"Нам не приходится ждать пощады от них, - строго говорил Щевцов, - и гимназия не единственный путь к тому, чтобы быть полезным и нужным людям". Он привел в пример Шаляпина, Максима Горького.
Володя достиг своего, успокоил Сашу, даже уверил его, что не следует унижать свое человеческое достоинство перед теми, кто только и ждет, чтобы ты смирился и растоптал свои принципы.
И Саша все эти несколько дней жил сознанием своей твердой, неподатливой принципиальности. Конечно, он не пошел бы сам в гимназию просить прощения у директора. Но предложение доктора сходить вместе все-таки обрадовало его.
После полудня Саша отправился на каток. Едва он вышел на лед, как со всех сторон помчались к нему гимназисты.
- Егоров! Ну как дела? Не горюй! Сдашь экстерном! - сыпались сочувственные возгласы.
- Трубачевский в именье уехал на все вакации, а приедет, уж мы ему развлеченье устроим!
- Наплачется, сволота, скотина! - обещали гимназисты.
Саша был горд почувствовать себя центром внимания, почти героем, "невольником чести". Он стал сомневаться, стоит ли идти к директору, который потребует извинения. У кого? Саша тут же решил про себя, что у директора еще можно попросить извинения - черт с ним! Но извиняться перед Трубачевским - ни за что!..
- Папиросу хочешь, Егоров?
- Егоров, пойдем в теплушку погреться! - то и дело слышал Саша свою фамилию.
Он был на катке сегодня самым главным лицом.
Если после каникул его допустили бы обратно в гимназию, многих ребят, вероятно, это даже разочаровало бы…
Вечером в этот день у Рощиных была назначена детская елка, на которую пригласили гимназических товарищей Вити. Анемаиса Адамовна предложила и Саше пригласить двоих или троих его одноклассников. Он отказался.
Для Вити было неожиданным разочарованием, что Володя Шевцов не пришел на елку. Целый час Витя просил "еще хоть чуточку подождать" с началом, но Виктор Сергеевич рассудил, что Володя ведь мог вчера простудиться и заболеть, и настоял не оттягивать праздника.
- Придет твой Володя. Ну, опоздает немного - беда, подумаешь! - уверенно успокоил племянника и Федя.
Доктор сначала не придал значения отсутствию Володи, но потом стал тревожиться. Появился и Вася Фотин.
- А где же Шевцов? - был его первый тревожный вопрос.
Но Шевцов так и не появился весь вечер. "Неужели же провалилась почта и первая "Искра"?! Как же это могло случиться?!" - волновался Баграмов.
2
Саша и доктор вошли в двери гимназии.
- Хлопотать? - осторожно вполголоса спросил в раздевалке сторож, снимая пальто с доктора. - Бог даст, отхлопочете! - пожелал он.
Сидя в непривычно пустынном и молчаливом помещении, Саша прислушивался к тишине, стараясь различить голоса, глухо доносившиеся из-за тяжелой и парадной директорской двери. Слов было не разобрать. Но вот послышалось какое-то восклицание директора. В ответ раздался еще более громкий возглас Баграмова, и, резко распахнув дубовую дверь, доктор отчетливо и возмущенно произнес на пороге:
- До свидания, господин Белоусов! Воспитывайте и вперед доносчиков и шпионов. Искореняйте все честное и прямое. Поколение оценит ваши деяния! Стыдно, ваше провосходительство! Стыдно-с! Позор!
- Швейцар! - закричал директор на всё пустынное здание. - Проводи господина и впредь никаких господ в валенках в гимназию не впускать! Не пускать на порог!! - выкрикнул он и захлопнул дверь.
- Саша, пойдем. Не жалей ни о чем. Тут доброму всё равно не научат, - демонстративно громко сказал Баграмов. Он взял Сашу за руку, как трехлетнего, и повел к раздевалке…
- Эх ты, Саша, Саша-горюнок! С сильным не борись, с богатым не судись, - сочувственно вздохнул гардеробный сторож. - Сердитые нынче приехали, - вполголоса сообщил он доктору, указав глазами в сторону директорского кабинета.
Сторож неожиданно вытащил из кармана конфету и протянул ее Саше.
- Не погнушайся, - сказал он.
- Спасибо, - скрыв усмешку, ответил Саша.
Отправляясь с Сашей в гимназию, доктор не очень верил, что директор смягчится. За годы Сашиного учения он разглядел характер этого мелкорослого спесивого человечка, который любил, чтобы его называли "ваше превосходительство", не терпел никаких возражений и никогда еще не упустил случая напомнить бедному о его бедности и сказать, что он должен быть особенно благодарен за то, что ему дают образование, а не оставляют "в сапожниках".
Однако же разыгравшееся столкновение в директорском кабинете, при котором Иван Петрович не сумел себя сдержать и наговорил директору резкостей, отрезало теперь все возможности хлопотать за Сашу каким-нибудь окольным путем, при помощи протекции со стороны, и доктор в душе себя упрекал.
"Черт знает что! Мужику пошло за тридцать, а он все еще, как мальчишка, вести себя не умеет! Подумаешь, высказал "священное негодование"?!.." - бранил себя доктор.
Саша же сноба впал в фатализм: что же, он доверился доктору, покорно пошел в гимназию. Он был готов на всё, что велит Иван Петрович, а если уж даже сам доктор с директором поругался и не мог уломать старикашку, то тут ничего не поделаешь… Значит, такая судьба, значит, правильно говорил Володя, что все они караулят только минутку, когда можно напасть на "кухаркина сына" и выпереть его вон из учебного заведения…
Они шли от гимназии молча.
- Крыса в мундире! - наконец прорвался Баграмов. - Не желает уронить чиновничий престиж… "Ваш подопечный много себе позволяет…" Я говорю: "Господин директор, среди молодежи всегда живет естественное отвращение к доносчику". Он как визгнет: "Среди какой молодежи?! Среди порядочной молодежи естественно отвращение к врагам государя! Что я сказал, то сказал. Исключенный не подлежит возвращению!" - рассказывал доктор Саше, как взрослому. - Ну ничего, Сашок, не горюй. Придумаем что-нибудь. Или годик спустя вернешься сюда, когда он поостынет, или, я слышал, будет открыто реальное училище… Ну, попадешь в реальное. А если нет - отвезем тебя в Косотурск, там техническое… Не горюй… Может быть, если бы я был сам несколько терпеливее с этим вашим директором, повернулось бы по-другому… Может быть, я виноват…
- Да что вы, Иван Петрович! Ведь он же старый подлец! - воскликнул Саша. - Разве я хотел бы, чтобы вы… чтобы вы унижались из-за меня перед этим… перед поганым… - от волнения Саша не мог говорить. - Вот только мамка ужасно как огорчится, - сказал он шепотом и добавил: - Хоть бы ругала сильней, а то знаю: молча все плакать станет…
- Да, уж от этого никуда не деваться, поплачет! - согласился Баграмов.
- Вы ей объясните, а?! - с надеждой по-детски попросил Саша.
- Объяснить-то я объясню, - задумчиво произнес доктор. - Да, объяснить-то я объясню…
Они подошли к дому Рощиных. Доктор дернул за ручку звонка.
Горничная подала Баграмову только что принесенную на его имя телеграмму. Доктор вскрыл ее тут же, в прихожей, прочел и озадаченно перечитывал:
"Ужасное несчастье. Я в отчаянии. Немедленно приезжай. Юлия".
И вот доктор и Саша мчались в поезде. Сквозь опушенные инеем стекла не видно было ни лесов, ни гор, ни занесенных снегом деревень. Соседи разговаривали монотонным рокотом об оптовых ценах на хлеб и на лесные товары, о прибылях от поставок на Дальний Восток, о продаже русских кож и зерна заграничным фирмам.
Доктор молча лежал на спине, бесплодно мучаясь догадками - какое же такое несчастье могло постигнуть их дом? Смерть Юлиной матери? Но для чего тогда было не написать ясно, просто? И с чего это было ей умирать?! Быть может, пожар в больнице? Так почему не сказать "пожар"? Баграмов терялся и не слушал разговоров попутчиков.
Помимо всего его мучила мысль о том, что он так и не узнал ничего про Володю Шевцова. Что же все-таки с ним случилось, что он не приехал вчера, как обещался, на елку? Ведь он же знал, что его ждут Вася и Фрида, которым он обещал рассказать про "Искру", а может, и захватить с собой…
Истерический тон Юлиной телеграммы заставил доктора в момент отъезда забыть обо всем. Оказалось, что поезда начали ходить еще ранним утром и для дальнейшей задержки не было никаких оснований…