Генерал опешил. А ведь в самом деле! Миноносец на подводных крыльях - это вам не фунт изюма. Дело государственное! И не зря ли этот дерзкий поп заставил его, генерала, вызвать сего почтенного человека? Впрочем, как видно из письма в редакцию, изобретателю не хватает денег.
- Денег изволите просить, тысячи три-четыре, на постройку крыльев? - уже мягче спросил Клунников. - Впрочем, прошу садиться…
Генерал опустился в кресло, следом за ним сел на стул и капитан второго ранга, положив фуражку себе на колени.
- Деньги я и сам добыл, - почему-то вздохнув, ответил морской офицер, - именьице свое вчера продал. Другая тут беда, ваше превосходительство…
- Какая же? - осведомился генерал с беспокойством. Не дошла ли до наказного атамана Области войска Донского весть, что в подведомственном Таганроге занимаются кощунством - крылья себе присобачивают?!
- Телеграмма из министерства, - снижая голос, как заговорщик, сказал капитан второго ранга.
Стоявший у двери, как часовой, Колечка прикрыл глаза красными веками, показывая, что он ничего не видит, ничего не слышит.
- Телеграмма, - повторил грустно капитан второго ранга, - за подписью какого-то адмирала.
- Адмирал "какой-то" не бывает, - наставительно оборвал его Клунников. - И что же в телеграмме?
- Производство опытов с подводными крыльями запрещается, как могущее нанести вред отечественному мореплаванию, - деревянным голосом прочел на память кавторанг ненавистную телеграмму. - А какой вред? Кому?
- Предначертания начальства, - вяло возразил генерал, - не подлежат… того… обсуждению. - Ему было уже жалко, что у него отняли возможность пристроиться к удивительному изобретению и неожиданно прославиться. Окружной предводитель - подумаешь! А тут как-никак - крылья, да еще подводные…
- Интересно, кто же сообщил в Петербург? - спросил генерал. - Неужели там газетку нашу читают?
- Пока нет, - грустно ответил кавторанг, поднимаясь. - По моим сведениям, ту газетку при своем послании отправил в министерство отец Стефан Стефановский. Разрешите идти, ваше превосходительство?
- Идите, голубчик, идите, - ласково сказал генерал. - И если, ну, в общем… откроется у вас какое другое изобретение, обратитесь сначала ко мне, к вашему предводителю. Авось бы и на этот раз посодействовал бы вам, господин кавторанг. А теперь… Пропащее дело-с!
- Имею честь, - холодно отозвался морской офицер, делая поворот через левое плечо.
Рассказ старого наездника
Вы не смотрите, что я поперек себя толще и вроде ноги еле тяну. Ведь восемьдесят пятый пошел! А в молодости я, как сейчас говорят, вполне соответствовал: вес три пуда десять, в седло качалки вскакивал с места без чужой помощи. Что такое качалка? Такая двухколесная коляска с высоким сиденьем, специально для конских бегов. Она и нынче в ходу - лучшую упряжку для такого дела не выдумаешь.
Служил я в ту пору - а был то ли десятый, то ли одиннадцатый год, стало быть, еще до первой войны - в Таганроге, у аптекаря Данцигера, Карла Карловича. Почему классный наездник - и вдруг у аптекаря? А потому, что этот молодой человек получил наследство от дяди - владельца знаменитейшей фирмы окраски и чистки. У дяди были по всей России отделения фирмы, а сына или дочери бог не дал. Раньше Карлуша бедовал в младших аптекарях у хозяина, тоже из немцев - Штехера. Сорок, от силы пятьдесят рублей в месяц получал. А тут - миллионы.
Ну не миллионы, а двести тысяч верных было, вы уж поверьте. И первым делом он обзавелся, не выезжая из Таганрога, беговой конюшней, благо в городе были бега. Не очень захудалые, неплохие лошади бегали. К тому же подвернулся Данцигеру случай: знаток из барышников продавал здесь бегового четырехлетку-жеребца по кличке Ушкуйник, будто бы родного сына знаменитого Крепыша. Правда, аттестата у того Ушкуйника не было, да и кличка его не соответствовала принятому правилу называть чистокровного рысака так, чтоб буквы имени повторяли бы две буквы имени отца и две - матери. А тут лишь одна отцовская буква "к", хоть и дважды повторенная. Хозяин объяснил, что Крепыш в табуне покрыл не чистокровку, потому и аттестата жеребенку не дали, да и насчет имени обидели. В общем - полукровка, говорит хозяин, да вы, мол, стати его посмотрите! Чем не отец?
В самом деле, лошадь была статей неимоверных. Вороной конь, ноги в белых чулках, длина корпуса - во! Посадка головы - лебяжья, размах ног - чуть ли не сажень. Смекалистый - на хозяйский голос откликается и на свист бежит. А ход! Идет, что твой паровоз, о сбое и понятия не имеет, дышит ровно, а после пробежки на корде вроде дыхание и не прибавляется. Отцовская хватка. А быстрота!..
Карл Карлович только спросил:
- Сколько?
- Да вы же, господин, сами по циферблату смотрели, сколько, - сказал хозяин, видно из цыган; старый, а зубы все белые как кипень и все на месте.
- Да нет же, - рассердился Данцигер. - Круг здесь немереный. Я вас спрашиваю: сколько за лошадь хотите?
- Чтоб не запрашивать? - задумчиво сказал старый цыган. - Ну уж ладно! Вижу знатока. Для вас - пять кусков… Да и то ради своего скорого отъезда.
- Это каких же кусков? - спросил Данцигер и сразу задохся, будто это он на корде три круга полным ходом отмахал.
- Известно каких, - степенно отвечает хозяин. - Тысячных!
Ну, скажем прямо: тут дело спорное. Коли Ушкуйник и впрямь сын Крепыша, то пять тысяч рублей - деньги копеечные; сам-то Крепыш был на завод продан за двести тысяч рублей, как еще ни одна лошадь ни в России, ни за границей. А если обман, то цена жеребцу - при всех его статях, но при отсутствии аттестата - сотни четыре, да и то еще хорошо.
Задохся было Данцигер по-стариковски, а был он хоть не старый, этак лет сорока, но сам какой-то сырой, да и в черной его бороде седины было больше, чем черноты.
- Хорошо. Даю пять, - сказал он пискляво, а ведь всегда говорил баском. - Только дай расписку, что подлинного сына Крепыша продал… И чтоб через нотариуса!
Я так тогда понял: если что случится - вот расписка значит, не он - Данцигер - обманывает публику, будто та имеет дело с сыном Крепыша, а продавец обманул.
Только потом оказалось, что Данцигер - похитрее чем я думал. Но погодите, рассказывать так рассказывать. По порядку. Лошадь он купил, свел ее к, себе на двор, меня к ней приставил и проговорил: "Убью, если что!" А сам куда-то уехал. Через неделю приезжает и первым делом спрашивает: как, мол, цыган-продавец, не уехал ли? А он и в самом деле уехал и подворье продал свое. А куда уехал - неизвестно. Я полагал: огорчите! Данцигер при таком известии. Но нет. Вроде даже обрадовался. И кажет мне бумагу; форменный аттестат Орловского конского завода на имя жеребца Корсара, отец - Крепыш, мать - Красотка, оба - чистых кровей.
- Сколько дали? - спрашиваю.
А он этак хитро на меня посмотрел и буркнул через губу:
- А ничего не дал. Полагается аттестат, вот мне и выдали. А тебе, Федька, вот дам, потому тебе - полагается.
И действительно, сунул мне "петрушу", стало быть пятисотрублевую бумажку, - ба-а-альшая сумма была!
- Теперь, коли цыган появится да претензию объявит, что, мол, по ошибке мне кровного продал, я его короля тузом побью: в расписке-то что сказано? Сказано, что сына Крепыша продал! Стало быть, претензии-то грош цена!
"Ах, хитрец!" - с восторгом подумал я.
Да и не один я так подумал: цыган какими-то неведомыми путями, скорее всего - через своих же цыган, прослышал вдалеке об аттестате, выправленном на сына Крепыша. Прослышал и затосковал: как же он такую промашку дал? Можно сказать, наследника лошадиного короля за шапку сухарей продал!
И от тоски пошел на ребячество: приехал в Таганрог, явился к Данцигеру и попробовал на его совесть нажать. Так, мол, и так, я вам хоть расписку и давал, да в неизвестности был, а теперь, когда завод жеребца аттестатом наградил, надо бы вам, Карл Карлович, по совести рассчитаться…
Однако посмотрел цыган на жалостливую улыбку Данцигера - ну, мол, и дурачок ты, братец; что с возу упало, то пропало, - посмотрел и, ничего не сказавши, повернулся, и только его и видели. Потом, правда, Карл Карлович говорили, что цыган сказал ему словцо на прощание - мол, я тебе вспомнюсь. Так ли это - вот уж не знаю.
А тем временем дело шло своим чередом.
Нуте-с, записал хозяин мой Корсара на бега честь честью, ничьих удивленных расспросов не вызвал, потому сразу аттестат показал, а у кого покупал лошадь - об этом в те времена неприлично было спрашивать, вроде подозрение высказывали: не украл ли. А все знали, что Данцигер миллионное наследство получил и посильно мотает его… Но об этом, то есть как он наследство мотал, об этом тоже рановато. Значит, записал Данцигер Корсара, стал я его проезживать в бегунках, за город выезжал - на дорогу, что в Ростов ведет. Верст десять дорога как укатанная катком. Пущу я жеребца - весь мир мне навстречу летит, душа с телом расстается. И так-то сладко! Любил я лошадей, да ведь такой и не видел, а уж ездить на такой - где уж там!