Умирающий едва прикоснулся к вину. Вино тоже изменило: оно утратило свой терпкий, бодрящий, обжигающий вкус. После вина сердце пускалось биться тревожно и так быстро, точно собиралось вылететь навсегда, а поясницу обжигала жестокая боль. И все изменили ему, теперь уже все. Дочери вышли замуж за кавалеров и венчались тайно по англиканским обрядам, хотя знали, что англиканскую церковь он объявил вне закона. Ему противились его генералы, среди них созревала и крепла мысль о предательстве. Ламберта, лучшего из его полководцев, пришлось отстранить и отправить в провинцию. Провинции волновались. Выпускались горы памфлетов, затевались заговоры, вспыхивали восстания, и если бы заговоры и восстания были делом рук одних кавалеров, этой недобитой монархической сволочи, которая во сне и наяву видела возвращение ненавистных Стюартов. Так нет, затевали смуту республиканцы, левеллеры, анабаптисты, какие-то люди пятой монархии, католики, во сне и наяву видевшие победу Испании, служили мессы в частных домах, от них не отставала англиканская церковь. Полиция сбивалась с ног, казни следовали одна за другой, генералы были по локоть в крови, а заговоров и восстаний становилось всё больше. Главное, давно опустела казна, никакие конфискации не могли наполнить её, никакие чрезвычайные меры, дефицит превышал годовой доход и перевалил за полтора миллиона. Солдатам не выдавали жалованье три месяца, ещё месяц-другой, и армия выступит против него. Что станется с ним? Ничего. Ему достанет времени умереть. Что станется с Англией? Англия захлебнётся в новой резне, Испания обрушится на неё, и от Англии ничего не останется, только пепел и тлен, это он своими глазами видел в Ирландии.
В этой жалкой стране никто не в силах понять или не желает принять священный закон, начертанный Господом: политик делает только то, что возможно. Левеллеры добиваются справедливости и видят её в установлении равенства - какая справедливость, когда немногие богаты, а многие бедны, какое равенство богатого с бедным, богатые и бедные испокон веку враги, и разве богатые откажутся от своих богатств без новой резни? Кавалеры жизнь отдают, чтобы воротились Стюарты - какие Стюарты, Стюарты приведут за собой разгневанных землевладельцев, которые потребуют воротить земли, раскупленные или раскраденные его генералами, его офицерами. Свои земли не получить им без новой резни, и разве могут управлять страной те, кто уже управлял и умудрился всё потерять? Республиканцы, вечные фантазёры и крикуны, требуют чистой республики. Какая республика? В последний парламент, предварительно очищенный его повелением от подозрительных элементов, избиратели направили монархистов, а монархисты потребовали восстановить палату лордов и власть короля, и разве смогут республиканцы со своей чистой республикой удержаться у власти без новой, ещё более жестокой резни?
Разбогатевшие воротилы торговли, разжиревшие финансовые магнаты, смирнёхонько засевшие в Сити, одинаково страшатся и республики, и Стюартов, и равенства. Оно и понятно, в любом случае их жадные головы первыми попадут под топор палача. Они тоже хотят палату общин, палату лордов и власть короля, своего короля, который не отдаст их на растерзанье ни левеллерам, ни республиканцам, ни кавалерам. Своим королём они видят его, невольного вождя революции. Они предлагают корону, наследственную власть и много денег на армию, ибо без армии он не сможет их защитить.
Оливер Первый - звучит довольно смешно. Он служил только Господу. Звания генерала, протектора, короля, придуманные людьми, наивными в своей слепоте, для него не дороже пера со шляпы. Всё-таки мог бы стать королём, если это воля Господня. Тогда наверняка получит деньги на армию, заплатит солдатам, и армия по-прежнему будет на его стороне. Кто же посмеет ему возразить? Возразят его генералы. Не успеет холодный металл коснуться его головы, они арестуют его, обвинят в измене, в отступничестве, в сношениях с дьяволом, не важно в чём, но своей смертью он тогда не умрёт.
Да и много ли нынче весит звание короля? Один звук, пустота. Кромвель и без королевского титула может передать власть по наследству. Но кому? Сыну Ричарду? Какой же он протектор или король? Ричард напрочь лишён государственного ума. В первый же день наделает столько ошибок, что власть сама собой выпадет из его слабых рук. Его политические взгляды расплывчаты, он лишён энергии действия, в его сердце не бьётся жажда победы, он не живёт только мыслью о Господе. Пока отец воевал и правил, правил и воевал, из сына вырос тихий, скромный сельский хозяин, любитель охоты и лошадей, убеждённый, что в этом мире ничего не придумано лучше сытой, спокойной, размеренной, непритязательной жизни в своём уголке, со своей конюшней, со своей сворой собак, с женой и детьми. Может быть, Ричард прав, однако за это генералы презирают его, армия не примет гражданского человека, финансовые воротилы деньги, конечно, дадут и станут вертеть им, как куклой, не у короля Ричарда, не у протектора Ричарда будет настоящая власть, настоящая власть будет у них. Неужели море крови пролито единственно ради того, чтобы страной управляли торгаш и банкир?
Господи, свой праведный гнев изливаешь за что?!
Он был убеждён, что сам Господь возвысил его, сам он этого не хотел, не просил, он всегда был покорен только воле Его.
2
Роберт Кромвель, отец, был простой сельский хозяин, землевладелец и пивовар, и он сам, Оливер Кромвель, его единственный сын, долгие годы тихо и мирно был сельским хозяином, землевладельцем и пивоваром. Оба они гордились тем, что варят пиво, разводят овец и коров и получают доход более трёхсот фунтов стерлингов в год. Роберт Кромвель любил повторять:
- Труд есть священный долг перед Господом, ибо Господь сказал, что тот, кто верит в него, должен в поте лица добывать свой хлеб, и потому всё лучшее на земле Создано трудом человека.
В любое время года, в любую погоду, в дождь и в жару Роберт Кромвель поднимался чуть свет, завтракал хлебом и молоком, сам отправлялся в конюшню, седлал своего гнедого конька, способного пройти без отдыха тридцать миль, в поношенной шляпе, в потёртых перчатках поднимался в седло и выезжал со двора, пропадал целый день, а домой возвращался с наступлением темноты, усталый, но спокойный, довольный собой.
Он объезжал стада коров, отары овец, осматривал маток, при случае сам принимал телят и ягнят; следил за созреванием трав и мог встать в один ряд с косцами или подавать вилами сено; с особенным вниманием наблюдал за стрижкой овец и сам брал ножницы в руки, чтобы помочь стригалям; проверял, хорошо ли вымыта шерсть, ровно ли щиплют её крестьянские ребятишки, одинаковой ли толщины нити прядут крестьянские девки, сколько нитей закладывают в основу ткачи, работающие на него в деревнях, ближних и дальних, проверял ширину и длину полученного куска, взвешивал каждый кусок, добиваясь, чтобы прядильщики и ткачи неукоснительно соблюдали закон; отправлял коров и бычков поблизости в Кембридж, а шерсть и сукно на лондонский оптовый рынок, подсчитывал прибыль и, если прибыль была высока, не без гордости говорил:
- Шерсть - вот истинное золото Англии. Испанское золото даровое, испанцы, паписты, еретики, льют кровь и грабят колонии, своё золото они промотают ещё быстрей, чем Оливер промотает наследство отца, а золото Англии будет всегда.
Если цены падали и Роберт Кромвель зарабатывал меньше трёхсот фунтов стерлингов в год, он долго ворчал, что испанцы, эти паписты, еретики, вытесняют английскую шерсть с европейского рынка, что у этих папистов, еретиков шерсть тоньше и сладу с ней нет. Тогда он вспоминал короля и бранился:
- Обязанность короля приумножать достояние подданных. Давно пора задать перцу этим папистам, еретикам.
Каждое воскресное утро, неизменно спокойный, сосредоточенный, во главе семейства, отправлялся в приходскую церковь. Правда, это была королевская епископальная церковь, она не удовлетворяла его. Королевская, англиканская церковь, по его словам, порвала с папистами только для виду. Его раздражали пышные одежды священников, роскошное убранство икон, языческие обряды, как он их называл. Роберт, как и многие горожане, считал, что церковь должна быть бедной и строгой, как в первые века христианства, когда она жила по заветам Христа, ибо сказано, что ни один богач не попадёт в Царство Небесное. Для него единственным и величайшим законом было Евангелие, только оно было компасом, который указывал верный путь к праведной жизни, только оно было якорем, спасавшим его в бурях переменчивой жизни, оно стояло выше его мысли, выше воли, он чтил только Евангелие и преклонял голову только перед этим законом, который был установлен не им и никем из людей, и если Кромвель исправно каждое воскресное утро посещал королевскую англиканскую церковь, то лишь потому, что пропустившего ждал епископский суд, а Евангелие предписывало покорность властям, праведным, справедливым властям, иногда прибавлял он, когда король отступал от истинной веры и причинял своим подданным вред, ведь не Господь существует для человека, но человек существует для Господа, вся жизнь человека не более чем служение и прославление Господа, из чего следует, что король так же должен служить Господу, как и простой смертный.