- Было это давным–давно, в незапамятные года… Жил среди прочих рабов божьих богатырь по имени Огуз–хан. Коснется его конь земли копытом, земля содрогается, заржет - в небе гром гремит. Вот какой он был Огуз–хан… И вот однажды осадил Огуз–хан со своим войском крепость Демиркапы. А тамошний падишах и кричит ему из–за крепостных ворот: "Эй, ты кто: гоч или овца?". Огуз–хан как рявкнет "Гоч!", да так громко, что падишах даже сомлел со страху. Подбежали к нему визири да беки, привели в чувство. "Чего это, - говорят, - падишах сомлел, с какой такой напасти?" А падишах и говорит: "Ой, визири вы мои, беки вы мои! Много всяких полководцев подходило к нашим воротам и всех их я спрашивал: "Гоч или овца?" и все они отвечали: "Овца" и сразу же разбивали свои головы о железные ворота". А этот кричит "Гоч!" да так кричит, что от крика его ворота железные сотрясаются. Грозный он человек. Стал падишах с визирями судить–рядить, и надумали они открыть ворота добром…
- А теперь, доченька, - продолжала Назлы, - я о другом речь поведу. Была у Огуз–хана дочка - по имени Гюльтекин. И такая она была раскрасавица; ночью будто луна светила, днем - словно яркое солнышко. Мало того - богатырка она была, и было у нее под началом целое девичье воинство. Вот пришел однажды Огуз–хан вместе с дочерью к Араксу и говорит девицам–воинам: "Вот, девицы, равнина здесь, и ничего–то мне отсюда не видать, а хочу я, чтобы был здесь холм и чтоб видны мне были с него все земли, какие только на свете есть!" Поклонились девицы хану, взяли каждая по пригоршне земли и стали ссыпать ее в одно место - высоченный холм среди равнины там и поднялся. Взошла ханская дочь Гюльтекин на тот холм, стала вокруг озираться… А тем временем сидел иранский падишах в своем дворце, глядит - из–за Аракса солнце взошло - глазам больно!.. Спрашивает он своих беков да визирей, что это, мол, за чудо за такое, почему солнце из–за Аракса? А они ему, это, мол, не солнце взошло, это Огуз–ханова дочь Гюльтекин на холме стоит: днем она как солнышко ясное, ночью луне подобна. Задумался падишах, закручинился, даже палец с досады прикусил: "Хочу, говорит, эту девицу в жены взять!" Собирает падишах свое войско, идет с ним к Араксу.
А Огуз–хан видит, стоит у подножия холма человек, о камень стучит - знак подает, что сватать пришел. Посылает Огуз–хан своих нукеров - узнать, кто такой. И говорят ему, что шлет иранский падишах к нему сватов, дочку его сговаривать. Прослышала про это красавица Гюльтекин, собрала свое девичье войско, идет прямо к шаху. "Кто, говорит, тут меня сватать хочет?" Выходит падишах: "Я", - говорит, - а Гюльтекин ему: "Я за того замуж пойду, кто меня в бою осилит. Но знай: еще ни один человек не смог меня одолеть!"
И было у них великое сражение с иранским падишахом. Разбила его Гюльтекин в пух и в прах, за Аракс погнала… Гнала, гнала, притомилась, назад повернула, вся в поту, в крови. Ищет холм, на котором Огуз–хан, отец ее сидел, а холма–то и нет как нет… Взошла она тогда на гору Багрыган. Распустила свои девичьи косы - всю гору ими укрыла, - сидит, отца оплакивает. И где падут ее слезинки горькие, там фиалка взойдет… С тех пор и зовут гору Багрыган, - потому что здесь Гюльтекимово сердце кровью изошло - так она по отцу своему горевала. А фиалки с тех пор всегда головки клонят, это чтобы Багрыган не видеть, сердце печалью не терзать.
Сказка кончилась. Назлы взглянула на девочку. Но та давно уже спала, засунув под щеку пухлую ручонку.
6
Возглавляемое Вагифом посольство с превеликими трудностями добралось, наконец, до Тифлиса. Посланники вязли в снегу, пробивались сквозь буран - приехали чуть живые.
По прибытии в Тифлис придворный, ведавший приемом гостей, сразу же поселил их в доме одного из вельмож, где путники, наконец, могли отдохнуть. Однако Вагиф решил немедленно же наведаться в знаменитые тифлисские бани, о которых был премного наслышан.
- Ахунд, - с присущей ему заботливостью заметил Мирза Джамал, - в такую погоду, да к тому же после трудного пути, вы сразу отправляетесь в баню?! Упаси бог, простудитесь!
Вагиф ласковым отцовским взглядом окинул своего помощника, румяного, ясноглазого, по–юношески наивного…
- Сынок, я ведь в горах вырос, мне ни мороз, ни ветер не помеха! А вода, она на пользу, всю усталость смоет: и с души, и с тела. А там денек–другой и дома посидеть можно…
Подали лошадей, Вагиф облачился в соболью шубу; сопровождал его нукер, несший принадлежности для письма.
Стоял декабрь. Тифлис утопал в снегу. Впрочем, это не помешало русским войскам войти в город, и народ ликовал. Народ радовался приходу русских, потому что жаждал избавления от иранского ярма и кровавых набегов.
Обо всем этом Вагиф узнал от банщика Оджаггулу. Он лежал на каменной скамье, а банщик, то и дело взбивая пену, старательно намыливал его. Вагиф наслаждался, он изнемогал от блаженства, однако это не мешало ему поминутно задавать банщику вопросы.
- Ну и каково же теперь положение? - спросил Вагиф, когда мытье уже подходило к концу.
Банщик, человек бывалый и осторожный, не торопился с ответом. Внимательно оглядев Вагифа, он в свою очередь задал вопрос:
- А что, ага, ты человек не здешний?
- Не здешний.
- Так, так… - Оджаггулу кивнул понимающе. - Каково, говоришь, положение? Да сейчас не плохое, а бог даст и получше будет… Караваны вот из Ирана с каких пор не приходят… Погода–то сам видишь…
Банщик умолк, взглядом окинул Вагифа. Многое было в этом взгляде - только умудренный жизнью, долгие годы проживший на Востоке человек в состоянии был разгадать и перевести на простой, понятный язык то, что он выражал. "Жить в Тифлисе трудно, самого необходимого нет, а все потому, что война! Бесконечные войны за власть душат бедного человека!.. Может, скоро и полегче станет, да, по правде сказать, сомнительно…" Вот что хотел сказать банщик. Замечание же насчет погоды не имело к делу ни малейшего отношения и перевода не заслуживало - это был, так сказать, "обходный маневр".
- Ты сам–то откуда будешь? - спросил банщика Вагиф.
- Из Тебриза, - все с тем же непроницаемым лицом ответил Оджаггулу. - Я сюда ненадолго, на родину думаю вернуться, семья у меня там осталась.
Вагиф и эту фразу понял как надо: Оджаггулу не хотел воевать, не хотел стать шахским сарбазом и потому вынужден был бросить семью и бежать сюда, на чужбину.
Кончив мыть Вагифа, банщик укутал его полотенцем и, провожая в предбанник, сказал:
- А ты, ага, видать, не зря приехал: в такую погоду попусту разъезжать не станешь. Ну давай тебе бог! - и он понимающе улыбнулся.
После бани Вагиф два дня никуда не выходил; писал стихи, в которых восхвалял Тифлис и наместника; одно из стихотворений он посвятил наследнику Ираклия.
Мирза Джамал, неоднократно выходивший на прогулку, принес известие, что в Тифлис прибыли послы Омар–хана и Фатали–хана.
Вагиф был озадачен. С человеком Омар–хана непременно нужно повидаться, но как это сделать - их встреча может породить ненужные слухи, а людям Фатали–хана это будет только на руку. Вагиф долго раздумывал и наконец решил ни с кем не встречаться, пока не нанесет официального визита Ираклию. Но встречи избежать не удалось - оказалось, что есть люди, которые сами стремятся повидать посланца карабахского хана.
На третий день пребывания в Тифлисе слуга доложил, что пришел какой–то коробейник.
- Коробейник? - удивился Вагиф. - Какой же такой коробейник?
- Обыкновенный. Шелка продает.
У Вагифа сразу зародились сомнения, тем не менее он велел звать. Вошел человек, одетый на грузинский манер.
- Разрешите, эфенди?
Вагиф сразу понял: "коробейник" этот из Турции.
- Милости прошу! - он указал гостю место у камина. И знаком велел своим помощникам удалиться.
Коробейник тотчас разложил свой товар: красота французских и стамбульских тканей поразила поэта. Продавец же, раскладывая товары, негромким мягким голосом стал объяснять истинную цель своего посещения. Оказалось, что он послан Сулейманом–пашой, правителем Ахалсыха. В Тифлис, повидаться с послами азербайджанских ханов, он прибыл тайно; пришлось принять обличье коробейника. А суть дела, которое привело его сюда, состоит в следующем. Русские построили мост через Терек, проложили дорогу в горах и вот - они в Тифлисе…
- Брат мой, - проникновенно сказал "коробейник", - дорога эта построена не только для солдат, по ней можно перевозить и тяжелые пушки. Сегодня русские завладели Тифлисом; завтра придут в Карабах, послезавтра - захватят Иран и владения султана меч гяура врезается в сердце ислама!..
Посланец Сулеймана–паши говорил долго и обстоятельно, он предлагал объединиться и всем вместе оказать сопротивление русским.
Вагиф слушал его спокойно, время от времени брал щипцы и помешивал угли в камине.
- Скажите, каковы нынешние отношения между Россией и Высокой Портой? - спросил он, когда гость наконец умолк.
- Эфенди! - У посланца Сулеймана–паши взволнованно блеснули глаза. - Вашей светлости известно, что согласно Кучук - Гайнарчайскому соглашению мы с Москвой пребываем в мирных отношениях. Документ этот, будучи итогом жестокой шестилетней войны, весьма ограничивает нас… И хотя дело обстоит именно так…