Я растерялся, не зная, что делать. Но у меня было задание отнести слабительное конюху, а конюшня была с другой стороны виллы. Я обогнул виллу и вдруг увидел, как из окна второго этажа выпал человек. И с земли взметнулось облачко красной пыли. Когда оно рассеялось, я увидел на земле тело Максима Тулиана - он был мертв (видимо, ударился виском о камень). Завороженный этим жутким зрелищем, я не мог сдвинуться с места, но никто из дома не выбежал посмотреть, как разбился хозяин, или как-то пытаться его спасти. Внезапно меня обуял страх. Я забыл про слабительное и пустился наутек, чтобы поскорее поведать Никандру о случившемся.
Но когда я добежал до грота, то услышал отдаленные крики и увидел спускавшуюся по дороге с горы толпу людей. Впереди ехало несколько всадников. Я испугался и на всякий случай спрятался в кустарнике, росшем за статуей Венеры (его ветви смыкались столь плотно, что взрослый человек не смог бы за мной пролезть). Толпа приближалась, и я услышал речь на незнакомом языке. Вначале ехало четверо всадников с копьями наперевес. Вслед за ними на белом коне красовался всадник в пурпурном плаще поверх кольчуги, производивший впечатление полководца - к нему остальные время от времени подъезжали и что-то ему сообщали, а он, видимо, давал распоряжения. (В дальнейшем я узнал, что это и был Спартак.) А за ними шла шумная разношерстная толпа, одетая кто во что горазд: на одних были кольчуги, на других - кожаные панцири, а были и вовсе без доспехов, лишь с мечом, копьем и щитом, и щиты у одних были железные, а у других плетеные. У некоторых на плече была одна или две красные полоски или повязана красная лента. Поравнявшись со мной, всадники остановились и что-то сказали командиру в пурпурном плаще на непонятном мне языке. После этого он и всадники свернули с дороги и подъехали к гроту, чтобы осмотреть статуи Венеры и купидонов. Я понял, что это рабы Спартака, и столько слышал в городе о них плохого, мол, они и звери, и живодеры, и разбойники, что невольно удивился, как они могут иметь такие утонченные чувства, чтобы любоваться прекрасными статуями.
Теперь я увидел лицо Спартака отчетливей. Трудно сказать, был ли он красив или нет - у каждого свое представление о красоте. Черты лица его были неправильны, но у него был тот мужественный вид, который изображают в сказаниях о героях или на монументах. И держался он с большим достоинством. Так что, не зная, что это Спартак, я подумал, что видом он похож на Александра Македонского. Кивая на статуи, всадники что-то обсуждали на непонятном мне языке, а затем вернулись на дорогу и всей толпой отправились в наш город. Я подождал, когда они удалятся и издали увидел, что они, к счастью, не свернули на нашу улицу, а прошли дальше, чтобы попасть на более широкую улицу через два квартала, и бегом помчался домой к Никандру.
Глава 4
Дома Фульвия встретила меня у двери словами:
- Спартак взял город; молчок о том, что ты свободен, тсс!
Она приложила указательный палец к губам и добавила:
- И молчи о том, что хозяин прячется у нас, сам понимаешь, мы без него никуда!
Меня отправили дежурить в больницу, а ассистенты долго сновали туда и обратно между больницей и домом, пряча какие-то вещи.
Затем прибежал скульптор Леонид. Его локоны растрепались, и на нем не было лица.
- Вы не представляете себе, что произошло, - говорил он сбивчиво и плаксиво, еще не отдышавшись от бега. - Они уволокли мою Венеру и купидонов от грота, чтобы переплавить их на копья. Они сказали: "Ты, сопляк, вытри сопли! Мне подарили тебе свободу! Нам нужны копья, чтобы защищать свободу, а что толку в твоих статуях? Да еще изображающих римских божеств! Помни, что римляне - наши враги, ишь, надумал их статуями ублажать!" А эти статуи - мое детище, они для меня как живые люди. Да, как живые!
Когда Леонид говорил это, голос его дрожал, и его выбритый подбородок тоже дрожал. Я как-то никогда раньше не видел, как плачут мужчины, а Леонид еле сдерживал слезы.
- Это Венеру и купидонов уволокли! О боги! Какие разбойники! - всплеснула руками Фульвия. - А губа-то дрожит! Да ты сядь, садись, - взяв за рукав туники, усадила она Леонида на ложе.
Тот сел и продолжал вперемежку со всхлипываниями:
- Они сказали мне: "Что ты хнычешь? Ты молодой, можешь драться. Убей своего хозяина, и присоединяйся к нам!" А я не могу убивать людей! В детстве надо мной мальчишки смеялись, что я не мог задушить кошки! Ну не могу я видеть крови. И хозяина я не хочу убивать. Он сделал мне много хорошего. Он меня любил.
При этих словах гостя у меня в памяти как живая всплыла его изукрашенная спина, которую Никандр обрабатывал во время нашего визита, и меня невольно передернуло, как передергивает от любой фальши. Я тогда был слишком молод, что вникнуть в смысл пословицы "кого люблю, того и бью".
Никандр дал Леониду успокоительных капель. Он накапал их в стакан и сверху долил воды. Рука Леонида так дрожала, что ему долго не удавалось поднести стакан ко рту.
Капли все-таки подействовали, и, несколько успокоившись, Леонид стал обсуждать с Никандром, что делать со своим хозяином. Хозяин Леонида прятался в погребе у соседей, потому что в его собственном доме хозяйничали рабы Спартака. Все в округе знали, что Никандр - раб, поэтому Леонид думал, что его хозяину будет безопасней прятаться в доме у Никандра. Подумав с минуту, тот согласился его принять, и злосчастный скульптор отправился за своим хозяином. Вскоре они оба появились на пороге. Хозяина Леонида звали Квинт Лентул. Это был высокий грузный мужчины с одутловатыми щеками и убитым выражением лица - как-то даже не приходило в голову, что прежде он был кутилой и гулякой. Фульвия провела Квинта Лентула в ту же комнату, выходившую окнами лишь во внутренний дворик, где прятался хозяин.
А Леонид побежал доставать парики обоим хозяевам - своему и Никандра.
Дальше последовал совсем неожиданный визит, ибо к нам в дверь постучался Аристид. Он был в изодранной одежде, и голова его была посыпана пеплом.
- О, отец, прости меня, как я мог допустить это! О горе мне, как я виноват! Что же теперь делать, о боги! - вопил он, ударяя себя в грудь, когда вломился в комнату, где Никандр растирал в ступке сухую траву для лекарственной настойки.
- Возьми, переложи во флягу и налей вина из большой амфоры до половины фляги, - отдал мне ступку Никандр, завидев гостя.
Я взял ступку, но, завороженной необычной сценой, не спешил выполнить приказ, а стоял как вкопанный и наблюдал.
- В чем дело? - спросил Никандр, поворачиваясь к гостю лицом.
Бывший учитель греческого языка, видимо, вошел в роль и в той же нарочито театральной манере продолжал рвать себе волосы, изображая великую скорбь:
- О, отец хотел всего лишь меня по-отечески научить уму-разуму, и разве не пристало отцу пройтись плеткой по спине сына, когда тот делает глупости? Как мог я обижаться на такую мелочь! О, горе мне, горе!
По недоумению на лице Никандра я догадался, что он так же не понимает происходящего, как и я.
- Ближе к делу, а то у меня много работы, что случилось? Тебе нужны успокоительные капли? - оборвал наконец Никандр причитания Аристида и взял новую ступку с сушеной травой, показывая тем самым, что у него много своих дел.
Аристид в конце концов совладел со слезами и выдавил из себя вымученное:
- Рабы отдали мне ларец с документами Максима Тулиана. Они сказали: "Ты грамотный, может, вычитаешь какие полезные нам сведения". Вот, читай.
Он вынул из-за пазухи свиток и протянул Никандру. Тот взял его, развернул и прочел вслух:
ЗАВЕЩАНИЕ МАКСИМА ТУЛИАНА
Я, римский патриций Максим Тулиан, приказываю после моей смерти отпустить на свободу моего раба Аристида и сделать его наследником всего моего имущества.
Подпись Максима Тулиана и подписи свидетелей: Квинта Сервия, Гая Луцилия и Тиберия Балбуса.
На какое-то мгновение в комнате установилась гробовая тишина. Затем Никандр вернул Аристиду свиток со словами:
- Спрячь подальше. Если рабы узнают об этой бумаге, они могут тебя убить.
Аристид спешно засунул свиток за пазуху:
- Знаю. Рабы выбрали меня своим предводителем, Спартак предложил мне быть его секретарем - у него мало грамотных рабов, а я не хочу быть с ними…
На его глазах выступили слезы. Возможно, они были искренними. Его раскаяние можно было понять. Единственный сын Максима Тулиана утонул, других родственников у него не было, а педагог, видимо, как-то ассоциировался с сыном, тем более что сын был привязан к Аристиду душой. К тому же он был молод, красив… И вот, выходит, он мог сам стать хозяином виллы и носить патрицианское имя. Вместо этого он подговорил своих собственных рабов эту виллу разграбить. И был замешан в преступлении сам - теперь ему казнь грозила как со стороны римлян, так и со стороны Спартака…
- А что стало с Максимом Тулианом? - спросил наконец Никандр, отставляя ступку с травой в сторону. Он знал истину, но не хотел меня выдавать.
- Его выбросили из окна, - ответил Аристид и вздохнул.
- А ты принимал в этом участие?
- Сам не принимал, но я был с ними.
И тогда Никандр задал сакраментальный вопрос:
- А видел кто-нибудь из свободных римлян тебя вместе с ними?
Вопрос был сакраментальный, поскольку свидетелем был я.
Но Аристид отрицательно мотнул головой:
- Нет.