- Разрешите, мадам, предложить руку вам, если муж ваш уехал по делам, - промурлыкал он слова песенки, которую услышал полмесяца назад в одной тесной матросской кампании, запомнил её и теперь всем говорил, что сам её сочинил во время перехода миноноски из Архангельска в Мурманск.
Кухарка глянула на него испуганно и шмыгнула в кусты. Это не огорчило Арсюху - таких кухарок в Архангельске - пруд пруди. В прекраснейшем расположении духа он двинулся дальше.
Дорожка, по которой он шёл, была присыпана мелким жёлтым песком, он приятно хрустел под каблуками. Широкие клёши, словно бы соразмеряясь с неторопливым прогулочным шагом Арсюхи, лихо подметали дорожку - песок только кудрявился, отлетая в сторону, свинцовые гайки, вшитые в края штанин, держали чёрные клёши, стачанные из тонкого английского сукна, в натянутом состоянии - ни одной морщинки на них не было, такие штаны нравились Арсюхе, как нравилось и то, что он, засунув руки в карманы, может мести городской тротуар не хуже любого патентованного дворника.
Правда, у военмора первой статьи Арсюхи Баринова несколько подкачал живот - больше похож он был на раздутый баул депутата Государственной думы. Но какой ныне мужик, если он считает себя настоящим мужиком, не имеет живота? А потом, два похода на Онегу, пара сэкономленных на собственном желудке банок "ананасов в сахарном сиропе" и несколько романов с молчаливыми поморскими вдовами легко приведут его в норму.
Перед закатом особенно звонко расщебетались местные пичуги, от их пения у Арсюхи даже обмякло, обвисло складками лицо, на глазах появился благодарный блеск, он остановился у боковой, уводящей в глубину сада пустынной дорожки, скребнул гайками, вшитыми в штанины, по песку, огляделся - после сбитеня надо было сбросить напряжение в мочевом пузыре, стравить пар и воду - переполнился...
Он глянул в одну сторону, потом в другую, никого не засек, ни их благородий, ни бледных барышень, вожделенно посматривающих на золотые погоны офицеров, и шагнул за густой куст, облепленный бледными длиннокрылыми насекомыми, расстегнул широкий, как бабий подол, передний клапан своих штанов.
Морские клёши имеют, как известно, совсем другую конструкцию, чем обычные мужские брюки - ну, скажем, офицерские бриджи. У бриджей есть гульфик с пуговицами, а у клёшей - подол. Отвалил этот подол Арсюха и начал неторопливо обрызгивать куст.
Невдалеке играла музыка, звенели птицы, в розовом вечернем воздухе серебрились невесомые летающие нити. Хорошо было. Арсюха и не заметил, как рядом с ним оказались двое приземистых парней с крепкими подбородками, в железнодорожных форменных фуражках, украшенных серебряными молоточками.
- Мочишься? - благодушно спросил один из них.
Видимая благодушность эта обманула Арсюху.
- Напряжение стравливаю, - объяснил он, - не то из носа уже капать начало. - Стряхнул под ноги несколько золотистых капель, пожаловался: - Вот закон природы, по которому рыба плавает в море - сколько ни стряхивай последние капли, как ни тряси причиндалом - капли эти обязательно окажутся в штанах.
- Стряхнул? - спросил один из железнодорожников.
- Стряхнул, - ответил Арсюха, покосился на крепыша. - Даже куст не подмыл, - он подёргал одной рукой за ветку, - не уплыла сирень, здесь стоит. - Арсюха рассмеялся довольно - собственная речь показалась ему остроумной.
В следующее мгновение сильный удар в ухо опрокинул Арсюху на землю. Он, готовый ко всяким напастям, не ожидал, что удар будет таким мощным, охнул и полетел головой в мокрый куст.
Ткнулся носом в собственную мочу, поморщился - вонючая была, сморкнулся кровью.
- Ну, гады, - заскрипел он зубами, поднялся на ноги. - За что?
В следующее мгновение опять очутился на земле - новый удар не заставил себя ждать. Арсюха вновь шмякнулся лицом в мочу, хапнул ртом земли, на зубах у него захрустел мокрый солёный песок.
- Хады, - прошепелявил он. Впереди не было одного зуба. - За что, паровожники?
- За Авдотью, - прежним доброжелательным тоном пояснил один из "паровозников". - Помнишь такую?
- Нет, - мотнул головой Арсюха и вновь полетел на землю. Мокрый песок окропили кровяные брызги.
Арсюха приподнялся на руках - противно было валяться в собственной моче, сплюнул под себя кровь и заныл:
- За что, мужики-и? Объяшните хоть.
- Авдотью помнишь?
- Нет, - вторично помотал головой Арсюха.
- Вот козёл, - удивлённо произнёс железнодорожник с благожелательным голосом, ухватил Арсюху за воротник нарядной матросской рубахи, рывком поставил на ноги. - Девку начинил потомством и не помнит, как это сделал... Вот козёл!
Железнодорожник неторопливо прицелился и впечатал кулак прямо в глаз Арсюхе.
Тот ойкнул, развернулся вокруг собственной оси и вновь полетел на землю. Опять в мочу. В полёте попробовал ухватиться руками за куст и сбил на себя целый сноп солёных золотистых брызг. Будто под дождь попал.
Авдотью он, конечно, помнил и даже жалел её, считая, что девка вляпалась по неосторожности, и готов на эту тему поговорить, но разве эти чумазые мазутные души поймут чувства настоящего моряка? Арсюха ощутил, как глаз у него набухает горячей свинцовой тяжестью.
Гореть после этого глаз будет долго, неделю, не меньше. А тлеть, подсвечивать дорогу в сумерках - не менее двух недель. Арсюхе сделалось обидно - не стоит вся Авдотьина начинка этих оплеух.
- Мужики, - вновь застонал Арсюха.
- Ну, мы - мужики! - рявкнул в ответ скуластый, с летними конопушинами, трогательно проступившими у него на переносице, и невыразительными глазами железнодорожник. - А ты - тля подзаборная. Поступаешь не как человек, а как падаль из подворотни.
- Я же швою команду к вам в депо приведу, мы вас вщех задушим, - зашепелявил Арсюха, - вшех до единого. Как жайцев.
- Приводи, - согласился с ним железнодорожник, тон у него был спокойным, доброжелательным, будто "паровозник" и не метелил Арсюху, - чем больше вас будет - тем лучше. Всех передавим паровозами. Понял, козёл?
"Господи, сохранить бы второй глаз нетронутым, - возникла в голове у Арсюхи тоскливая мысль, он невольно сжался. - Господи... Будет ведь сиять фонарь..."
Второй глаз сохранить нетронутым не удалось - обстоятельный железнодорожник, мастер снайперских ударов - он во всём предпочитал основательность - прицелился и нанёс очередной сокрушительный удар. Во второй глаз.
Арсюха вновь полетел на землю, всадился лицом в мочу. Взвыл бессильно.
Мысль о сопротивлении почему-то даже не возникала у него в мозгу.
- Жадавлю вас... Прямо в депо, - провыл он, сморкаясь кровью. - Вшю команду порешу.
За эти неосторожные слова Арсюха снова получил удар кулаком.
- Вонючка! - брезгливо проговорил обстоятельный железнодорожник, отряхнул руки. - И откуда вы только берётесь, из какой дырки? - В голосе его послышались презрительные нотки. - Вони много, дела мало. Баб только портите! Запомни, вонючка, - он нагнулся к Арсюхе, поднёс к его носу кулак, - если мы узнаем, что ты ещё кого-то испортил, какую-нибудь бабу - отрежем яйца... Понял?
От этого крепкого парня, от его тона веяло беспощадностью, он придавил кулаком Арсюхин нос и выпрямился.
Железнодорожники ушли, оставив Арсюху с мутной от ударов головой лежать под влажным кустом.
Придя в себя, он сжал кулаки и заскрежетал зубами:
- Я вас в депо на столбах поперевешаю. Будете болтаться, как новогодние игрушки...
Он потрогал пальцами один глаз, потом второй. Глаза болели. Правый уже затянуло настолько, что свет белый обратился в узкую, плоско стиснутую и сверху и снизу щёлочку. Арсюха невольно застонал.