Возвращаясь из церкви домой, Роберт Кромвель объяснял трёхлетнему сыну, ведя его за руку, ступая медленно, осторожно, как человек, привыкший ездить верхом:
- Служение Господу, Оливер, не такое уж лёгкое дело, как может тебе показаться, ведь душа человека смущается дьяволом, а дьявол хитёр, ах как хитёр, он хитрее самого хитрого хитреца. Как ты думаешь, в чём его хитрость? Тебе уже пора это знать, потом будет поздно, мой мальчик. Дьявол смущает бедную душу легионом желаний. Смущённая ими, душа становится похожа на путника в чужой стране, среди неведомых зверей, может быть, лучше сказать, это город, осаждённый врагом. Слабая душа уступает дьяволу без борьбы, сдаёт город врагу, не сделав ни единого выстрела, тогда как душа того, кто служит Господу, подобна воину, выступившему в поход. Чтобы спастись, она вступает в борьбу с искушениями плоти, с соблазнами растленного мира, погрязшего в грехе и разврате, об этом ты узнаешь потом, когда станешь взрослым. Не уставай же в борьбе, мой мальчик, не останавливайся ни на минуту, иди вперёд и вперёд, выкажи мужество, закали сердце желанием победить.
Роберт знал, о чём говорил. Его борьба с кознями дьявола была давно позади. Он неукоснительно следовал правилам, которые, не зная усталости, внушал своему пока что несмышлёному сыну. Бережливость, скромность этого человека могли служить примером другим. Он всегда был одет в камзол простого сукна, вытканного его же ткачами. Камзол украшался только широким белым полотняным воротником, без кружев и иных финтифлюшек, какими ублажают свою пустоту бездельники и кавалеры, да стальной пряжка кожаного ремня. Его лицо бывало большей частью спокойно, взгляд сосредоточен, губы сжаты. Он был сдержан в обращении с женой и детьми, строг, но справедлив со своими работниками, немногословен с единоверцами, неразговорчив с приверженцами королевской церкви и всегда с презрением, даже с ненавистью говорил о папистах, которым, по его убеждению, не должно быть места на доброй английской земле. Он не любил церковных праздников, потому что в праздники запрещалось работать. Во время праздников Роберт выходил на площадь вместе с семьёй, не желая предстать перед судом, ведь всюду в толпе шныряли шпионы епископа, но не принимал участия в плясках, поскольку почитал эти пляски наваждением дьявола. Не прикасался к картам, не играл в кости, не бывал в театре, когда лондонские актёры давали представления в Гентингтоне, не участвовал в спортивных играх вроде футбола или ручного мяча, из чего следует, что Кромвель тщательно избегал искусно сплетённых сетей хитроумного дьявола.
Твёрдо уверенный в том, что отвращает козни дьявола от себя и своих домочадцев, Роберт воскресными вечерами усаживал жену и детей за большой дубовый обеденный стол. Они чинно рассаживались на длинные лавки, соблюдая строго заведённый порядок: дети ближе к концу, слуги на самом дальнем краю. Глава семейства опускался в просторное дубовое кресло с невысокой прямой спинкой, которой никогда не касался спиной, и раскрывал свою английскую Библию, отпечатанную на тончайшей бумаге небольшого формата, чтобы она всегда была под рукой, и в поле, и в путешествии, и на случайном ночлеге. Перед ним горела единственная свеча. Из тьмы слабый свет выхватывал нос, длинные пряди прямых рыжеватых волос, которые опускались на грудь, желтоватые страницы с чёрненьким бисером строк и застывшие в напряжённом внимании лица семьи. Мрак таинственно клубился за спинами. Стояла мёртвая тишина.
Единственную книгу Кромвель читал медленно, благоговейно, не так, как читают обычные книги. Отчётливо, ясно произносил низким голосом каждый стих, останавливался в раздумье, точно читает впервые, изъяснял его смысл и для лучшего понимания приводил всем известные истории из жизни родных, соседей, торговцев мясом и шерстью, пастухов и ткачей. К изумлению слушателей, среди них обнаруживались свои Иовы, Ионы, Иаковы, и те, кто зарывал талант в землю, и те, кто приумножал данный талант, и, конечно, Иуды, и стих оживал у всех на глазах, и смысл его становился понятен.
Всё-таки послания Петра привлекали его чаще других. Какое бы происшествие ни всколыхнуло маленький Гентингтон, разорись кто-нибудь из соседей, попадись торговец шерстью на жульничестве, проворонь коров или овец пастух, он аккуратно перебрасывал страницы ближе к концу, и голос его возвышался, точно сам он становился апостолом и обращался к пришельцам и избранным:
- "И если вы называете Отцом Того, Который нелицеприятно судит каждого по делам, то со страхом проводите время странствования вашего, зная, что не тленным серебром или золотом искуплены вы от суетной жизни, преданной вам от отцов, но драгоценною кровию Христа, как непорочного и чистого Агнца, предназначенного ещё прежде создания мира, но явившегося в последние времена для вас, уверовавших чрез Него в Бога, Который воскресил Его из мёртвых и дал Ему славу, чтобы вы имели веру и упование на Бога".
Часто останавливался, подолгу молчал, точно хотел молчанием усилить важность прочитанного, продолжал взволнованно, и голос его возвышался:
- "Не воздавайте злом за зло или ругательством за ругательство; напротив, благословляйте, зная, что вы к тому призваны, чтобы наследовать благословение. Ибо кто любит жизнь и хочет видеть добрые дни, тот удерживай язык свой от зла и уста свои от лукавых речей; уклоняйся от зла и делай добро; ищи мира и стремись к нему. Потому что очи Господа обращены к праведным и уши Его к молитве их, но лицо Господне против делающих зло, чтобы истребить их с земли. И кто сделает вам зло, если вы будете ревнителями доброго?"
Заканчивал всегда растроганно, тихо:
- "Итак, вы, возлюбленные, будучи предварены о сем, берегитесь, чтобы вам не увлечься заблуждением беззаконников и не отпасть от своего утверждения. Но возрастайте в благодати и познании Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа. Ему слава и ныне и в день вечный. Аминь".
Затем поднимал голову, долго смотрел перед собой, точно силился увидеть Его, осторожно закрывал единственную книгу и устало произносил:
- Ступайте с миром.
Если Роберт не читал единственную книгу и не рассуждал о ценах на мясо и шерсть, то вспоминал своих предков. Он любил подчеркнуть, что они были валлийцами, а валлийцы, по его убеждению, были лучшими из людей, трудолюбивые, гордые, независимые, не чета англичанам, которые только что не молятся на своего короля. Кромвели и Уильямсы, близкие родственники, испокон веку жили в Уэльсе. Они были овцеводами и суконщиками. Суконщиком был и Томас Кромвель, впоследствии прозванный Железной рукой. Перебравшись по делам в Лондон, он сумел сделать блистательную карьеру, со временем сделавшись правой рукой короля. Когда Генрих VIII решил порвать с католическим Римом, первым, кто поддержал это мужественное решение, был Томас Кромвель. Его стараниями был смещён с поста канцлера и казнён Томас Мор, истовый, непримиримый папист. В благодарность за эту услугу король Генрих сделал Томаса канцлером и поручил ему истребить в Англии самый дух католичества. Повинуясь высочайшему повелению, бывший суконщик громил монастыри и вешал папистов. Монастырские земли становились достоянием короля и его приближённых. Тогда многие аббатства перешли в собственность Томаса, но самым богатым человеком в Англии он стать не успел. По мнению Роберта, прадедушка, отступая от истинной веры, напрасно потакал греховным наклонностям короля. Он не был против развода его с первой женой, приветствовал второй брак с Анной Болейн, который отказался признать ненавистный папист Томас Мор, не возражал против третьей жены короля и сам ему выбрал четвёртую. Потакание чужому греху есть тоже грех, и Томас был жестоко, но справедливо наказан. Четвёртый брак короля не заладился, как и прежние. В этой неудаче король увидел тайные козни свата и канцлера. Его повелением Кромвель был обезглавлен.
Так случилось, что на празднествах, устроенных именно по случаю этого четвёртого брака, в рыцарских поединках отличился Ричард Уильямс, его верный помощник, близкий родственник, кажется, даже племянник. Говорят, на нём был белый бархатный плащ и он отразил все атаки противников и выбивал соперников из седла метким ударом копья. Король Генрих, быстро стареющий, уже неизлечимо больной, был восхищен, возвёл Ричарда Уильямса в рыцари, обнял его со слезами, подарил перстень с алмазом, тут же снятый с руки, и расслабленным голосом произнёс:
- Прежде ты был мой Дик, теперь будешь мой диамант.
Истинный валлиец, Ричард Уильямс после казни канцлера взял его имя и стал называться Ричардом Кромвелем. Король Генрих, жестокий деспот, но рыцарь в душе, не стал возражать. Ему нужны были верные слуги, а Ричард оказался верным слугой. Он раскрыл заговор папистов-еретиков и сам участвовал в его подавлении; довершил начатый дядей разгром папистских монастырей и проявил истинную доблесть в войне против французов, тоже папистов, посмевших поддерживать английских еретиков. В награду за подвиги король Генрих пожаловал новоявленному Кромвелю земельные владения в Лондоне и Уэльсе, отнятые у папистских монахов, а также доходы с одного приората и одного аббатства в графстве Гентингтон. Сделавшись богачом, Ричард женился на дочери лондонского мэра, вышел в отставку, поселился в своих владениях и зажил барином-белоручкой, что очень не нравилось его внуку Роберту.