IV
Мужики покоряться привыкли только до ближнего бунта, что затеют. Уж это известно.
Петр Андреевич, проснувшись, возлежал на постели, смотрел в окно. Там ширилось, расцветало утро. Далеко нежно играла пастушья дудка.
Он был один. Настасья ушла час назад. И после ночи сей осталась горечь. Он лежал и думал. Он странно и сильно ощущал в себе высоту и надменность. Казалось, все просто, но по-прежнему сознание всего сделанного руками царя Петра на Руси, - было как твердый камень, на который полагалась вся опора.
Кто был к нему близок, знали его руку. Но без них и царю бы Петру не вытянуть. Умрет царь Петр, умрут они - пойдут тогда люди судить их. Скопом. И копать, и рыть, и доискиваться, поди, станут: а что ближние, те самые, которых он золотом осыпал и властью облек, любили ль царя Петра иль нет? Петр Андреевич покачал головой: наверно, нет. Боялись? Пожалуй. А что еще? А чувствовали еще силу его и что он их всех выше. Отчего же? Оттого что понимал - служит России. А они только ему. Поздно пришло предчувствие: не только, кажется, ему. А что сделано - сделано. Или только упрямство сие?
В душе его как бы росла злоба. На что? На то, может, что посреди многолюдства порой будто подымался резкий холодный ветер одиночества. Он встал, накинул халат.
Стукнув тихо в дверь, вошел князь Роман в шелковом персидском халате, большой, белолицый, умно и ласково улыбающийся.
- Как почивали, батюшка Петр Андреевич? - заботливо обратился к гостю. - Хорошо ли?
- Отменно, отец мой, - ответил Петр Андреевич, с новым каким-то интересом окидывая взглядом князя Романа и отмечая про себя с едким злорадством: "А не глуп, ох, не глуп и то сам знает, и в том уверен. И в том ему будет погибель. Ну да поглядим…"
- Из Петербурга отъезжая, государя в добром здравии оставить изволили? - еще заботливее и несколько умеряя ясную улыбку, осведомился князь Роман.
"Ага, торопишься", - быстро отметил про себя Петр Андреевич.
- Государь здоров, бодр, - ответил он кратко и замолчал, ожидая. И дождался.
- Сердцеведцы иные, - широко все по-прежнему улыбаясь, проговорил князь Роман, - мудры, как змии, бывали, а подле себя многого, случалось, не замечали, что другим простым открывалось. И в писании сказано…
- Сказано, князь Роман, сказано, - вздохнул Петр Андреевич и принял вид серьезный. - А про сына моего Ивана тебе что открылось?
- Да боже ж мой! - взмахнул князь Роман руками. - Да и чему открываться…
- Не так, - остановил его Петр Андреевич. - Негоже нам так меж собой, князь Роман. Особенно если в рассуждение взять то, о чем беседовать предстоит. Или не так?
Петр Андреевич взглянул на него тяжело, потянул из кармана табакерку, принялся по ней перстами еле слышно постукивать.
Князь Роман, осекшись, забыл улыбаться и краткое время глядел на него молча, видно что-то соображая. Потом тряхнул головой.
- Верно, Петр Андреевич, - сказал, заскорбел. - А сын твой Иван с месяц тому назад мне на Царицыном лугу на гулянии встретился. Весел был, но в меру, хоть и с Бахусовым участием. И провожать меня увязался. И на том провожании многие мне слова говорил.
- Какие?
Пальцы Толстого вели по-прежнему свой танец по лаковой черной крышке табакерки. Князь Роман задышал тяжело, сказал запинаясь:
- Ты ж не расспросные мои речи слушаешь, и не в застенке мы еще, Петр Андреевич… Просто по любви и приязни уведомить тебя хочу, что воровские речи сын твой Иван говорил, и государя осуждал, и смерть ему предрекал.
Пальцы не дрогнули, и бег их по лаку был все так же равномерен. Князь Роман взглянул на табакерку, усмехнулся:
- И про те слова твоего сына Ивана знаю пока один я.
Он поглядел Толстому в лицо, чтоб тот в сказанном убедился, и тот глаза не отвел и все понял.
- А в остальном все божья воля, конечно, - вздохнул князь Роман, - но и я, грешник, мыслю: земным путем царю Петру Алексеевичу осталось шествовать недолго.
Тут Петр Андреевич счел за благо, опять не отвечая, обратить на князя Романа слегка как бы оцепенелый и даже отсутствующий взгляд и помолчать, как умели молчать одни только, наверно, петровские вельможи, хорошо прошедшие царскую науку. В молчании было некоторое приглашение к дальнейшему.
- Да, - прямо в глаза Петру Андреевичу глядя и оцепенелостью его, кажется, нисколько не обманываясь, продолжил князь Роман, - да, воля. Божья. Если кто, например, захочет укоротить земной путь, царю Петру отмеренный…
- А ты часом, - осипнув вдруг в ту же секунду, сказал Петр Андреевич запинаясь, - а ты, князь Роман, не забыл, с кем говоришь? А то я ведь, - усмехнулся, - я ведь не только коммерц-коллегии президент, а и тайной канцелярии вместе с Ушаковым начальник.
Лицо князя Романа исказилось, но он тут же быстро привел его в порядок.
- А и с кем другим, - по-прежнему ласково и вполне, кажется, собой владея, отвечал, - как не с тайной канцелярии главным начальником и говорить.
- Ну? - проявил Петр Андреевич интерес.
- Вот то-то, что "ну". Скажи лучше, Петр Андреевич, что будешь делать, как умрет царь Петр? А сроки его отхождения в места, где нет ни печали ни воздыхания, - самосильно, с чужой ли помощью, - уже невелики.
- Что ж, - ответствовал опять без определенности Толстой.
- И ты, Петр Андреевич, столь долго царя Петра цепным псом был, что самое теперь тебе время на него кинуться, другим помочь…
- Чтоб к ним на службу перейти?
- На службу иль просто на сторону, чего так…
- Но живот свой спасая?
- Да. И не только свой…
- А тебе, князь, часом тот человек с ножом, которого в Летнем саду, у государева дома, изловили, неведом?
- И чтоб ты того, Петр Андреевич, часом не забыл, что было.
- А что?
- Будто не знаешь. А как ты царевича Алексея Петровича из земель иностранных, куда он бежал, выманил. И его и многих других тем погубил. И прилепили тебе за то имя Июда… Ась?
Петр Андреевич прошелся, понюхал табак, рассыпая крошки на пол, чихнул.
- Да вот, - тихо засмеялся, - слава человеческая.
- О божьей думай, - внушительно сказал князь Роман. Сузил глаза. - Ты, Петр Андреевич, не тяни. Сегодня ж нам надо с тобой обо всем…
- Торопишься?
Князь Роман молча кивнул. Почувствовалось, что уверенность в нем возросла. Он, видно, решил, что Толстой согласен.
- А что? - Петр Андреевич подошел к окну, побарабанил по стеклу пальцами, рассеянно глядя в сад. Обернулся.
- Что? - голос князя Романа пресекся, будто ему сдавило горло. Лицо опять исказилось. - Твой сотоварищ Федька Ушаков, из тайной канцелярии пес, на след напал. Неделя, месяц, всех переловит. Оттого надо поспешить. Всем. И мне тоже. И тебе, Петр Андреевич, чтоб до меня не добрался. Потому что через меня он и до Ивана Петровича, сына твоего, дотянется…
- Ужо, - Петр Андреевич повернулся к окну, будто не расслышав последнее. У него вырвался не то короткий сдавленный смешок, не то всхлип. - Мужика-то опять только с ножом подсылать к Петру Алексеевичу не вздумайте. Дурачье…
- Не бойсь, - князь Роман осклабился, совсем осмелев. - Я разве не вижу. Без меня ироды начудили. Я понимаю: поумнее придумаешь. Без тебя ничего. Потому к тебе…
- Поди, князь Роман, негоже нам много шептаться. Вечером потолкуем. А ты будь как был…
- Господи, да я ж…
Повернувшись, вышел.
V
Если Ушаков на след напал, то беспременно всех умышляющих переймет и до князя Романа тоже доберется.
Петр Андреевич отрезал еще пармезану, положил в рот.
Лаура. С ней была отрада, и неотвязные мысли уходили. А теперь? Уехала себе Лаура. Опять, конечно, в Неаполь, откуда тогда ее взял. В тратториях, наверно, опять сидит, пьет вино, танцует, вскидывая тяжелую юбку. И, когда взметывается красный шелк, из-под него резко и тревожно бьет в глаза над краем черного чулка лунный свет тела.
Но чтобы Ушаков до князя Романа доискался и его в крепость упрятал? Нет. То следует отвратить и никоим образом не допустить. Придумал князь Роман про сына Ивана или и впрямь затянуть им его удалось?
Толстой, тихо и легко ступая, беспрестанно ходил по комнате, прикладывался к вину, тонкими ломтями резал сыр, ел. Не спеша подходил к окошкам, поглядывал. Медведя было почти не слышно, только изредка глухо доносились переступание, да тяжкое дыхание, да звяканье цепи.
Хорошо совсем бы было, если б князь Роман вдруг исчез. Растаял, как дым. А про сына Ивана, наверно, он все ж наврал. А если нет? Озноб прошел у Петра Андреевича по плечам, пропал в кончиках пальцев. В памяти мелькнуло страшное лицо Петра, освещенное снизу свечой, в последний день пытки царевича Алексея Петровича. И в последний же день земной его жизни.
Злоба затуманила вдруг Толстому голову. Багровый свет на миг застлал глаза. Кровожаждущая саранча! И все умышляют и умышляют. Царя извести. И ближних его всех тож. И чтоб Петр Андреевич им в том помогал!
Хотел вздохнуть, поперхнулся, закашлялся. И во сне и наяву такие, как князь Роман, видят, чтоб Петербургу быть пусту. Мужиков с ножами подсылают…