* * *
Я снова приехал в Таганрог, в город моей юности, в шестидесятом году, к столетнему юбилею со дня рождения Чехова. Наверно, думал я, мне будут показывать современников Чехова, а сами современники станут в очередь, чтобы поведать свои воспоминания. Я ошибся! Таганрожцы, и старые и молодые, оказались одержимыми совсем другой идеей. По их мнению, чуть ли не все творчество Чехова - это описание таганрогской действительности!
- "Лошадиная фамилия"? - запальчиво говорил таганрожец. - Рассказ пошел от анекдотической встречи в таганрогской гостинице двух местных богачей - Жеребцова и Кобылкина. "Свадьба"? Кондитер Дымба - это таганрогский грек Стамати. Он частенько заходил в лавку Павла Егоровича Чехова и уговаривал отдать Антошу в местную греческую школу, неумеренно восхваляя Грецию. "У нас, в Греции, все есть", - это его фраза. Что, не верите?
- Да нет же, верю. Я уже об этом слыхал.
- Ах, слыхали! А что "Маска" - таганрогская быль, это слыхали? А "Огни" и "Степь"?
- Пожалуй, слыхал.
- А "Три сестры" - как? Слыхали?
- Но позвольте! В "Трех сестрах" речь идет, например, о березах, а в Таганроге березы не растут!
- Березы не растут, а артиллерийская бригада здесь при Чехове стояла. Подполковник Вершинин - типичный таганрожец!
И мне (я ведь тоже таганрожец!) уже начинало казаться, что и в самом деле единственный рассказ Чехова, написанный не о Таганроге, - это "Дама с собачкой", да и то из-за категорического упоминания там Ялты как места действия. Я прерываю своего собеседника и сам перечисляю известные мне от отца "таганрогские" сюжеты рассказов Чехова:
- "Лев и Солнце" помните? В русский город приехал персидский сановник, и у него выпрашивает орден "Льва и Солнца" городской голова. Так вот, все это случилось с таганрогским городским головой Фоти. Приводимые Чеховым насмешливые стихи: "Я сам себя б разрезал, как барана, но, извините, я - осел" - действительно были посланы честолюбивому Фоти, написал стишки секретарь городской управы. А "Хирургия"?
Я увлекаюсь все больше:
- Знаменитая сцена с неудачным вырыванием зуба разыгрывалась Чеховым-гимназистом и его братом! У меня записана фамилия таганрожца, прототипа фельдшера-хирурга, - Довбило. Незадолго до первой мировой войны он был еще жив и очень гордился тем, что его "прописал" Чехов…
Так мы, дополняя друг друга, беседовали много раз. А в результате… Мои земляки помогали мне дописать не одну правдивую историю о Таганроге, о прототипах чеховских персонажей и о людях, которые могли бы стать этими персонажами.
Перечтя написанное, я, однако, убедился, что меньше всего это мемуары о Чехове. Ряд рассказов имеет едва заметное отношение к Чехову, другие совсем не имеют. Но все они - о Таганроге, городе, который любил Чехов. В некоторых из них еще жива и неприкосновенна атмосфера чеховского города (например, "Чудо Иоанна Кронштадтского", "Дуэль", "Миллионное наследство"), в иных уже появляются новые люди ("Номер "Правды"). А в рассказе "Инженер Свиридов" чеховский Таганрог вырастает в арену смертельной классовой вражды. События происходят в девятнадцатом году - через много лет после смерти Чехова. Но мне кажется, что история благородного русского инженера Свиридова, честного и смелого патриота, как-то перекликается с историей инженера Должикова, стяжателя и нечистоплотного дельца (рассказ Чехова "Моя жизнь"). Разве не о таких людях, как Свиридов, мечтал Чехов, создавая своего Должикова? А ведь это тоже "таганрогский" рассказ…
Итак, что же это, в конце концов? Мемуары? Нет, путевые заметки об увлекательном путешествии по пути из Старого Таганрога в Новый…
Старые знакомые
Рассказы
Дело Вальяно
Похождения таганрогского миллионера-контрабандиста Вальяно попали в поле зрения молодого Чехова. В его раннем рассказе "Тайна ста сорока четырех катастроф, или русский Рокамболь" есть упоминание о нашумевшем в русской и заграничной прессе деле Вальяно. Вот какая история легла в основу этого чеховского рассказа.
В восьмидесятых годах прошлого столетия Таганрог бойко торговал с заморскими странами. Вывозилась главным образом пшеница, ввозились вина, шелка, кофе в зернах, прованское масло.
В долгий период навигации таможенным чиновникам некогда было вздохнуть: то и дело приходилось спешно плыть в баркасе на рейд, за двадцать верст от берега, на глубокую воду, где только что бросил якорь заграничный пароход, и проверять, считать, мерить и взвешивать драгоценный груз, начислять пошлины и сборы…
Частенько чиновники, услышав призывный гудок парохода, встречали в порту скромного молодого человека с черными усиками и изящной курчавившейся бородкой.
Молодой человек угодливо раскланивался, снимая за несколько шагов соломенную шляпу-панаму, и любезно откликался на любую речь: французскую, итальянскую, греческую, турецкую. Это был Вальяно, портовый маклер, рыскающий с утра до вечера по накаленным от летнего жара плитам набережной в поисках покупателя, товара и продавца - все равно! - лишь бы заработать "комиссию".
Потом, как-то вдруг, неожиданно и загадочно, Вальяно превратился из суетливого комиссионера в солидного "купца. В его адрес стали приходить морем небольшие партии духов из Франции, маслин и прованского масла из Греции ("барабанского", как его здесь называли). Вальяно потолстел и стал медлителен в речи и в походке. При встрече с ним таможенные кланялись первыми.
А еще немного позже получилось так, что имя Вальяно стало значиться чаще других в морских коносаментах. Поставщики слали ему грузы уже целыми пароходами и баржами.
Вальяно сказочно быстро богател, по никто очень долго не мог понять, каков источник его богатств.
А когда это стало ясным, Вальяно был так богат, что уже не боялся разоблачений.
И до Вальяно были крупные контрабандисты. Они ввозили шелка и пряности в двойных чемоданах, в бутылях с фальшивым дном, даже в головных уборах.
Но Вальяно был контрабандистом особого рода: он ввозил запрещенные товары целыми пароходами вовсе не для того, чтобы их продать, обойдя запрет, а для того, чтобы потопить на самом законном основании.
Существовало таможенное правило: после того как чиновники проверят груз и исчислят пошлину, грузовладелец был вправе или, оплатив пошлину, забрать с парохода товар, или же, отказавшись от оплаты, потопить весь груз на рейде. Акт о потоплении груза подшивался к делу, и пароход, погудев на прощание, уходил в обратный рейс.
Каждый раз, когда хлопотливые таможенные чиновники, проверив груз, адресованный Вальяно, объявляли ему сумму пошлин и сборов, Вальяно неизменно заявлял об отказе выкупать груз.
- Топить? - деловито спрашивал ко всему готовый капитан.
- Топите, - равнодушно отвечал Вальяно.
Тотчас заполнялся "бланк отказа грузовладельца от принятия груза". А ночью производилось потопление. Ночью, а не днем: в благоразумно составленной инструкции топить в море ценные грузы рекомендовалось "затемно, дабы местные рыбаки не покусились на потопляемые товары".
Надо ли пояснять, что в действительности никакого "потопления" не было и что, сэкономив на каждом пароходе тридцать - сорок тысяч рублей пошлины, Вальяно уделял две-три тысячи загребущим таможенным, а груз извлекал не со дна Азовского моря, но получал сполна с борта парохода!
У Вальяно была зафрахтована целая флотилия турецких фелюг - плоскодонных вместительных лодок, незаменимых на этот случай. По ночам бесшумно скользили они по морской глади с рейда, а потом - по мелководью в тихую заводь, где глубоко сидящему судну не пройти, как раз к тому месту у берега, откуда начинался подкоп - туннель, ведущий в гулкие подвалы особняка Вальяно на Приморской улице.
Товар в подвалах не залеживался: оборотистый негоциант сбывал его с прибылью оптом местным крупным бакалейщикам Кулакову, Лысикову, Кумаии… От каждого "потопления" Вальяно опускал в карман полсотни тысяч рублей. Далеко ли было от нищеты до двенадцатимиллионного капитала, скопленного им к моменту разразившейся катастрофы?
В Таганрог прибыл новый прокурор окружного суда, снедаемый жаждой быстрой, головокружительной карьеры. Очень скоро прокурор узнал все подробности о самом богатом таганрогском купце и о том, как он разбогател. Для этого прокурору вовсе не требовались особые таланты: любой мальчишка в городе отлично знал всю историю ночных потоплений и с закрытыми глазами мог указать место на берегу, где начинается подкоп в дом Вальяно. Летом, отправляясь на рыбную ловлю, загорелые полуголые сорванцы звонко перекликались:
- Ванька, сыпь до вальяновского подкопа!
Не заботился об особой конспирации и сам Вальяно: кто из купленного и перекупленного местного начальства подымет на него руку? Руку, которая столько раз протягивалась к его руке за "барашком в бумажке"?
А тут явился прокурор, неподкупный, как статуя Командора. Неподкупность его, как вскоре убедился Вальяно, была самого зловредного свойства. Не из бескорыстия и равнодушия к благам земным решительно отклонил прокурор разговор о "займе на ремонт дома", затеянный посланцем Вальяно, его адъютантом и телохранителем Жорой Скарамангой, а из расчетливой надежды "громким процессом" быстро добиться служебного преуспевания.
- Не берет? - задумчиво спросил Вальяно у смущенного Жоры.
- Не берет, капитане, - вздохнул Жора.
Вальяно выругался по-курдски и с силой дернул свою черную курчавую бородку.