3
Щетинистое, давно не бритое лицо начальника милиции было туго подвязано белым платком. У него третий день болели зубы. Но он ввиду важности дела протокол дознания писал сам. Перья были острые, втыкались в лохматую бумагу, а чернила - густые и тягучие. Буквы выходили корявые. Начальник часто менял перья, швырял испробованные под стол, вытирал пальцы о розовую пропускную бумагу и крякал, когда боль в зубах становилась невыносимой.
- Знаю, как больные зубы покою не дают. Но вы, товарищ начальник, не выдергивайте их, а поезжайте в город, там заплатки положат, - говорил Сапог, стоя у стола. - Золотые могут сделать.
- Жаль рвать два зуба сразу, - сказал начальник, не подымая глаз от бумаги. - А золотые - дорого.
- У всех больших начальников зубы золотые, - продолжал Сапог. - Золото здесь достать нетрудно. Алтай, говорят, золотое дно…
- Не мешайте! - прикрикнул начальник, но Сапог не унимался. Только говорил он теперь о другом:
- Вы, товарищ начальник, непременно укажите во всех бумагах, что преступника к вам доставил я, и перепишите всех свидетелей.
Он показал на своих работников и пастухов, которые сидели на полу:
- При них он сознался.
Начальник поднял на него круглый глаз, что-то хотел спросить, но громче прежнего крякнул.
- Зубы заболят, - замают человека. Надо лечить ехать, - навязчиво советовал Сапог, а потом, наклонившись к начальнику, зашептал: - Из-за ревности Анытпас стрелял. Говорят, Токушев к жене его начал ездить - ну, у парня терпенье порвалось. - Уходя, он обнадежил начальника: - Золото я для вас поспрашиваю у алтайцев.
Но начальник рассвирепел:
- В тюрьму захотел?
- Болезнь ваша сердце мое тревожит, - сказал Сапог, прижимая руки к груди.
В коридоре он увидел пастуха - его вели в камеру - и набросился на него:
- Что ты наделал, дурак? Сам себя решил. Разве можно из-за ревности людей стрелять, да еще таких активистов, как Байрым Токушев!
4
В угловой палате с высоким потолком и двумя окнами лежал Байрым. Лицо его вытянулось, щеки ввалились. Дышал тяжело. Иногда на жестком лице его появлялась легкая улыбка благодарности за все заботы о нем. Он медленно вел взгляд по беленым стенам, по потолку; ему даже казалось, что это не потолок, а чистое зимнее небо. Трогал байковое одеяло, шуршащую простыню, что была белее пушистого снега.
На соседней койке лежал русский, коногон. У него раздавило ногу молотилкой. Они посматривали друг на друга, выражая глазами сочувствие.
Байрым долго припоминал русские слова и наконец заговорил:
- Я спит, однако?
- Нет. Почему так подумал? - спросил сосед улыбаясь.
- Такой дом не видел… Я не был такой дом, - сказал Байрым и снова обвел палату удивленным взглядом.
Сиделка, просунув голову в дверь, сообщила:
- К тебе, алтай, отец приехал.
Байрым недоуменно повел глазами, не успел сказать, что Токуш слишком стар и не может один в зимнее время перевалить через хребет, как на пороге появился шустрый старик в белом халате, с узкими лисьими глазами, сивой бородой, с льстивой улыбкой на губах.
Он широким шагом двинулся к больному.
- Сильно болезнь мучит тебя, добрый человек? У меня сердце болит о своих людях, вот приехал навестить тебя. У какого зверя могла подняться рука на такого умного человека, как ты, младший брат мой?
Байрым замахал рукой и отвернулся, брезгливо зажмурившись.
Дежурная сестра напомнила, что ему нельзя двигаться.
- К перевыборам выздоравливай. Я пришлю тебе много баранины, масла, меду, - растягивая слова, продолжал Сапог. - Молока пришлю.
Байрым неожиданно сел. В Сапога полетели одеяло, подушка.
- Подавись, собака! Подавись! Пусть семьдесят семь громов упадут на тебя! Пусть клыки твои выкрошатся!
Дежурная сестра вытолкала Сапога в коридор и бросилась укладывать больного.
В ту ночь Байрым лежал с повышенной температурой, что-то бормотал и часто скрипел зубами.
5
Из больницы Сапог проехал в аймачный исполком. Занятия уже кончились. Но он застал там председателя, Чета Техтиекова, молодого алтайца с черной копной волос над широким лбом.
- Я по важному делу, - начал Тыдыков и слегка поклонился. - Прошу выслушать.
Техтиеков был новым в аймаке человеком, Сапога в лицо не знал и, любезно предложив ему стул, приготовился выслушать его просьбу.
Учтя это доброе предзнаменование, Тыдыков сел к столу, закинул ногу на ногу и заговорил таким тоном, что казалось, пришел предостеречь от большой ошибки:
- Слышал я, что скоро новые Советы будем выбирать?
- Да, приближаются перевыборы.
- А кого в наш, в Каракольский Совет посадите председателем?
- Кого народ выберет, - сказал Техтиеков и насторожился. - Много у нас хороших людей, партийцев и беспартийных, батраков, бедняков, середняков.
- Ты мне скажи как алтаец алтайцу.
- Да я и сам не знаю.
- А весь народ будет выбирать?
- Все. Кроме лишенных права голоса.
- Вот это мне не понятно. Зачем людей голоса лишать, когда они Советскую власть любят? Могут помочь…
- Таких баев и кулаков на свете нет, которые бы любили диктатуру пролетариата.
- Я про себя говорю. Царскую власть я ненавидел. Советская власть для меня родная, хорошая: народ грамоте учит, больницы открывает. Я тоже встал на новый путь, организовал коневодческое товарищество.
Техтиеков, теряя терпение, спросил фамилию. Сапог назвался.
- А-а, вон кто! Слышал, слышал. И по документам знаю. - Техтиеков встал и сказал четко, строго: - Лишен голоса правильно - как бай, как эксплуататор. И разговаривать больше не о чем.
- А как мне голос вернуть?
- Никак.
- Я жаловаться буду. В Новосибирск поеду, в Москву.
- Жалобы на лишение голоса надо подавать в сельскую избирательную комиссию.
- Там сидит парнишка - Аргачи. У меня в пастухах жил, табуны пасти не умел, а теперь его народом управлять посадили.
- Вот ему и подавай. Он тебя хорошо знает, - отрывисто бросил Техтиеков, давая понять, что разговор окончен.
6
Одна лампа лениво мигала на столе, вторая - под потолком, обвитая мягкими шарфами дыма.
Навстречу Копосову, только что перешагнувшему порог, поднялся председатель аймачного комитета взаимопомощи, тонкий человек с вытянутым лицом.
- Я вас сегодня искал: надо было спросить об одном деле.
- Искал? Я целый день был в айкоме, - ответил Копосов. - Ну, что у тебя? Давай.
- Дело такое: комитету взаимопомощи тридцать баранов пожертвовали, так я думал, принимать или не принимать, - приглушенно сообщил председатель, будто боялся, что его услышат.
- Кто мог пожертвовать?
- Сапог. Самых лучших.
- Возвратить. Немедленно возвратить. - Голос секретаря стал необычно строгим. - Нельзя, товарищ, быть таким близоруким. Бай - хитрый, он хочет на этом создать себе политический капиталец, вернуть былой авторитет.
…По пути к дому Сапог решил еще раз заехать в сельсовет. Ногона он отправил домой, чтобы все видели, что бывший зайсан, как простой человек, ездит один, без прислужников.
Из сельсовета, слегка прихрамывая, вышел Аргачи. Он направился к заседланному коню, но, заметив приближающегося всадника, остановился.
Стоял он крепко, точно врос в запорошенную снегом землю. На нем были меховые - белые с черными крапинками - кисы, поэтому ноги казались обернутыми берестой. Лисья шапка была сдвинута на затылок, лоб открыт.
Сапог взглянул на него и удивился происшедшей перемене.
Не узнать человека: лицо открытое, смелое, нет и следа былой подавленности. Но наедине, может быть, удастся договориться обо всем.
И Сапог, спешившись, поклонился ему нарочито низко:
- Здравствуй, умнейший человек. Я заехал позвать тебя к себе в гости. Отец твой часто гостил у меня, араку пил.
- Не гостил, а батрачил.
- Мы с тобой братья, в наших жилах одна кровь.
Аргачи, нахмурившись, наблюдал за Сапогом.
- Каким ты добрым стал! А не знаешь ли, почему у меня зубы черные?
Сапог вспомнил, что когда-то, ударив работника по зубам, сломал золотое кольцо на своем среднем пальце.
- Зачем назад смотреть? Надо вперед, вместе… Тогда я погорячился, а если на горячий камень плюнуть, то и камень зашипит.
Аргачи еле сдерживал себя.
- А не знаешь ли ты, почему я стал хромым? Не помнишь, как мне ногу переломил?
- Самого быстроногого коня тебе отдам. Хочешь - бери арабской крови, хочешь - английской.
Дыша часто и коротко, Аргачи крикнул:
- Уходи! Уходи, пока жив!
Сапог долго не мог нащупать стремян. Потом, удаляясь, с достоинством бросил через плечо:
- А все-таки ты приезжай. Нам не из-за чего ссориться. И я не сержусь. Всякий человек зря погорячиться может.