- Славнейший! Бреши! Ты вот спроси у атаманца, что после-то было. Бегство, позор. Да... Вот спроси, спроси Зазерскова.
- Что я буду спрашивать, - громовым голосом на всю избу кричал Луковкин, - российская победоносная армия никогда не бежала. А что позиция была выбрана плохо...
- Нет. Не позиция, а то, что рано нам с Бонапартием биться - он сила!
- Однако в Италии мы били его. Сам был, знаешь.
- Эка хватил: в Италии! В Италии Александр Васильевич Суворов - сила был. Сокол!
- А нонеча - Платов.
- Платов и Суворов? Атаманы-молодцы, послушайте - ну, не спятил ли старец с ума?
- Спятил?! Ты глаза-то налил да и говоришь: "Спятил!"
- Не ты подносил; своё пил.
- А ты пей, да разум не теряй. Суворов - это гений на весь мир!
- Постой, Суворову-то что, лет семьдесят было, да притом он русский, ему ход давали, а Платов опальный, да ещё казак.
- Это верно, - сказал Зазерсков, - казаку ходу нет и не будет.
- Бреши! Ермака Тимофеевича за Сибирь Доном пожаловали!
- Да видал он его? А? А где выборный атаман? Пугачёв-то чего боялся, забыл? В регулярство писать думали.
- Фармазон!
- Нет, коли на то пошло - сам ты фармазон. Сейчас видать верховую сипу.
- Эй, Алексей Николаевич, зачем лаешься - грех.
И долго ещё шумели бы казачьи половники, да дверь отворилась, впустив за собою струю пара, и черноволосый и черноусый, в зелёном мундире с Екатерининской медалью на шее, вошёл генерал-майор Иван Кузьмич Крутов. Сняв папаху, запорошённую снегом, с чёрной головы, он весело крикнул:
- Замолчи, честная станица!
Спорщики замолчали и поднялись навстречу лихому донскому генералу.
- А, ваше превосходительство, честь и место!
- Манжате и пивате?
- Есть немного. Не побрезгуйте, ваше превосходительство. Эй! Марья Сергеевна - вина!
- Челом бью хозяйке, - сказал Крутов и поклонился в пояс жене Луковкина.
- Ну, что, по старине? Чарочка-каточек?..
- По старине, Иван Кузьмич, - развязно улыбнулась казачка.
- Ах, старина, старина! - вздохнул Крутов. - Последние времена настали, а тут по старине, говорите. Комету видали?
- Ну, что же комета? Это от Бога.
- От Бога-то от Бога. Да был я сейчас у Хрисанфа Павловича Кирсанова. Сказывал мне: письмо он от атамана из Питера получил. Пишет, с Наполеоном у нас и так, и сяк, однако готовьтесь, и чтобы коши исправны были, об весне как бы не в поход.
- Вона! - протянул Сипаев, а за ним и Луковкин повторил то же восклицание. - А у нас-то и полки по станицам распущены... Плохо дело. Опять скомплектовывать будут.
- Наши уже собираются на Красный яр, - сказал есаул-атаманец.
- Ваши! Ваши в первую голову... Ну, довольно об этом! Война так война. А у вас что за сбор?
- Это наше кумпанство.
- Ну, где кумпанство, там и пьянство, а где пьянство - там и веселье. Верно?
- Верно, - в голос ответили гости.
- Ну-ка, есаул, ваших александровских песенников нельзя ли? Скомандуйте-ка, батюшка.
Есаул поднялся.
- Слушайте, дорогой, ещё бы и за Балабиным послать, - сказал Луковкин, - да, может, и других, кто дома, а, на огонёк? А у нас икра есть ловкая, да звена два осетринки, да кто не постится - хозяйка моя живо индюка бы зажарила. А и индюк же ва-ажный! Сам Наполеон такого не едал.
Не прошло и полчаса, как небольшая полковницкая изба стала наполняться народом. Пришли офицеры-атаманцы, пришли старые полковники, а несколько минут спустя дверь в соседнюю комнату открылась и на фоне стены, сплошь увешанной коврами, сбруей и старинным оружием, показались синие кафтаны атаманских песенников.
Высокий, черноусый урядник тряхнул кудрями и, обернувшись к казакам и высоко подняв плеть над головой, вдруг сразу оборвал её книзу - и дружно хватили песенники:
Чарочка моя, серебряная,
На золоте расписанная.
Кому чару пить - тому здраву быть;
Пить чару - Ивану,
Здравому быть - Кузьми-ичу,
А мы ему здравия жа-ла-им,
За его здоровьице пьем-гуляим,
За его дела, за хорошая.
За его дела прокричим ура,
Ура, ура, ура, ура!
Громовым "ура" наполнилась горница. После Крутова пели "чарочку" хозяину Луковкину, потом Силаеву, Балабину, Зазерскову, - даже молодого "вольного" Каргина и того не забыли...
И не прошло и полчаса после прихода песенников, как под звуки рожков и тарелок, под залихватскую песню про панну-паненочку седой Сипаев отхватывал вприсядку, стоя напротив Зазерскова, который так и гремел шпорами по дубовому полу горницы и, распахнув грудь узкого чекменя, показывал вышитую рубашку и чёрную волосатую грудь...
Кругом с бокалами и стаканами толпились молодые и старые офицеры, а залихватский напев разносился по горнице, заставляя дребезжать стёкла, изукрашенные морозным узором.
Каргин встал потихоньку, протискался сквозь ряды казаков-песенников и вышел на улицу.
Прежде всего поручив зазевавшемуся у ворот хлопцу вызвать есаула Зазерскова, он приказал принести себе шубу.
Ночь была тихая, морозная, звёздная. Тёмно-голубое небо величаво раскинуло покров свой над землёй, покрылось мириадами звёзд и звёздочек и, блестя и искрясь, отразилось тысячью бледных точек в снежном покрове туманной земли. Тихо всё в станице. Ни фонарей, ни панелей. С боков наезженной по глубокому снегу ухабистой дороги протоптаны тропинки, где вдвоём с трудом можно идти. Впрочем, у полковницкой хаты сделана даже дорожка и песком посыпана - словно чуял полковник, что нетвёрдыми ногами будут расходиться гости по скользкой дороге.
Станица и спит и не спит. Тихо на улицах. Брехнёт собака раза два, и опять тишина, и опять ничего не слышно. Только лунный свет струится сверху и обливает зеленоватыми тонами и крутые крыши, и белые стены казачьих мазанок. Но станица живёт. И эта внутренняя жизнь сказывается в ярком свете, льющемся из окон, в красных четырёхугольниках, что клинами легли по улице, показывая, что всюду своя жизнь, своё общество.
- Ну, что, молодой? - хлопнув Каргина по плечу, сказал есаул-атаманец. - Слыхал, война, говорят, будет?
- Дай-то Бог! - с жаром отвечал молодой казак.
- Не гневи Бога! Трудно казаку на войне - с нею всех потянут, а поклёпам конца не будет. Кто ни воруй, кто ни мародёрствуй - непременно на казака скажут. Потому такое убеждение: воры казаки.
- Да ведь и то правда. Наш брат ловчей на этот счёт будет. Регулярные, те мешковаты; тот пока соберётся да оглянется, а казак уже и взял...
Приятели помолчали немного.
- Слушай, Николай, неужели ты так и решился против отца идти на службу, вместо того чтобы в университет?
- Да. Решил, и твёрдо решил.
- Плохо твоё дело. Без родительского благословения кто тебя примет?! А потом и то рассуди: к чему тебе воевать. Мало нашего брата гибнет во славу Тихого Дона?! Одним больше, одним меньше - войску прибыток не ахтительный. А ты у нас по всему Черкасску разумник - о двух языках разговоры разговариваешь, сказывают, до звёзд доходил, какая планида что обозначает, знаешь, - тебе надо непременно идти в Москву - там в университете ты всё превзойдёшь, пойдёшь по гражданским делам... Всё чиновник у нас свой будет казак...
Зазерсков помолчал немного и потом продолжал:
- Я много видал и городов, и людей. Помню, в Пруссии были, в Туретчине, под Оренбург ходили. Видал я Варшаву, видал я поляков там - всякий народ себя знает. Спросишь у них, у офицеров ихних, кто теперь царь - назовут, скажут и кто раньше был, и как тогда люди жили, какие были законы, куда ходили, с кем торговали - а у нас... Что старики помнят - знаем, и то всяк по-своему толкует, потому что всякий себя умней других считает. Слыхал сейчас - Платова рядят и так, и этак; один говорит Фридланд - победа, другой - поражение.
- А по-твоему, как?
- По-моему... Да и сам не знаю. Что потом быстро отступали - верно, а что было, почему отступали - почём знаешь.
- Ты думаешь - ты в армии будешь персоной? Нет, шалишь, брат, - песчинка, нуль... Среди генералов-то наш Матвей Иванович еле приметён, а по Дону-то ровно солнце красное светит. Но дальше слушай - ну, кто мы такие, донские-то казаки? Немец он немец, у него вера немецкая, и язык свой, и всё, а мы? Говорим по-русски, вера православная, а назовёшь русским - обижаемся. Вот и справься здесь. Ах, был бы умный-то у нас да учёный человек, до всего дотошный - он бы всё это досконально разъяснил. Во Франции, говорят, такую машину изобрели, что летать можно, а у нас на Дону-то слыхал ли кто? Брось, Николай Петрович, свою затею служить - служба многому не научит...