На месте хозяйки оказалась удивительно похожая на свою мать сестра Васи Фотина - Сима. Она была еще гимназисткой, как и Сережа, младший брат Алеши Родзевича, но оба они прижились в компании юных студентов и приняты были на равных началах.
- Витя, тебе с ветчиной? - спросила кругленькая Сима.
- Мне с сыром: я никого не ем! - выкрикнул Витя, которого после скарлатины и каких-то долгих осложнений мать растила вегетарианцем.
- Толстовство опасно распространяется в самом молодом поколении, - с шутливой серьезностью сказала красивая черноглазая Фрида.
- Если бы, Фридочка, их сиятельство старый граф имели влияние только в вопросах выбора между ветчиной и сыром, то беда была бы еще не так велика, - отозвался Володя Шевцов. - Но их сиятельство сочинили все эти штучки последовательно: в первых статьях - "никого не ем", во вторых - "никого не ненавижу" - даже врагов люблю, в третьих - "ни на кого не ропщу"… И если это новое христианство распространится, то Витте выбросит из бюджета империи содержание жандармов. Кому они будут нужны?!
- Беспокоишься, что жандармы останутся безработными? - засмеялся Федя.
- Володя, Володя! А разве уж так обязательно кого-нибудь ненавидеть? - спросила Сима, которая всех любила и, казалось, была создана для того, чтобы весь мир оделить бутербродами.
- Для растений - необязательно, а для человека в этом условие жизни, - вместо Володи резко ответила Фрида.
- Разве правда марксистов в ненависти? - спросила Сима.
- Смотря к кому! - пожала плечами Фрида.
- Симочка у нас простота, Фридуся, - сказал коренастый и грубоватый Вася. - Сколько ни старайся, до неё всё равно не дойдет.
- Васька дурак! - обиделась Сима на брата. - Вам, господин мизантроп, конечно, с кровавым ростбифом? - спросила она Володю, приготовляя бутерброд.
- С самым кр-ровавым! - патетически ответил Володя.
- Крови жажду, крови! - возбужденный общими разговорами, выкрикнул Витя Известную фразу из "Трагика поневоле", которого Коростелев недавно читал у них в доме.
- Господа! Мне случайно стало известно, - сказал Вася Фотин, - что Константин Константинович принес с собой новый рассказ. Надо его упросить почитать. Он ведь сам ни за что не предложит…
- Он принёс не для чтения вслух! - покраснев, заявила Сима. - И ты не имеешь права… Я про этот рассказ сказала тебе по-братски…
- Да ну тебя, Симка, с причудами! - отмахнулся Вася. - Я узнал про него без тебя: стал вешать шинель - в темноте уронил два чужих пальто. Упала бумага. Посмотрел на свету - "В сухих ковылях", рассказ Константина Коростелева. Я и сунул по принадлежности, в ближний справа карман. Вот и все. Если даже автор принес для прочтения тебе одной…
- А какое ты право имеешь читать бумаги, которые выпали из чужого кармана?! - напала Сима с неожиданным для всего ее мягонького существа непримиримым пылом.
- Да я же сказал тебе, что не читал!
- Если даже случайно ты обнаружил чужую тайну, то скромность и такт…
- Ну какая же тут, дурочка, тайна?! - перебил её Вася. - Константин не влюбленная гимназистка, которая по секрету пишет стишки и прячет их под подушку! А ты его хочешь сделать своей монополией.
- Дурак! Ненавижу тебя! - воскликнула Сима, обиженно выпятив полные губки.
- Серафима Викентьевна, а разве так уж обязательно кого-нибудь ненавидеть? - шутливо спросил Алеша Родзевич.
- Дураков ненавижу, бестактных и грубых людей! - горячо ответила девушка. - Кому ещё бутербродов? - вдруг перестав сердиться, спросила она окружающих.
Но оказалось, что все насытились и теперь потянулись в гостиную, где Коростелев демонстрировал горбушку несъедобного хлеба, который привез из голодающего уезда. Это было какое-то буро-зеленое рассыпчатоё вещество.
- Нет, госп…пода, вы поп…пробуйте этот минералогический конгломерат! - настаивал журналист. - Я вам расскажу, из чего он составлен: леб…беда, мякина, жирная, г…глина и д…десятая часть от…трубей… И при этом земство лишили права организовывать голодающим помощь… А вы г…говорите - интеллигенция!.. Где же она?! Что она делает?!..
Витя вошел в гостиную, стал за спиной Коростелева. Он один принял всерьез предложение журналиста.
- Мне можно попробовать, Константин Константинович? - спросил он, протянув руку к этому крестьянскому "хлебу".
- Витя, иди к себе! - строго сказала Анемаиса Адамовна. - Тебе здесь не место. Иди играй с Сашей. Тебя по зовут к столу.
Мальчик покорно вышел.
- А если, по-вашему, интеллигенция - класс, - продолжал журналист, - то это класс белоручек, трусливых эксплуататоров, которые питаются рабочими силами через желудок буржуев! Все эти декаденты Сомовы, все эти господа, которые вьются вокруг Морозовых, Мамонтовых, - всяческие артисты, поэты, певицы, которых буржуй называет "певичками" и которые с ним лакают ш-шампанское…
- Да вы - анархист, Константин Константинович! - воскликнул Горелов.
- А… может быть, может быть… не знаю… Но к этому "классу" принадлежать я решительно не желаю, - заявил журналист. - У меня есть приятель, с которым знакомы и вы, - Саламатин… Митрофан Саламатин - миллионщик, богач и, нас…сколько возможно в его положении, п…порядочный человек, весьма образованный. Конечно, он тоже инт…теллигент… Я с ним могу выпить водки и коньяку, но мы с ним кат…тегорически разного класса… Я его подбиваю купить нашу паршивую газетенку. Если мне провокация эта удастся, то наш поганый листок, вероятно, станет приличней в руках у такого издателя. Он будет тогда покупать мой труд, но мы с ним останемся разного класса…
- А к какому же классу, по-вашему, принадлежат поэты, писатели? - спросил Викентий Иванович Фотин.
- Позвольте, какие писатели и поэты? - громогласно вмешался доктор Баграмов. - Сейчас пошли в моду писатели-декаденты. Вы их читали, Викентий Иванович? Что они пишут? Либо весьма откровенный альков, либо какую-то надуманную галиматью - ангелов, экзотические цветы, которые пьют кровь из людей… Кровь-то людскую пьют не цветы, а, с позволения сказать, тоже - люди!!
- Вы, Иван Петрович, не поняли, - мягко пояснил доктор Зотов, похожий на широко известный портрет Надсона, - эти поэты так же, как вы, ненавидят пошлость и подлость окружающей жизни. Потому они и уходят в надуманный мир фантазии, в мир этой самой "галиматьи", как вы выражаетесь. Это - протест!
- Извините, Антон Александрович! - яростно взревел Баграмов. - По деревенской моей темноте я не понял! Простите великодушно! А если уж вы такой просвещенный, то объясните, пожалуйста, дальше. Я согласен с этими господами, что жизнь действительно подлая. Так почему же у них нет мужества разоблачить эту подлость?! Взглянуть ей в глаза и плюнуть в эти бесстыжие зенки реальности? Чего они испугались, чего они прячутся в Индию, в Вавилон, бегут в загробную жизнь! Или проще: боятся, что буржуй не станет им платить, если они напишут по правде всю грязь, которую он расплодил?! Так что же, и их считать интеллигенцией? Так сказать, быть одного с ними "класса", как вы выражаетесь?! Извините!..
- Иван Петрович, тут ваша ошибка, - усмехнулся Рощин. - Классовая принадлежность - это объективная вещь, а не выражение вашей симпатии. Люди разных воззрений могут принадлежать к одному классу. Пролетарий, который не осознал своих классовых интересов и верит в царя и бога, он все равно - пролетарий!
- Неужели и вы, Виктор Сергеевич, считаете интеллигенцию классом? - удивился Шевцов.
- Нет, я не считаю. Я просто Ивану Петровичу указал на его логический промах, - с усмешкой ответил Рощин.
- Нет, почему же ее не считать одним классом! - воскликнул Горелов. - Иван Петрович, вы - врач. Антон Александрович тоже врач. Вы, скажем, по-разному смотрите на поэзию, на декадентов. Но это вопрос вкуса. Так сказать, один любит арбуз, а другой - свиной хрящик… Но Оба, скажем, рабочие или оба врача принадлежат к одному классу…
- Пожалуйста, разберёмся и в этом! - воинственно грохотал Баграмов. - Тут вопросы не вкуса, Аркадий Гаврилович. Тут вопросы идеи, взглядов и совести, а они вытекают из бытия. Вы говорите - мы оба врачи. Но я лечу мужиков касторкой, клизмой да хиной, а господин доктор Зотов диетами пестует тех самых барынь, для которых его декаденты пишут стишки и картинки… И я совершенно согласен с Костей, что если мы с вами, Антон Александрович, пойдем на выборы губернского "предводителя интеллигенции", то не споёмся… Одним словом, мы с доктором Зотовым интеллигенты разного плана!
Молодежь единодушно захлопала Баграмову. Зотов возмущенно пожал плечами.
- Нисколько не претендую, коллега, быть с вами в тесном союзе взглядов и вкусов! - высокомерно ответил Зотов и покраснел. - Единственно, что я не терплю, как интеллигент, - это нетерпимости, а вы, Иван Петрович, ее яростный представитель.
Виктор Сергеевич любил, когда среди собравшихся гостей заводились философские и общественные споры. Он любил, когда спорила молодежь, внося в схватки весь темперамент юности. Но накал разногласий, до которого довел спор Баграмов, переходил приличия. Рощин почувствовал острую неприязнь к Баграмову, взгляды которого были ему, конечно, ближе, чем взгляды Зотова. Но зачем же все заострять почти до прямых оскорблений!
- Одним из важных признаков интеллигентности я считаю терпимость, и в этом я, право, согласен с Антоном Александровичем, - сказал Рощин.
- Александр Николаевич! А ваше мнение, ваше?! - настоятельно выкрикнула Фрида, обращаясь к Родзевичу, который только что в поездке на тройках очаровал молодежь шутками, остротами и каким-то особенно молодым задором жизнелюбия.