Не стоит и говорить, что из головы у меня не шел отец (как ты помнишь, он умер в весьма схожих обстоятельствах); естественно, я начал беспокоиться, как и любой другой на моем месте. Если я умру, что станет с моим сыном? Кто будет обрабатывать землю, прежде чем он взойдет в возраст? В Аттике моя жена могла бы купить раба, но мы, чтоб нам всем провалиться, постановили в свое время не брать в Ольвию рабов, ибо мы строим истинную республику свободных людей, защищаемую от разложения облагораживающим действием свободного труда; кроме того, на судах не нашлось бы места для быков и рабов одновременно, а быка, если дела пойдут худо, можно по крайней мере съесть. Так что, если возделывать наш надел будет некому, Феано придется зарабатывать на жизнь проституцией или стиркой, а сын сможет унаследовать землю единственным образом - дожить до дееспособного возраста и подать иск; может быть, Тирсений возьмет его в ученики (образ отца, с серьезным видом заявляющего: научи парня ремеслу и он никогда не будет голодать, наполнил мою голову роем диких пчел, копошащихся в щели за косяком); по размышлении же и этот вариант не показался мне таким уж отрадным. Конечно, я доверил бы Тирсению свою жизнь, но это не совсем то же самое, что доверять ему свои деньги, не говоря уж о правах собственного сына; ко всему прочему друг мой был полным идиотом, а мысль о том, что сыну придется болтаться по морям на кораблях, которые могут утонуть - особенно если ими управляют идиоты, у которых мозгов не хватит на то, чтобы их должным образом осмолить...
- Почему ты лежишь на земле? - спросил кто-то.
Это была Феано. Она была последним человеком, которого я ожидал увидеть (ладно, услышать - я лежал лицом вниз и видел только ее ступни); она никогда не выходила в поля, поскольку женщины так не делают, точно так же как собаки не дерутся в переднем ряду фаланги.
- Спину повредил, - сказал я.
- Чего?
- Спину повредил, - повторил я.
- О. И как это тебе удалось?
- Грузил, - сказал я. - Слушай, не могла бы ты мне помочь?
- Ладно, - сказала она. - Что нужно делать?
Сперва от нее было больше вреда, чем пользы, однако через некоторое время мне удалось (между воплями) разъяснить ей технику обращения с надорвавшим спину человеком, и она кое-как смогла поднять меня и уложить на телегу, поверх прекрасной мягкой соломы.
- Что теперь? - спросила она.
- Правь домой, - сказал я.
- Ладно. И как это делается?
Ничто не проходит бесследно, говорят - опыт обучения юной македонской знати ямбическому пентаметру позволил мне худо-бедно растолковать Феано общепринятый способ управления телегой.
- Возьми вот эту длинную штуку, - сказал я. - Теперь залезай на телегу и врежь ею быку по заднице.
- Готово, - ответила она, когда телега внезапно скакнула вперед.
- Пожалуй, - добавил я, - можно было и полегче. Теперь: видишь эти кожаные ремни?
Она вздохнула.
- Я знаю, что такое вожжи, - сказал она. - Не нужно впадать…
- Хватай их, - сказал я. - Тяни левую, когда надо повернуть его влево, а правую, если...
- Да, я все это знаю. Что там насчет остановки?
Каким-то образом нам удалось добраться до дома; по счастливой случайности, Основатель Архестрат (который не заглядывал месяцев восемнадцать) выбрал этот вечер, чтобы навестить меня и устроить скандал по поводу цвета, в который выкрасили храм. Оглядываясь назад, смело можно сказать, что от трехного пса было бы больше проку, чем от него, однако трехногих псов днем с огнем не найдешь, когда они нужны; поэтому он помог Феано втащить меня внутрь, затем толкнул свою речь и удалился.
- Плохо дело, - сказала Феано, критическим взглядом рассматривая меня, растянувшегося в кресле. У меня было ощущение, что из-за моего присутствия комната выглядит неприбранной, но тут я ничего поделать не мог.
- Еще бы не плохо, - ответил я. - Кстати, где пацан?
- В другой комнате, - ответила она. - Или ты думаешь, что я засовываю его в шкаф, когда ухожу из дома?
- Извини, - сказал я. - Да нет, это катастрофа. Наше пропитание на весь следующий год валяется на земле кормом для грачей, и я не шиша не могу сделать, чтобы помешать ему сгнить.
- О, - сказала она. - И что ты ждешь от меня?
Я пожал плечами.
- Не знаю, - ответил я. - Впрочем, для начала можно собрать его и перевезти в амбар.
Она нахмурилась.
- Что, в одиночку? Ты, наверное, шутишь. Я намного попозже обойду твоих друзей, уж конечно они не откажутся помочь, когда узнают…
Я потряс головой, хотя это была неплохая идея.
- Сама подумай, - сказал я. - У них самих сейчас дел невпроворот, это же самое жаркое время в году. Может, получишь несколько обещаний помощи, но не думаю, что кто-нибудь из них на самом деле придет. Что вполне можно понять, - добавил я.
Она, кажется, не поверила мне и ушла. Через час или около того она вернулась в полной ярости.
- Хорошие же у тебя друзья, - сказала она.
Я вздохнул.
- Надеюсь, ты не нагрубила им?
- Я сказала им все, что думаю о людях, которые из эгоизма и лени позволяют урожаю своего друга сгнить...
- То есть да, нагрубила?
Она пожала плечами.
- Без таких друзей ты прекрасно обойдешься, - сказала она. - И что теперь?
Я лежал на чем-то (что впоследствии оказалось деревянной лошадкой, вырезанной мной для мальчика). Когда я попытался подвинуться, то почувствовал себя рыбой, которую потрошат заживо.
- Лежи спокойно, ради всех богов, - рявкнула Феано. - Никому не станет лучше от того, что ты корчишься, как червяк на крючке.
Я сдался и замер с вонзившейся в спину лошадиной мордой.
- Если они не станут помогать, а я не могу пошевелиться, что остается? - ласково спросил я.
- Ты хочешь, чтобы я это сделала, - сказала она.
- Да.
- Ладно, - сказала она.
И сделала.
Если быть точным, в первый день приехал Тирсений, который где-то с час наблюдал за ее работой, давая полезные советы; несколько человек смогли выкроить немного времени, чтобы придти и помочь. В основном, что любопытно, это были иллирийцы - люди, имен которых я не знал, а если б знал, не смог бы произнести. Позже я узнал, что они, как и царица Олимпиада, были благочестивыми змеепоклонниками, а слух о том, что у меня в кувшине сидит священная змея, все-таки успел распространиться... Неважно; они помогли, чем смогли, и в конце концов работа была сделана; я провалялся без движения десять дней, а делать хоть что-то полезное смог еще через три, занявшись веянием.
- Спасибо, - сказал я.
- Все нормально, - ответила она.
К этому моменту мы были женаты четыре года, и это были самые любезные слова, которые мы когда-либо говорили друг другу. После этого, впрочем, отношения между нами стали несколько полегче. В ее случае, думаю, роль в основном сыграли время и признание сложившегося порядка вещей - чем дальше оставались обиды, тем менее значимыми они казались. Что касается меня, то я не мог не испытать уважения к тому, как она справилась с кризисом, который оказался бы куда серьезнее, если бы не ее решительные действия. Мы понемногу начали разговаривать о том о сем, она стала проявлять больше интереса к работе на земле, а я обнаружил, что к ее мнению стоит прислушиваться. Часто она удивляла меня, быстро находя решение проблемы, заставлявшей меня безрезультатно ломать голову, или напоминая о простых вещах, которые я совершенно позабыл - как, например, перекрестная вспашка: один раз проходишь вверх-вниз, второй раз - от края к краю.
Когда плуг, который мы привезли с собой, развалился в конце сезона на части без всяких шансов на ремонт, она помогла мне сделать новый. Сперва мы обшарили лес и нашли молодой вяз нужной высоты и толщины, согнули его пополам и стянули веревкой, придав форму будущей рамы, и оставили так на месяц. Когда пришло время, мы подогнали к дуге рамы ясеневое дышло в восемь шагов длиной, с литыми отвалами и двойной перекладиной. Затем мы срезали молодую липу для ярма, она выстругала ивовую рукоять, и все это мы забросили на стропила, чтобы хорошенько прокоптить. Затем мы извлекли железный лемех из сломанного плуга, разогрели, чтобы он расширился, а затем охладили, чтобы вбить железо в деревянную подошву. Это была прекрасная работа, особенно когда она закончена, сказал я себе.
Были в моей жизни такие периоды, которые я как будто провел во сне.
Сон - вообще занятная штука, если подумать. Ты ложишься навзничь, закрываешь глаза, твой мозг все еще вибрирует от различных проблем и задумок - не забыть бы завтра починить треснувшую половую доску, пока кто-нибудь не поранился, зажило ли сухожилие у тяглового быка, надо бы замотать, почему проклятые скифы такие смирные и почему Тирсений так носится с этими семью амфорами негашеной извести? - и незаметно для тебя самого это скучное и непродуктивное время суток - ночь - уже закончилось, вокруг достаточно светло, чтобы можно было начинать с того места, где прервался накануне. Сон вырезает из нашей жизни эти никчемные периоды, чтобы мы не свихнулись, сидя без дела в темноте.
Что касается моей жизни, то с ней все было точно наоборот. Спал я в основном в хорошие, спокойные времена, а просыпался, когда что-то шло не так или под ногами возникала новая река говна, которую требовалось перейти вброд. Вот, например: десять лет я провел в Ольвии. Когда мы прибыли, мне было двадцать восемь лет, я находился, предположительно, в самом расцвете сил и способностей - достаточно взрослый, чтобы оставить позади неловкую, неискушенную юность, и достаточно крепкий, чтобы махать весь день мотыгой, а на следующее утро быть как огурчик.