Светало. Кровавым пятном лепилось к горизонту солнце. Кязым закончил утренний намаз и, поев хлеба с кислым молоком, вышел на улицу. Народ торопился к базару. С кувшинами на плечах возвращались от колодцев девушки и женщины. Мальчишка пас у забора ягненка. Казалось, жизнь шла своим чередом, а ведь война была уже близко, совсем рядом.
Перед калиткой Кязыма устроен был каменный выступ; каждый вечер они с Аллахкулу подолгу сидели тут, ведя неторопливую беседу. Кязым и теперь уселся на камень, поджидая, когда появится друг. Скоро его лицо с торчащими рыжеватыми усами и впрямь показалось из–за калитки.
- Чего это ты рано сегодня? - полюбопытствовал Аллахкулу.
- Да так… Дай, думаю, выйду, может, новенького чего узнаем…
- Тогда пошли!
Топая подкованными башмаками, друзья направились к площади. Они не спеша шли по узким пыльным улицам, изредка перебрасываясь словечком, как ходят досужие люди, привыкшие каждый день прохаживаться этим путем. Внешне друзья мало отличались друг от друга: круглые шапочки на бритых головах, длинные архалуки, подпоясанные ситцевыми кушаками, разношенные башмаки на босу ногу.
Кязым и Аллахкулу вышли к площади. Народу было полно, иголку брось - не упадет. Все толкались, стараясь пролезть в середину, - видимо, там было что посмотреть. Кязым приподнялся на цыпочки.
- Что там такое, отец? - спросил он у стоявшего впереди него старика в высокой островерхой папахе.
Старик усмехнулся, показав единственный зуб.
- Да вот, Мамед–бек с Малик - Аббасом целый хурджун ушей сарбазов отрезанных прислали. Народ на них и любуется, на уши–то!..
Старик снова начал было смеяться, но тут же зашелся кашлем.
А на площади царило оживление: люди шумно радовались, рассказывая друг другу о поражении, нанесенном врагу.
На базаре шла бойкая торговля, причем большинство покупателей были беженцы. Перекочевав из долины в город, люди так или иначе устроились на новом месте, успокоились, прижились и, казалось, забыли про сожженные дома и брошенные, вытоптанные посевы…
Площадь перед диванханой имела необычный вид: ни виселиц, ни страшных орудий пытки; палачи мирно беседовали, расхаживая среди горожан…
Вдруг у крепостных ворот раздались громкие возгласы. Толпа повалила туда.
Кязым и Аллахкулу поднялись на пригорок перед дворцом, решили смотреть отсюда. Пригнали огромный табун: лошадей, ослов, мулов. Радостными криками встретил народ стадо. Ведь это были трофеи, добытые в схватке с врагом.
12
Уже более трех дней шли бои в окрестностях Шуши. Медленно, но неуклонно продвигался Агамухамед–шах к крепости левым берегом Каркара. Правый берег был в руках у Мамед–бека; его отряды наносили иранцам большой урон. Гористая местность не позволяла захватчикам навязать карабахцам большое сражение, и те действовали небольшими подвижными группами, нападали на вражеские караваны, мешая доставке фуража, продовольствия.
Чтобы избавиться от них, шах послал на Аскеран Мустафа–хана с пятью тысячами солдат, а хану Пиркулу поручил расправиться с отрядом Мамед–бека. Узнав об этом, Мамед–бек подтянул свои части и перерезал дорогу отряду Пиркулу.
Стояла середина августа, и, несмотря на облачность, погода была прекрасная. Мамед–бек, похожий в своих доспехах на сказочного богатыря, наблюдал с высокой скалы за правым берегом - там проходила дорога к реке. Вдруг взгляд его стал острым и жестоким, как у орла, завидевшего добычу. Вдалеке в облаках пыли быстро двигались иранские конники.
- Предупреди людей! - бросил он Сафару. - Пусть выжидают. Когда я ринусь из засады, отрежите им путь к отступлению.
Сафар отправился выполнять приказ. Мамед–бек спустился со скалы, подошел к воинам, укрытым в ущелье, и сел на коня. Засаду устроили с двух сторон - врагу была уготовлена ловушка. Однако иранцы не торопились, и люди Мамед–бека томились в ожидании; больше всех нетерпение мучило самого Мамед–бека. Наконец, с места пустив коня вскачь, Мамед–бек рванулся к дороге. Шагах в тридцати от него, мирно беседуя, ехали два иранца, остальные тянулись далеко позади. Увидев Мамед–бека, всадники растерялись; один повернул, но другой, выхватив из–под седла дротик, двинулся навстречу Мамед–беку. По одежде видно было, что это охотник. Зная, как великолепно владеют охотники дротиками. Мамед–бек выхватил саблю, не сводя глаз с дротика, стал осторожно продвигаться вперед. Иранец метнул дротик, и в тот же миг ударом сабли Мамед–бек надвое разрубил его в воздухе. Вторым ударом Мамед–бек сшиб врага с коня.
Криком и гиканьем наполнилось все вокруг. Пыль стояла столбом, в воздухе мелькали камешки, отброшенные копытами бешено скачущих коней. Люди Пиркулу–хана в смятении скакали кто куда. Отряд Сафара, вырвавшийся из засады, завершил разгром врага.
Иранцев гнали почти до самого шахского лагеря. Страшную картину довелось увидеть карабахцам. На земле лежали связанные пленники, а иранцы гоняли коней по живым людям, словно это были снопы на току и шла молотьба. Стоны и крики несчастных раздирали душу. Мамед–бек, сразу же отказавшись от преследования Пиркулу–хана, бросился на палачей. В минуту было изрублено не меньше полсотни иранцев. Снова хурджуны наполнились отрезанными ушами.
Хотя карабахцы, прочно окопавшиеся на правом берегу Каркара, наносили шахским войскам чувствительные удары, Агамухамед–шах медленно, но верно приближался к Шуше, двигаясь левым берегом.
Установив пушки в Топхане, шах начал артиллерийский обстрел Шуши. Крепостные пушки повели ответный огонь. Ядра, разрываясь то тут, то там, сеяли панику среди горожан. Но прошло несколько дней, и люди притерпелись, как–то привыкли к обстрелу. Теперь горожане толпами собирались на плоскогорье Джидыр и наблюдали за шахским лагерем, расположенным в Топхане. Отсюда ясно видны были шатры иранцев.
Время от времени наступало затишье - это осажденные и их враги отдыхали или обедали. Потом снова раздавались залпы, и пороховой дым заволакивал все вокруг. Артиллерийская дуэль не давала результатов - перейти ущелье, отделявшее крепость от Топханы, было почти немыслимо: в глубине его неслась стремительная Дашалтычай.
Впрочем, даже если бы осаждающим удалось преодолеть эту преграду, то взять крепостные стены с их мощными башнями, охранявшимися пятнадцатью тысячами карабахцев, было просто невозможно.
Кратчайшее расстояние между крепостью и Топханой было против скалы Хазна. Агамухамед–шах сначала рассчитывал совершить прорыв здесь, но потом понял, что его постигнет неудача, и отказался от своего намерения. Тогда, разъяренный, он послал в крепость гонца с письмом. Гонца с завязанными глазами привели к Ибрагим–хану. В письме было написано:
- Безумец! Град камней летит с небес,
А ты в стеклянных стенах ждешь чудес.
Хан довольно спокойно принял это оскорбительное послание.
- Ахунд, - сказал он сидевшему подле него Вагифу, - напиши–ка скопцу достойный ответ!
Вагиф взял письмо, снова пробежал его глазами и тотчас же написал на обороте:
Меня стеклом создатель кружил,
Но в крепкий камень он стекло вложил.
Хан одобрил этот ответ. Письмо свернули, передали гонцу, завязав ему глаза, отправили обратно.
Прошло немного времени, и пушки с новой силой ударили по крепости - это означало, что ответ получен. Ибрагим–хан со свитой верхом прискакал на плоскогорье. Топхана окутана была пороховым дымом. Потом пушки затихли, и дым стал оседать на дно ущелья. Шах и его приближенные стояли и смотрели на крепость. Завидев Ибрагим–хана, гордо возвышавшегося на скале, шах разразился проклятьями. Ибрагим–хан приказал своим нукерам хором выкрикнуть только два слова:
- Хан–скопец!..
Вне себя от ярости шах долго кричал что–то, потом заговорили пушки, и шахская ставка окуталась пороховым дымом, скрыв разгневанного повелителя.
13
Через тридцать три дня после начала войны, так и не сумев взять Шушу, Агамухамед–шах отступил к Каратепе, в сторону Агдама. Наступила осень, плохо стало с подвозом фуража и продовольствия, начался падеж скота - все это ставило шаха в тяжелое положение. Решив выяснить настроение в армии, он приказал провести совет, причем молодых воинов собрали отдельно от ветеранов. И тем, и другим объяснили трудность положения, попросили совета. Молодые сказали, что они солдаты и готовы выполнить любой приказ шаха, ветераны же посоветовали отойти за Аракс и перезимовать в Тегеране или в Ардебиле. Выслушав их, шах отдал приказ готовиться к выступлению - и удалился к себе в шатер. А на утро, вопреки всем советам, повел свои войска в Грузию. Гянджинский хан Джавад сопровождал его в качестве переводчика.
Как только лазутчики Ибрагим–хана доставили ему это известие, хан, передав Сафару значительную часть войска и большое количество золота, послал его на помощь Ираклию. Через месяц Сафар вернулся с остатками своего отряда. Он был свидетелем разрушения Тифлиса. Церкви и дома были сожжены, население большей частью перебито. Забрав двадцать тысяч пленников, шах отошел на Гянджу и далее на Мугань - зимовать.
Весть эта повергла в уныние весь Карабах. Положение становилось все тяжелее. Страшась расправы иранцев, крестьяне не решались спускаться в долину, наступила зима, скот замерзал в горах, начался падеж. Хлеба в этом году никто не сеял, запасы подходили к концу; все заметнее было приближение голода.