Если не было вопросов, учитель сам заводил острый разговор про наше безрадостное житье-бытье. Я обычно покидал класс самым последним. Не хотелось уходить. У меня было такое чувство, будто я нашел именно то, что так долго искал. Это был живительный родник.
На следующем занятии Ареф. рассказывает о поэме Фердоуси "Шах-намэ…"
- Господин учитель! Правда ли, на плечах у Зохака выросли два змея и будто бы питаются они его мозгом? - спрашивает Ахмед.
- Если посмотреть на картинку, то получается так. Но великий поэт сказал тут другое. Фердоуси в образе змей изобразил чужеземных поработителей и своих грабителей. Эти гады сосут народную кровь.
Снова вопрос:
- А, правда, что Дорофше Кавэян хранится в персидской сокровищнице?
- Дорофше Кавэян - гордость персидского народа. Тысячи лет прошло, но люди помнят своего полководца, кузнеца Кавэ. Вспомните-ка, кто знаком с поэмой, как он привязал к палке кожный фартук, и этот фартук стал знаменем - Дорофше Кавэян. Под этим знаменем повстанцы, во главе с Кавэ, разбили силы кровавого Зохака.
- Интересно, какой нации Кавэ? Не курд ли он? - Про это спрашиваю я.
- Персия - государство многонациональное, - отвечает Ареф. - И каждая нация с полным правом может назвать кузнеца Кавэ своим.
Меня окрыляют эти слова, я горд за своего предка. Светлеют лица и других учеников. Такая вселяется решимость в каждого, кажется, дай команду и эти люди пойдут в бой. Жалко, что нет легендарного кузнеца. Я думаю о нем и вдруг… начинаю сравнивать Кавэ с учителем Арефом. Смотрю на учителя и все больше утверждаюсь в правильности своего сравнения. Ну-ка, а ведь есть сходство. Ареф сумел бы повести за собой людей? О, конечно, за таким человеком пойдут люди на самое опасное дело, ради своего счастья. Я уверен в этом.
- Борьба за свободу - это и есть настоящая народная наука! - разносится его чистый, сильный голос. - Это - единственный путь к счастью!..
Утром - снова в Боджнурд.
Иду. У подножия травянистого холма Пальмиса, над родником сидит пожилой мужчина. На коленях у него маленький дикий козленок. У меня защемило сердце. Бедный малыш, только ходить научился и уже лишился матери.
- Здравствуйте, апо мерген! - поприветствовал я охотника.
- Здравствуй, парень!
- Апо мерген! Как удалось поймать такого маленького?
- Пе-е, разве мало способов ловли?
- А где мать козленка?
- В барбарисовых кустах, смотрит, наверно, на сынка. Далеко не уйдет…
- Его убьют? Сколько же мяса в этом малыше?
- На сегодня хватит семье, а завтра аллах пошлет добычу побольше.
- Апо, неужели, не жалко отнять у матери и зарезать такого маленького?
- Э, я вижу, ты глупышка, а не парень! В твоих годах и я был добряком и щедрым, но нужда лишила меня этой щедрости. Ты жалеешь козленка, а тебе не жалко моих четверых детей? Они сидят голодные, ждут не дождутся меня. Я слышу их голоса: "Есть… умираем… есть хотим!"
- Апо-джан, я понимаю, но козленок совсем маленький! Воробышек, а не рогаль. Пусть подрос бы хоть немного? Вот вам четыре крана, отдайте мне козленка.
Охотник резко встал, выпрямился, сурово посмотрел на меня, будто я оскорбил его. "Рассердился", подумал я, но ошибся.
- На, - тихо сказал он. - Пусти чертенка!.. Вон там, в кустах, его мать. Э-эй!
Я протянул ему деньги. Он оттолкнул мою руку и, кажется, на этот раз, действительно, оскорбился:
- Но, не дури, парень! - И зашагал своей дорогой.
- Хаде-хафез, дядя мерген!
- Хаде-хамра!
Я прошел должно быть половину фарсаха и вдруг под кустом около Пальмиса, шагах в десяти от себя увидел сердито, завитую в клубок тиромар. Сердце у меня похолодело, волосы встали дыбом. Я отпрянул в сторону. Что делать? Бежать? В детстве научил меня отец, как быть при встрече с такой гадиной. Мигом я снял сумку с плеча, что бы быть готовым к поединку. Змее не понравилось, что я остановился. Вид ее стал еще страшнее, шипит, жалом поводит, вот-вот бросится. Ну, что ж, давай бросайся. У меня тяжелая ореховая палка. Главное - не промахнуться! Стою, напружинясь, без движения, не отрываю взгляда от гадюки. Вся сила и внимание у меня сосредоточены для схватки. Отступать нельзя. Малейшее движение - и змея бросится, ужалит. Чуть-чуть я пошевелился, и она ринулась, еще бы миг… Я встретил ее на лету палкой. Удар!.. Она отлетела шипя, извиваясь, в сторону. Не давая опомниться, я еще раз ударил, потом еще… Схватил камень и размозжил гадюке голову.
Бой выигран, но я все еще с дрожью оглядываюсь. Иду по тропинке, напряженно смотрю под ноги и по сторонам: "Не затаилась ли где-то еще такая тиромар? Ох, ты тварь! Ведь я волка не боюсь, а ты напугала!"
С трудом успокаиваюсь. Поднявшись на вершину горы, увидел Боджнурд, с его сверкающим "Айнэ-ханэ" - дворцом правителя.
На вершине горы Имамверды у меня, как всегда, последняя передышка. Сижу, смотрю вниз, но вижу перед собой не дома и улицы, а жизненный путь, пройденный мной. Вспоминаю те тревожные, бездомные дни, какие мы перенесли по прибытии в Боджнурд. Но, слава аллаху, разметало черные тучи, и засияло голубое небо! Я стал работать пастухом… Где теперь мой друг Рамо? А повар? Молодец, научил меня говорить по-фарсидски. А Парвин ханым? Ох, солнце мое, Парвин! Как ты ко мне добра, как ты хороша! Ты не похожа ни на одну из капризных и кичливых богатых девушек! Ты настоящее счастье, Парвин!
Незаметно для себя я с головой погрузился в воспоминания и так увлекся, что спохватился только у городских ворот.
Оказывается, я уже спустился с горы Имамверды!
Вечером весело рассказывал матери и сестренкам о своих приключениях в дороге. Вертлявые девчонки накинулись на меня с объятиями и поцелуями, невозможно отбиться. В их глазах я был сказочным героем.
- А козленок нашел свою маму?
- Сразу нашел! Я пустил его в кусты, где поджидала мать!
- А ты расцеловал козленочка?
- Да как же такого маленького не расцеловать?
- В другой раз я нарву травки и дам тебе, Гусо-джан. Как встретишь того козленка, то обязательно покорми его! И еще конфетку дам. Ладно?
- Травы там много… А конфеток козленок не ест. Лучше мне давай.
Мать говорит:
- Твой добрый поступок, Гусо, отвел от тебя смертельное жало змеи. В тот самый момент, когда змея набросилась на тебя, коза и козленок обратили свой взор к аллаху, чтобы он послал на помощь тебе ангелов!
- Наверно это так и было, мама. Я слышал, как ангелы шелестели крыльями. Кроме того, на всякий случай, у меня была в руках крепкая чабанская палка.
Что и говорить, мои подвиги в горах заслуживают похвалы, прямо - геройские. Не пойти ли к Парвин-ханым, рассказать обо всем, похвастаться. Кстати, хороший повод для встречи. Главное, не растеряться. Надо говорить так же смело, как говорит Ареф. В самом деле - чего я боюсь? Почему я перед ней теряюсь? Мало ли, что она богатая! Вот возьму и буду разговаривать с Парвин, как с любой простой курдянкой…
Над городом желтая пыль. Где-то неподалеку поднялась буря. Голуби покидают небо. Прячутся воробьи. Каркают вороны. Птицы, верно, думают, что будет дождь. Ни черта они не понимают! Летом в Боджнурде дождей не бывает. Пыльные бури - другое дело.
Я слоняюсь по двору, но меня неудержимо тянет к тете Хотитдже. С чего бы это, а? "Ай, брось, Гусо, не обманывай себя!" - думаю я и решительно выхожу на улицу. Квартал, другой, третий… А вот и заветный дом.
- Здравствуйте, тетя-джан!
- Здравствуй! Заходи. Ну и растешь ты! Любо глянуть на тебя, Гусо-джан!
- О, вы, наверное, любите меня, тетя?
- Кровь-то родная. Как же я могу не любить племянника? Да еще такого красавца.
- Но вы же сказали Парвин-ханым, что я рябой…
- Разве я сказала, что ты некрасивый?
- А Парвин вы тоже любите, тетя?
- Что тебя, что ее - одинаково, Гусо-джан. Она мне, как дочка. Пойдем к ней, она тебя поджидает.
- Откуда она узнала, что я приду?
- Как не знать?! Сегодня же у тебя свободный день. Подсчитать нетрудно.
Через узенькую калитку тихо входим в сад. Парвин сразу же увидела нас, идет навстречу. Тетя подталкивает меня в спину, смеется:
- Принимай, Парвин-ханым! Оставляю тебе…
Тетя Хотитджа незаметно уходит. Мы остаемся в саду одни. Парвин о чем-то говорит, кажется, рада, что я пришел, но я пока не могу толком соображать. Надо немножко одуматься. Тут одуряюще пахнет цветами и так красиво кругом, что сразу не освоишься. И еще красивее выглядит Парвин среди этой роскоши. Сад наполнен нежными запахами и глубочайшей тишиной, даже боязно произнести вслух хотя бы слово. Парвин-ханым, словно цветок, царица роз, нарциссов и левкоев. Она с улыбкой берет меня за руку, ведет по цветнику.
- Гусейнкули, ты знаешь название этих цветов?
- Да, бану… Я знаю, как называется каждый цветок. Меня научил этому садовник.
- Вот как! Тогда скажи, как называется вот этот?
- Это Гуле-атоши - огненный…
- А этот?
- Гуле-банафша - фиолетовый…
- А этот?
- Гуле-оргавани - голубой…
- А какой из них лучше всех?
Я промолчал. Но чуть было не сказал: "Лучший цветок- это ты, Парвин-ханым!" Кажется, и без моих слов Парвин догадалась, что я подумал. Она смутилась и радостно потянула меня под яблоню.
- Ну, рассказывай что-нибудь!