно тебе, Лелинька, бередить старое! У нас с тобою дочь Елена, которой - страшно подумать! - уже девять лет. А вскоре ты подаришь мне ещё одного прелестного ангелочка. Так чего же, право, о том, что когда-то омрачило твоё милое существо? Тем более мы теперь за границею и вдвоём. Здесь не Петербург, не Москва. Хотя мы уже и там давно перестали кого бы то ни было опасаться. А здесь-то и вовсе никто не может помешать нашему полнейшему счастью. Даже тот твой портье с нафабренными усами.
Словно луч солнца пробился сквозь серую пелену - так молниеносно Леля озарилась яркой улыбкой.
- Прочь, прочь все мрачные мысли! Сейчас пообедаем, и ты станешь показывать мне Женеву. Ты ведь не забыл, мой Боженька, что я первый раз за границей?
Как же давно началась их потаённая любовь и как счастливо она продолжалась, пока не открылась охочим и завистливым до чужих тайн!
Нет, не Анна оказалась той, что осмелилась осудить жизнь отца. Что-то в тот далёкий день на Ладоге больно кольнуло её, но она, даже заподозрив неладное, отогнала свою догадку прочь. "Нет-нет, ничего серьёзного между отцом и Лелей не может произойти, даже если папа посетило чувство влюблённости к молодой и очаровательной особе!" Это уже позже, когда тайное стало явным и для неё, Анна не скрыла своего неодобрения по поводу произошедшего. Но и то - не по отношению к отцу, а по отношению к той, кого считала близкой подругой.
Так однажды, встретив случайно Лелю на Невском, Анна сделала вид, что её не заметила, и перешла на другую сторону. Более они старались не встречаться.
А как же жена, как Эрнестина восприняла то, что должно было потрясти её до глубины души?
Ещё до того, как эконом Смольного монастыря Геттенберг случайно обнаружил место незаконных свиданий юной племянницы-инспектрисы с пожилым, годящимся ей в отцы мужчиною, Эрнестина уже заметила перемену в настроении и поведении мужа.
Летом 1850 года она впервые заподозрила неладное и не могла не поделиться своим беспокойством с князем Вяземским, с которым у неё установились доверительные отношения, "...то состояние ожидания, в котором он пребывает, - сообщила она о муже, - действует на него весьма возбуждающе. Пытаясь обмануть свою потребность в перемене мест, он две недели разъезжает между Петербургом и Павловском. Он нанял себе комнату возле Вокзала и несколько раз оставался там ночевать, но мне кажется, что с этим развлечением уже покончено и теперь мы перейдём к чему-нибудь новому. Я слышу разговоры о поездке на Ладожское озеро, которая продлится 4 дня, потом он, вероятно, отправится ненадолго в Москву, чтобы повидаться с матерью, а там наступит осень, и всё встанет на свои места..."
Тревога уже закралась в сердце тонко чувствующей женщины. Но какую же надо было иметь сильную волю и какую всё ещё сильную любовь питать к мужу, чтобы не пойти на самую крайнюю и, для иных жён, наверное, на единственно приемлемую меру - на скандал!
Эрнестина избрала иной путь. Может быть, для неё, глубоко знающей беспокойный, неустойчивый характер мужа, самый приемлемый в сложившейся ситуации. Она, умная и волевая женщина, решила спасти его, не себя.
Кроме взрослой Анны, в семье никто не был и не мог быть посвящён в случившееся. И с нею одною советовалась Эрнестина, пытаясь осуществить единственно возможную меру, чтобы сохранить не просто их былой с Фёдором Ивановичем союз, но именно спасти его самого.
Сразу же после того как Анна определилась в Зимнем дворце, Дарья перебралась к ней, а Екатерину пригласили к себе Сушковы, Эрнестина с Мари и Иваном почти на год уехала в Германию. Оттуда она написала Анне:
"Я много думала о том, что ты говорила в одном из предыдущих писем по поводу того, как хорошо было бы для нас провести несколько лет за границей. Если бы я только была уверена, что получу разрешение увезти Дмитрия из России на два года - а это было бы очень полезно для его здоровья - и если бы я знала, что там можно найти русского гувернёра (или немца, хорошо знающего Россию и знакомого с системой обучения, принятой в русских учебных заведениях), я не колебалась бы ни минуты и убедила бы твоего отца просить о таком месте, которое дало бы ему возможность провести за границей года два или три. В сущности, мне хотелось бы, чтоб это было не место, а скорее некое поручение, которое не влекло бы за собой никаких бесповоротных решений, ибо я менее всего думаю о том, чтобы покинуть Россию навсегда, но в силу тысячи разных причин ему необходимо порвать с некоторыми дурными привычками, возникшими в Петербурге, и я не вижу для этого иного средства, как удалить его оттуда - удалить на несколько лет..."
Но "дурные привычки" уже обернулись по существу второю семьёю.
Любоваться красотами Женевы означало ходить по городу, чего больные, измученные подагрою ноги, естественно, не могли позволить. Оставалась единственная возможность - использовать для передвижения экипаж.
Они так и сделали - наняли коляску, чтобы поехать к прославленному озеру.
Тем не менее Фёдор Иванович не переставал жаловаться на ломоту в колене и ступне и почему-то при этом избегал смотреть по сторонам, когда они, выйдя из экипажа, присели на одну из скамеек, установленных на набережной.
- Господи, как щедро ты наградил меня за все мои муки! - воскликнула Леля, не переставая восторгаться видами, открывшимися ей на берегу озера.
- Это моё любимое место, - отозвался Тютчев. - Я часто, когда оказывался в Женеве, устремлялся именно сюда, чтобы налюбоваться неописуемой красотою. Однако стоит ли тебе утруждать себя долгой прогулкой? В твоём положении не следует так переутомляться. Да и мои ноги...
Фёдор Иванович не успел договорить, как увидел на дорожке две словно знакомые фигуры. "Неужели кто из Петербурга? Да и верно - направляются прямо к нам".
- Пожалуй, на этом мы и окончим первый наш променад. - Тютчев встал и, взяв Лелю под руку, подвёл её к ожидавшему их экипажу.
Туча вновь омрачала её чело, едва они переступили порог своего нумера.