Восходов, осмотрев полукровных двухлеток, отметил:
- Хорошие кавалерийские лошади вырастут!
Они поднимались на гору, покрытую густым лесом.
- За перевалом еще табун.
Старший пастух Тюхтень уехал домой за хлебом. Его помощник расправлял на сучке черемухи волчью шкуру.
- Это когда ты, Анытпас, зверя ухлопал? - спросил Миликей.
- Сегодня перед рассветом, - ответил тот. - Кони начали всхрапывать и все - в кучу, жеребят - в середину. Жеребец зафыркал. Гляжу, а оттуда, из лога, два волка крадутся…
Восходов спешился, взял ружье, стоявшее у дерева. Это был старый мултук, длиной больше сажени, узенькое ложе небрежно вытесано топором, вместо курка - железная вилка с фитилем.
- Неужели из этого самопала стрелял?
- Ие, - ответил Анытпас.
- В руках невозможно держать, ствол перетягивает.
- С руки у нас не стреляют, - сказал Миликей. - У нас - с деревянных сошек.
Анытпас подошел к Содонову:
- Ночью жеребеночек родился. У Пегухи косматой. Хорошенький!
- Недавно мы этого пастуха премировали костюмом, - сообщил Охлупнев.
- За какие отличия?
- А вот слушай. С его жизни можно интересную книгу списать… Весной ихний табун ночью в долине захватила полая вода. Здесь - река, и тут - река. Остались на островке, как на кочке. Ну, о кобылах горя нет: перебредут. А малых жеребят как? Им против воды не устоять.
Поняв, что Миликей рассказывает о нем, Анытпас покраснел и отвернулся, едва скрывая улыбку.
- Так он, ясны горы, всех жеребят через ледяную воду перетаскал. Урону не допустил! Схватит жеребенка в беремя и бредет чуть не по пояс.
Восходов пожал пастуху руку.
- На курорт хотели его послать, пусть бы полечился, - никак не соглашается, - рассказывал Охлупнев по дороге к третьему табуну. - Недавно он женился и не хочет надолго от жены уезжать…
Всадники ехали к сверкающим ледяным шпилям, у подножия которых паслись табуны лошадей.
3
Макрида Ивановна взяла ребенка за руки и бережно поставила на кровать:
- Дыбы, дыбы… Вставай, Коля, на ножки. Ты ведь мужик!
Она, тряхнув головой, улыбнулась.
У ее ног стоял старший сын, теребил за подол и настойчиво лепетал:
- Ма-ма… Ма-ма…
Из печи вырвался запах пригоревшего хлеба.
- Ой, батюшки, оладьи-то сожгла!
Мать положила малыша на постель и кинулась к печке.
В переднем углу Чечек играла в куклы. Девочка была рослой и крепкотелой, густые черные волосы заплетены в одну косичку с пышным бантом из розовой ленты. Задорно припрыгивая, приемная дочь подбежала к Макриде Ивановне:
- Мам, надо этой кукле новое платье сшить. Старое замаралось.
- Сошьем, Цветочек, сошьем. И тебе к осени, к школе, сошьем новое платье. Ты ведь у меня учиться побежишь.
На окне Анчи складывал кубики.
Сунув сковородку в печку, Макрида Ивановна вернулась к кровати, на которой сидел Коля, повалила ребенка на спину, погладила ему живот и слегка потянула за ноги:
- Расти большой, зайчик серенький! - Потом она схватила его за руки: - Ну, вставай. Будь сильным, товарищ Токушев. Учись ходить. - Поставила сына на пол и повела: - Гляди, гляди. Идет!
Из соседней комнаты вышел Борлай, в новых сапогах, в белой расшитой шелком рубашке; увидев младшего сына, рассмеялся:
- Идет! Ишь как ногами топает! Ты не держи его за руки.
- У меня дети растут, как грузди! Здоровенькие!
В минувшую ночь Борлай не мог уснуть. Слышал, как на городской каланче отбивали часы, как звучал пастуший рожок, собирая стадо. До рассвета мысленно бродил по родным горам, слушал весенний рев куранов и первый вылет кукушки. Он представлял себе, как распускался березовый лист и открывались яркие цветы, наполнявшие воздух пьянящими запахами. Ему хотелось развести костер по соседству с косматым кедром, съесть сырую, теплую почку курана, изжарить в пламени костра печенку, а потом, вернувшись в алтайское селение, выпить чашку араки…
После завтрака он надел черный пиджак и темно-зеленую фетровую шляпу.
Жена остановила его:
- Ты надолго уходишь?
- На весь день.
- А обедать как же?
- В столовой пообедаю, на выставке.
Проводив мужа, Макрида Ивановна глубоко вздохнула: "Сумрачный он у меня сегодня. Тяжело ему в городе работать".
4
Город строился на месте старой деревни. Через огороды и дворы пролегли новые прямые улицы, на пустырях поднялись четырехэтажные каменные дома.
Две речки разрезали город, между ними на зеленой стрелке - белые дворцы под праздничными флагами. Площадь переполнена людьми. Ни на одну ярмарку не собиралось столько. Мужчины в новых костюмах, женщины в ярких платьях.
Борлай Токушев шел туда. У мостика для пешеходов остановился, посмотрел на реку: мутная и тихая. Здесь, в предгорьях, нет такой прозрачно-чистой холодной и вкусной воды, какая журчит в горных речках. Скорей бы вернуться туда. Но… перевыборов в Советы в этом году не будет. Борлай не первый раз подумал о том, что хорошо бы поговорить по душам с секретарем обкома партии Копосовым, рассказать ему, как тяжело алтайцу из далеких горных долин жить в городе, где вместо цветущих полян - узкие улицы, вместо могучего кедра - тощие березовые прутики. Сказать ему, что работа в облисполкоме особенно трудна. Председатель часто уезжает в краевой центр или в аймаки. Тогда все идут к нему, заместителю. Перед Борлаем встают вопросы огромной важности. За его спиной - целая область. Ошибется он в решении какого-либо вопроса - это сразу почувствуют на местах.
"Пойду сегодня и скажу: "Отпусти назад, в колхоз, тяжело мне в облисполкоме, грамота моя небольшая, опыта мало"".
Токушев потряс головой:
"Не отпустит Федор Семенович. Хороший мужик, а не отпустит. Тепло улыбнется всем лицом и мягко так скажет: "Я тебе, дорогой мой, каждый день помогаю. Учись и работай". А может быть, даже по-отцовски постыдит: "Ты что же это, испугался трудностей? Нехорошо, друг, нехорошо"".
Вот если бы здесь был Филипп Иванович Суртаев! Тот бы помог уговорить Копосова. Но старого друга перевели на работу в краевой комитет партии. "Разве написать ему? Нет, не стоит зря время тратить. Суртаев тоже скажет: "Надо работать там, куда партия поставила"".
По мостику от павильонов бежал молодой человек в синей блузе, сотрудник областного музея.
- Борлай Токушевич, я жду вас с самого утра. Эта алтайка откочевала из аила.
- Куда откочевала? Почему?
По указанию Токушева на выставке поставили три аила и юрту бая. На время праздника было решено "заселить" аилы такими людьми, которые могли бы давать посетителям объяснения. В бедняцкий аил в качестве хозяйки была поселена слушательница совпартшколы Яманай Тюлюнгурова.
- Мы хотели аил оборудовать как жилье алтайцев-шаманистов, деревянных идолов повесили. Она запротестовала, никак не могли уговорить.
Борлай пришел к подножию лысой горы, где стояли аилы. Осмотрев их, он вместе с сотрудником музея отправился искать Яманай по всем павильонам. Они встретили ее у коновязей, где стояли лошади каракольских колхозов.
- Ты почему из аила убежала? - спросил Борлай.
- Они там кермежеков разных понавешали, а я смотреть на них не могу.
- Тебя обком командировал… на три дня.
- Уберите кермежеков - неделю проживу.
Говорила она решительно, морщинка между бровей выражала настойчивость.
- Чудачка ты, Яманай! Ты же знаешь, что никаких богов нет… Ведь это только для показа.
- Я сказала, что не могу слышать ни о кермежеках, ни о шаманах: сердце не терпит.
- Ладно, уберем, - уступил Борлай и повернулся к сотруднику музея: - В соседнем аиле кермежеки есть, а в этом и так ладно. Хватит старого.
Он пригласил Яманай, и она пошла осматривать лошадей своего колхоза. Старик в новом черном пиджаке и новой фуражке чистил серого, в яблоках, жеребца.
- А-а-а, Тюхтень приехал! - обрадовался Токушев - Здорово, старик! Кони у вас сытые. Молодцы! Кто еще из наших здесь?
- Шесть человек. Брат твой приехал.
Яманай покраснела и опустила глаза.
- Который?
- Байрым. Ярманка не приедет, - он в аймаке один остался.
- Меня в Агаш посылают на работу, - сказала Яманай.
- Рад за тебя. Ты там всех знаешь, и работа для тебя будет легкой.
Борлай посмотрел на ее голубое платье с глубоким вырезом вокруг бронзовой шеи, на загоревшее лицо, и ему показалось, что она стала выше ростом, стройнее и еще подвижнее.
…Праздник начался призывными звуками горна. На площадь вступил эскадрон бывших красных партизан из отряда "горных орлов". Флажки на пиках расцвели таежными пионами. Загоревшие физкультурники несли огромные мячи. Улицы были заполнены людьми, спешившими к месту торжества. Знамена, красные повязки на рукавах, флаги… Колхозники из дальних урочищ, въехали несколькими колоннами. На большой площади стало тесно. Ближняя гора покрылась яркими нарядами женщин. Белая трибуна посредине площади походила на речной пароход. Борлай вслед за председателем облисполкома поднялся туда. Рядом стояли дальние гости. Якуты и буряты, шорцы и хакасы, рабочие Кузнецкстроя и Новосибирска, Барнаула и Бийска, приехавшие приветствовать область-именинницу.
"Улу байрам! Великий праздник! - подумал Токушев. - Людей - как цветов на лесной поляне! Никогда столько не видел".