5
Вечером у скотного двора появился Бабинас Содонов. Борлай пригласил его:
- Заходи, полюбуйся на скот! - и повернулся к Людмиле Владимировне, которая рассказывала членам правления, как сделать во дворе вытяжные трубы.
Бабинас вошел во двор.
- Погляжу, как скот в тепле живет, - сказал он. - Старухи говорили, что коровы начнут кашлять.
- Глупостей много болтали. Пугали народ. "Алтайцам в избах жить нельзя - умрут". - Сенюш посмотрел Бабинасу в глаза: - Ты помнишь это?
- А зачем худое вспоминать? Вспоминать надо хорошее. А больше думать о том, что сегодня делается.
- В этом ты прав.
- Вот я и приехал поговорить, - оживился Содонов. - Ты, партийный человек, погляди, что делается в урочищах. От коровьего стона небо дрожит. Режут. Меня спрашивают: "Ты с коммунистами или с нами?"
- Кто спрашивает?
- Да многие… богатые. Пробуют распоряжаться: "Если с нами, то коров режь". А у меня рука не поднимается зря скотину губить. Зашел я сейчас к вам, - продолжал Содонов, - сердце радуется! Коров-то сколько!
- Хо! - не удержался Борлай. - А сколько у нас будет через три года! Тысячи!
Содонов гладил коров, заглядывал в кормушки.
Так они прошли половину двора.
Людмила Владимировна остановилась возле пестрой комолой коровы и, положив руку на ее спину, объявила:
- Это корова старая, давно приучена к подсосному доению. Сейчас ее будем доить по-новому, без теленка.
Борлай подошел к Бабинасу:
- Видишь, как мы живем? Хорошо?
Содонов посмотрел на Людмилу Владимировну, пытавшуюся подоить корову.
Корова лягалась, зло вращала круглыми глазами и тревожно мычала, словно теленка звала, но теленок не появлялся, и сосцы ее напоминали пустые мешочки.
- Вон, посмотри: сколько ученая баба вымя ни трясет, а корова молока ей не даст, теленка просит, - так привыкла. У старого человека тоже много старых привычек, - сказал Бабинас.
Людмила Владимировна взглянула на Миликея Никандровича, и он тотчас же поставил перед коровой ведро теплого пойла. Комолуха на секунду уткнула голову в пойло, потом облизала губы. Понравилось. Стала пить быстро и жадно.
Женщина погладила вымя и потянула за сосок. От сильной струи зазвенело дно жестяного ведра.
- Смотри, доит! - воскликнул Сенюш, подтолкнув Бабинаса.
- Мы с Миликеем Никандровичем в три дня ее приучили, - сообщила Людмила Владимировна.
Из ближних избушек прибежали алтайки, смотрели на дойку и хлопали руками:
- Ишь как раздобрила корову!
- Умная женщина! Не зря ее учили.
Подоив Комолуху, Людмила Владимировна пошла записывать удои. Она просила доярок молоко от каждой коровы выливать отдельно в молокомер.
Борлай с Бабинасом вышли со скотного двора. Над долиной плыла луна в радужном ореоле. Дым над избами подымался столбами.
- Морозы начинаются, - заметил Токушев.
- У кого избушки, тем хорошо, - отозвался Содонов.
- Строй себе избушку, - посоветовал Борлай.
Содонов понял это как приглашение вернуться в колхоз и, повеселев, сказал:
- Сначала аил перевезу. - И, не откладывая дела, спросил: - Где аилы ставят те… которые сейчас к вам приходят?
- Новые колхозники? Они сначала заявления пишут. Тебе хорошо: сын - колхозник, грамотный - напишет.
6
В доме Охлупневых было тесно и чадно. Старухи в истрепанных чегедеках и засаленных шапках сушили на железной печке листовой табак, набивали им большие трубки и не торопясь курили.
Женщины помоложе сидели на лавках и табуретках, пришивали к новым рубашкам и платьям пуговицы, обметывали петли.
Маланья Ивановна подходила то к одной, то к другой, смотрела работу, а иногда брала иголку и показывала:
- Вот так обшивай.
Муйна, скинув шубу, на большом столе гладила утюгом суконные брюки.
Маланья Ивановна беспокойно посматривала на нее, а когда слегка запахло шерстью, посоветовала еще раз спрыснуть водой.
В дом вбежала сестра в легком платье, в светлом платочке. Лицо ее сияло невысказанной радостью, и она прямо с порога бросилась Маланье Ивановне на шею и обдала щеку горячим шепотом:
- Ничего ты не знаешь, Малаша. Не знаешь, не знаешь…
- Ты меня задушишь, заполошная.
Маланья Ивановна сняла с шеи руки сестры и спросила:
- Ну, что у тебя стряслось? То носа ко мне не показывала, а теперь обнимаешься до удушья.
Старухи вынули трубки изо ртов, молодые алтайки побросали работу - все смотрели на сестер.
Макрида Ивановна схватила сестру за руку, увлекла за собой в запечный угол и там прошептала о большой радости:
- Затяжелела я, Малаша! Право слово!
- Понесла, говоришь? - переспросила сестра. - За русским мужиком жила - пустая ходила, за алтайца вышла - сразу понесла.
Макрида Ивановна обиделась:
- Тебе никакую радость сказать нельзя.
- Ну и оставайся со своей радостью. Тот раз алтаят себе в дети приняла - тоже прыгала. Мама, покойна головушка, однако, в гробу перевернулась: алтаец зять!
- Ты подумай, что болтаешь. У самой-то полон дом подружек. Даже табак терпишь.
У Маланьи Ивановны вдруг изменился голос:
- Мужик мой, сама знаешь, послан алтайцев всему обучить. Надо пособить ему. Вот я и хоровожусь с женщинами.
- Нет, я так не могу. Я все делаю от души, - сказала Макрида Ивановна.
- А кто тебе сказал, что я без души?
- Ты бы, Малаша, пришла да поглядела, как я живу. Детишек обмыла… Они ведь сиротки. Мне их жалко. Я их люблю по-настоящему, как своих кровных.
- Ах, да уж молчала бы!.. По-моему, коли я их под сердцем не носила, любви большой не будет.
- Неправда, Малаша, неправда. Я им не мачеха, а мать родная. И они это сердцем чуют. Верно слово. Давно я слышала одну хорошую поговорку: "Не та мать, что родила, а та мать, что вспоила-вскормила и на коня посадила". К этому добавить хочется: на добрый путь наставила.
Маланья Ивановна обхватила сестру и на секунду прижала к себе.
- А как звать будете ребеночка? По-русски или по-алтайски?
- Вот этого мы с Борлаюшкой еще не обговорили.
- Ладно. Хорошо, сестрица, что не затаила. - Маланья Ивановна говорила все мягче и теплее. - У тебя вся душа всегда на виду.
Про себя она решила: "Начну подарочек собирать".
Провожая гостью, она остановилась на крыльце и, глядя на удаляющуюся сестру, подумала: "Кто бы мог знать, что здесь Макриша счастье для себя отыщет?"
Глава пятнадцатая
1
В сумерки на заимку Чистые Ключи заехали два всадника, одетые в широкие косульи дохи и шапки-ушанки. У лошадей подвело бока, мокрая шерсть заиндевела. Верховые проехали прямо к усадьбе Калистрата Мокеевича.
Передовой, краснощекий бородач, спешился, распахнул ворота и начал уговаривать собаку:
- Лапко! Лапко! Нельзя. Свои.
Спутник его оглядел просторный двор.
- Да, мы опоздали. На снегу отпечатки подков.
- Не сумлевайтесь, Николай Валентинович, осподь поможет, отыщем, - уверенно басил бородач. - Я к самому хозяину забегу, а вы к Учуру, вот в эту избушку, постучите.
Приезжий внимательно осматривал двор: недавние аресты друзей в краевом центре, когда он, Николай Говорухин, едва схоронил свои следы, приучили к осторожности. Бородач подошел к кухонному окну и легонько постучал черенком плетки.
- Господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй нас!
Из дома ответил старческий голос:
- Аминь! Кого бог послал!
- Свои люди, Мокей Северьянович! Открой, ради оспода.
- Кто это такие - свои?
- Да Галафтифон я Миронович, из Кедровки.
Дверь открыла женщина. Старик встретил гостя в сенях, поклонился в пояс:
- Милости просим, гостенек долгожданный. Проходи в избу.
- Некогда гоститься-то, - сказал приезжий, общипывая лед с бороды и усов. - Где сын-то?
- А я думал, антихристы налетели по мою грешную душу, - продолжал старик, не слушая гостя. - Наши-то ружья подняли на богоотступников.
- Да сейчас-то где они?
- Ой, беда, беда! - вздохнул Мокей Северьянович. - Далеко в горах свое время ждут.
Вошел Говорухин.
- Здравствуйте, хозяин, - прохрипел простуженным голосом и сразу повернулся к своему спутнику: - Алтайца дома нет. Жена не говорит, где он.
- Учура потеряли? - спросил старик. - Он с нашими. За командира главного.
- Ты нас к ним отведешь, хозяин, - настойчиво отчеканил незнакомый гость.
- А ты кто такой будешь? Какого званья? Городской?
Говорухин назвался другом Сапога Тыдыкова. Старик, успокоившись, продолжал расспрашивать:
- Что слышно в городе? Долго нам еще терпеть и ждать лучшего? И как дело-то наше обернется?
- Все будет хорошо.
- Дай-то бог! - Старик истово перекрестился, долбя сухие плечи двумя перстами. - Проходите в избу. Эй вы, бабы, собирайте ужин!
Все трое вошли в кухню, помолились на медные иконы.
- Крест-то у тебя будто не наш. Щепотью молишься: образам Христовым кукиш кажешь, - укорил Мокей Северьянович. - Ну, да ладно, против антихристов пошел, дак и в кресте осподь тебя вразумит.
- Отряд-то большой?
- Десятка три, поди-ка, насчитается. Оборужены все как следует быть. Винтовки из земли повыкапывали.
- Сапог там?
- Там. Где же ему быть? Он вроде над всеми голова. Большого ума человек! Хотя и алтаец, а прозорлив.
Старик полез на печь.
- Бабы, где у меня новые пимы? Доведется дорогу показать людям добрым. Некому, окромя меня: мужики-то надежные все тамо-ка. Хоть слепой-слепой, а доползу как-нибудь.