Здесь Иван сумел постичь основные, неписанные, каноны советской жизни: никогда никому не доверяйся, не верь ни во что, во всех трудностях и бедах надейся только на самого себя. - Не предают только деньги и книги! - сделал вывод он.
С первых же дней работы на заводе стало ясно, сколь соответствует коммунистическая пропаганда реальной жизни. Энтузиазм рабочих был столь "велик", что Иван порой просто не мог сдерживать громкий смех. Например, довольно обычным в практике рабочих фактором была сдача в отдел технического контроля по нескольку раз одних и тех же изделий. Причем этот механизм был настольно изощренно разработан, на это затрачивалось столько энергии, что проще было бы изготовить новое изделие. Отлынивание от работы, лодырничество являлись предметами гордости. На вопрос, как работается, друзья отвечали друг другу: - А ни хрена не делаю!
И это звучало как хвастовство.
Приписки в документах, отражавших трудовой вклад, все росли и росли. Очень часто старшие рабочие получали надбавку за счет молодежи, которой по нарядам занижалась выработка.
Это не могло не возмутить Ивана. Как обычно, он решил добиться справедливости. Сначала написал заявление начальнику цеха, затем пошел к нему на прием. Ничего не помогало. Тогда он "окончательно настроил против себя коллектив", побывав на приеме у директора завода.
Директор завода, выслушав молодого рабочего, был возмущен "такими безобразиями", позвонил начальнику цеха и потребовал немедленного "наведения порядка".
Порядок был наведен тем, что Ивана Зайцева перевели в другой цех как "разгильдяя и склочника". Дополнительно он еще оказался должен цеху, из которого выбыл, некоторую сумму, хотя, по своим подсчетам, заработал за это время немало.
В другом цехе его приняли настороженно. Теперь он уже работал в качестве ученика слесаря. Не имея элементарных навыков, зная теперь, что ничего в этом мире доказать нельзя, Иван "смирил гордыню", скромно отбыл ученический срок, по истечении которого стал самостоятельно трудиться слесарем до следующего лета, когда наступило время снова поступать в вуз.
На этот раз молодой человек устремился в город на Неве. Здесь он не сомневался в успехе и приложил все старания, чтобы добиться своего. Поэтому было необходимо отказывать себе во всем: развлечениями юности стали книги и учебники.
Педагогический вуз хоть и был ниже рангом предшествующего, не лишал молодого и честолюбивого человека шансов на дальнейшую учебу и возможную научную деятельность в перспективе, о чем Иван наивно мечтал.
Для того чтобы обеспечить стопроцентную возможность поступления, он подал заявление на платные курсы, ежегодно организуемые при институте, а для этого досрочно уволился с работы и уехал в Ленинград. Здесь Иван познакомился со многими преподавателями, которые вели занятия и работали в местных школах и вузах. Подтверждая сложившееся в народе мнение о ленинградцах, как о людях очень гостеприимных, добрых и общительных, они довольно демократично относились к "людям без статуса", коими в ту пору являлись приехавшие из провинции абитуриенты. С некоторыми из них Иван даже подружился. Преподавателям нравилось, что их слушатель очень прилежен, трудолюбив и любознателен. Не в пример школьным педагогам, они нисколько не смущались от вопросов, которые им задавал Иван. Впрочем, умудренный жизненным опытом, он политики совершенно не касался.
Наступил период вступительных экзаменов, который не был для Ивана трудным. Он как бы чувствовал, что вся его последующая жизнь будет сплошной сдачей экзаменов. Все прошло успешно. Баллов было набрано достаточно. Ознакомившись с его экзаменационным листом, один преподаватель системы очных курсов поздравил своего слушателя с успехом: - Молодец! Скоро встретимся в институтской аудитории!
И опять была эйфория, и опять случился провал.
Все повторилось. В списках поступивших Зайцева не было. Декан с немецким именем и украинской фамилией повторил едва ли не те же самые фразы, которые Ивану уже довелось услышать в Москве. И лишь один убеленный сединами преподаватель института, отозвав обескураженного молодого человека в коридор, откровенно сказал: - Сынок, я знаю, что ты честно и добросовестно сдал все экзамены, но поверь, кто-то очень не хочет, чтобы ты имел образование. Запомни: жаловаться и искать правду у нас бесполезно! Послужи лучше в армии, а там проявишь себя хорошо - и все будет в порядке!
Иван на всю жизнь запомнил эти слова. Хотя трудно было поверить, что случившееся не сон, что зря, впустую, были затрачены лучшие годы юности. Уезжал он домой в состоянии какого-то отупения, с расстроенными чувствами и полным безразличием к чему бы то ни было. Дома же его ждала повестка в армию или "путевка в жизнь".
Г Л А В А 3
С У Д Ь Б А
Поезд дальнего следования вез призывников на действительную военную службу. Ничего необычного не происходило. Простые пассажирские вагоны. Молодые парни в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет, одетые в гражданскую одежду, сопровождаемые едва ли не десятком офицеров и сержантов, сидели как обычные пассажиры, хотя любому постороннему человеку было ясно, что везут призывников. Несмотря на галдеж и кажущуюся веселость ребят, достаточно было глянуть на их глаза, чтобы понять всю эту показную браваду: в душах царили смятение и страх! Эти чувства подогревались сопровождавшими.
Так, один сержант, к месту и не к месту, употреблял фразу: - Мы все сделаем, чтобы для вас служба медом не казалась!
Другой беспрерывно бубнил: - Есть! Так точно! Никак нет! (Иван даже в начале усомнился в его психическом здоровье). Постепенно атмосфера начала сгущаться. Чем ближе подъезжал поезд к конечной станции, тем активней становились сопровождавшие. Они медленно (но верно!) превращались из приветливых наставников в хозяев над плотью и кровью многочисленных "гавриков". У них стали появляться фразы: - Молчать, салабон! Что, на полы захотели? Измордуем нарядами!
Будущие воины заискивали перед командирами и старослужащими, приглашали разделить трапезу, одним словом, "шестерили".
Гордо рассевшись среди сопливой молодежи, опытные воины учили их "жизни", рассказывали о характерных для воинской службы моментах, отражавших их чаяния. В общем, смысл поучений сводился к следующему. Вот, бывают, дескать, такие непокорные молодые солдаты, которые не уважают старослужащих воинов, нарушают общепринятый порядок. Жизнь для них, в этом случае - сплошное страдание (следовало перечисление всех тяжких испытаний). А те молодые, но разумные воины, которые уважают старших товарищей (по мере приближения к части, слово "товарищи", по отношению к старослужащим, стало исчезать), пользуются всеми земными благами.
В процессе назиданий слышны были и услужливые голоса призывников (как правило, самых активных и смелых): - Возьмите сальца, товарищ сержант! Не хотите ли газировочки, товарищ лейтенант? Вот этот кусочек возьмите! Садитесь сюда, сейчас я пыль сотру!
Таким образом будущие воины уже входили во вкус героической повседневной солдатской жизни.
Иван же сидел и молчал. С детства не любил он эти проявления подобострастия и всегда скверно себя чувствовал в обстановке "всенародного вдохновения и подъема". Он искренне все это презирал, старался во всем иметь свое мнение и не очень-то верил в рассказы "стариков". Конечно, он знал, что хорошая жизнь его не ждет, и прекрасно понимал, что если люди позволяют делать с собой все, что угодно, впереди будет почти каторжное существование. И чем покорней человек гнету, тем он для него тяжелей.
Жизнь подтвердила эту логику.
…Наконец, разноплеменное воинство вышло на железнодорожную платформу. Офицеры и старослужащие воины в одно мгновенно построили призывников и повели к стоявшим невдалеке грузовикам. - По машинам! - последовала команда.
У ворот воинской части молодежь ожидал оркестр. Услышав знакомую мелодию - "Непобедимая и легендарная" - (ее трубили едва ли не ежедневно все советские средства вещания), Иван оцепенел: все самое худшее началось!
Надо сказать, что Иван, несмотря на свой вздорный характер, особым мужеством и отвагой не очень-то отличался; в семье к нему относились с любовью, заботой и вниманием, вдали от дома он долго не жил, к повседневной жизни в коллективе был неприучен, поэтому его вполне можно было бы отнести к разряду "маменькиных сынков", как называли обычно таковых опытные в житейских ситуациях люди.
В советском обществе бытовало мнение, что молодежь была совершенно не готова к трудностям и испытаниям, что "стариковщина" являлась результатом слабости и трусости неокрепшей молодежи. Некоторые же считали виноватым во всем этом общественный строй, называя его тоталитарным (так, впрочем, легче всего. Объявил виновным во всем строй, и на душе вроде бы спокойней - никто не любит обнаруживать свою собственную вину!). Вероятно, и та и другая точки зрения имели право на существование. Но как убедился на своем житейском опыте Иван, если сам не спасуешь, не дашь, как говориться "сесть себе на шею", будешь иметь чувство собственного достоинства и бороться за свои права, конечно, по-умному, не касаясь политики - ни "старики", ни тоталитарная система не смогут остановить время и отдалить увольнение в запас.
Итак, призывники вошли на территорию воинской части. Теперь на два года придется забыть прежнюю жизнь. Все семьсот тридцать дней нужно будет приспосабливаться, проявлять бдительность, находиться в постоянном напряжении. - На территории нашей роты кончилась советская власть! - подвел итог бурному дню здоровенный солдат, встретивший молодежь у входа в казарму.