Грудкин въехал на городской двор дома Пряхова, распорядился хозяйством и погнал коня в лес, к скиту.
Вечером он опять сидел с Еремеичем и женщиной. На этот раз они совещались долго и оживленно.
- Вот видишь, как ладно все вышло! - сказала женщина.
- Ладно, да не совсем, - заметил Еремеич.
- Ну, там видно будет! - возразил Грудкин, - а пока слава Богу!
XXIII
Доносчику первый кнут
Воевода оправился, ухмыльнулся и, позвав холопа, приказал подать ему кафтан, посох да шапку, причем добавил:
- Да покличь ко мне дьяка! Наверно, он в приказе!
Холоп помог облачиться боярину и потом бегом пустился за дьяком.
Пока воевода застегивал ворот да петли на кафтане, холоп уже обернулся и впустил в горницу маленького толстяка с бритой бородой и плутовскими глазами навыкате. Сизый нос обличал в нем склонность к выпивке, сиплый голос - недавнее угощение.
- Звал, боярин? Много лет тебе здравствовать!
- Здравствуй, Кузьмич! - ответил воевода. - А звал я тебя вот для чего. Напиши отписочку, с коей мы этого Пряхова с Агафошкою вместе в Москву пошлем.
- А сыск, боярин?
- А ну его, Кузьмич! Сыска с него делать не будем. Сыщем с этого Агафошки, и все. Оно и по правилу: доносчику - первый кнут. А теперь пойдем, что ли! Да ты не куксись - и тебе перепадет, не бойся!
- Я и то мерекаю, боярин. С чего нам аршинника особливо беречь? Ну, а коли так - иное выходит дело! - и дьяк сипло засмеялся.
- Ну, то-то и есть, - сказал боярин, - идем!
Они вошли в приказ, а оттуда в застенок и сели за стол. Заплечный мастер со своими молодцами низко поклонился воеводе.
- Агафошка тут? - спросил боярин.
- У нас, боярин!
- Ну, и его волоките, - сказал боярин, - а после него татей да бабку-ведьму. Ну!
Молодцы зашлепали босыми ногами и через пять минут приволокли в сарай Агафошку. Тот вырвался из их рук и бросился на колени перед воеводою.
- Государь, боярин, милостивец, - завопил он, - доколе терзать меня и предавать мукам!
- Встань, встань, - сердито закричал воевода, - чего воешь? По обычаю сыск делаю. Может, у тебя на Пряхова месть какая… Эй, кобылку!..
- Милостивец! - закричал Агафошка, но в тот же миг один из молодцов ловко ухватил его за руки и одним махом положил себе на спину, притянув его руки.
Палач взял в руки плеть.
- Ну, засыпь ему десять! - добродушно сказал воевода.
- Ой! - заорал Агафошка, но в тот же миг раздался всплеск удара.
- Так, так, по-дедовскому: доносчику первый кнут! - говорил воевода и, подав знак палачу, сказал: - Ну, теперь показывай все чередом, как и что.
Агафошка начал снова свой донос.
- Стой! - закричал дьяк, - сначала ты сказывал: "Государю, кроме табачников, никого не надоть", а ныне говоришь: "Царю, мол, только табачники и надобны". Путаешь!
- Дай еще десять, - сказал воевода.
- Ой, милостивцы! Ой, светы! Господи Иисусе! - заорал Агафошка.
- Как же говорил? - допытывался дьяк.
- Помню только табачников поминал! Ой! Ой!
- Ну-ка еще! - сказал дьяк.
- Будет! - заметил воевода, - отпусти его!
Помощник палача сбросил Агафошку с плеч, и тот, как куль, хлопнулся наземь.
- Слышь, ты, - сказал ему воевода, - тебя сегодня вместе с Пряховым в Москву отправлю. Там, гляди, все упомни. Не растряси дорогой! Уберите его. А теперь татей!..
Агафошку убрали и на его место втащили двух разбойников, закованных в тяжелые железа. Начался страшный допрос с пыткой огнем и железом. Разбойников сменила старуха, обвиняемая в колдовстве.
Наконец утомленный воевода ушел в приказную избу и приказал привести Пряхова.
- Ну, Василий Агафоныч, - сказал он купцу, - не обессудь! Что мог сделать - сделал. Не стегнул тебя ни раза даже, а больше не могу…
- Твоя власть, - глухо произнес Пряхов.
- Не то! - остановил его воевода. - Я и теперь тебя не трону, а по указу должен в Москву послать. Сегодня ночью и тронешься. Дам телегу, двух солдат по наряду да Агафошку - и с Богом!
Пряхов еще ниже опустил голову. Немало слыхал он рассказов про Ромодановского да Преображенский приказ и понял, что теперь для него уже нет спасения.
Воеводе стало жалко его.
- Поди сюда, поди! - поманил он его пальцем и, когда Пряхов приблизился, сказал: - Ты не того… не кручинься! Ночи-то, вишь, темные да ненастные, а мои молодцы не ох что за молодцы! Чего не бывает!.. Так-то-с! - и он похлопал Пряхова по плечу.
Тот встрепенулся и с благодарностью взглянул на воеводу.
- Так-то-с! - добродушно засмеялся тот и вдруг сердито крикнул: - Уведите колодника!
Стояла темная осенняя ночь. Ни зги не было видно, и, гремя колесами, скрипя и качаясь, медленно тащилась по дороге грузная телега, в которой сидели Пряхов с Агафошкой и два солдата.
- Зачем ночью? Ночью зачем? - бормотал Агафошка, дрожа и ежась. - Я скажу в Москве! Я всем ужо, чертям…
- Молчи ты, скуфья! - крикнул солдат и ткнул его наугад кулаком.
- Шпыняться? Ну! Ну! Ай, это что!
В эту минуту раздался свист, и по бокам телеги словно выросли люди.
- Бросай ружья! Не то мы!.. - раздался окрик.
Наученные солдаты спрыгнули с телеги и бросилась бежать.
- Здесь Василий Агафонович? - спросил Пряхова знакомый голос.
- Петр! - радостно воскликнул Пряхов.
Агафошка быстро сообразил, в чем дело, и, юркнув с телеги, собрался убежать, но чьи-то руки крепко ухватили его за плечи и пригнули к земле.
- Едем, Василий Агафонович! - сказал Грудкин, - нечего время терять! - и Пряхов не заметил, как очутился в другой телеге и уже мчался среди непроглядной ночи.
А тем временем верные его слуги расправлялись с Агафошкою.
- Ну его, будет! - сказал наконец Ефрем и, ткнув еще раз служку, оставил лежащим в грязи на дороге.
В ските уже ждали Грудкина с дорогим гостем, так как Пряхов давал и деньги, и всякую снедь, и вещи на поддержание скита.
- Что мои-то? - спросил Пряхов. - Что дочка, жена?..
- После, потом, - ответил Грудкин и гнал лошадь, словно за ними погоня.
Наконец он въехал в растворенные ворота и повел Пряхова прямо к Еремеичу.
- Отец, благодетель! - сказал тот, обнимая Пряхова. - Истинно, что Даниил из пещеры со львами невредимым вышел! Садись, отдохни! Сейчас поесть принесем.
Пряхов опустился на лавку.
- Что же это? - сказал он. - Теперь я совсем татем стал… беглый!..
Горькая усмешка искривила его губы.
- Подожди! - ответил Грудкин, - беглый ты, хозяин, с согласия воеводы, а не то чтобы силком. Теперь, что дальше будет, все умом пораскинем, а сейчас будешь прятаться там, на печах, в светелке и всем своим делом вершить, а я, как и прежде, - слуга твой!
- Вестимо так, - отозвался и Еремеич, - там рассудим, а сейчас поешь и отдохни.
Пряхов качнул головой и встал.
- Не обессудь, я есть не буду… к своим пойду! Проводи, Петр! - сказал он Грудкину и решительно простился с Еремеичем.
Тот благословил его, и они вышли.
По дороге Грудкин сказал хозяину про болезнь Ирины Петровны. Пряхов приостановился и глухо произнес:
- Господи Иисусе! Да будет воля Твоя!
Когда они вошли в дом, он тихо прошел к больной жене и сел у ее изголовья. Она лежала недвижно и, видимо, спала. Девушки спали в своей горенке, и кругом была немая тишина. Грудкин осторожно вышел и закрыл дверь. Пряхов сидел, опустив на грудь голову.
"Что же за время такое? И впрямь антихристово! Подвернулся бродяжка, сделал оговор и вот все прахом пошло, как пыль рассеялось: и почет, и казна, и семья".
Он встряхнул головой и в ярости сжал кулаки.
На другое утро, едва в приказ вошел воевода, в избу с воем и криками ворвался Агафошка.
- Милостивец! - завопил он. - Убежал окаянный!., совершил насилие и измывательство и убег. Раба твоего, Агафошку, до полусмерти били.
- Кто убег? - спросил воевода, едва заметно улыбаясь.
- Он, поноситель царского имени, тать и разбойник! Пряхов-купец! Милостивец, что же я-то, сирота, делать буду?
- Пряхов? - закричал воевода, - Пряхов убег? Ах, ты, волчья сыть! А чего ты глядел? Эй!
В избу вбежали заплечные мастера.
- Возьмите его да всыпьте двадцать пять батогов, а потом взашей! Умеешь доносить, умей и до конца дойти! Чего же вы стали-то? Берите!
- Милостив… - завопил Агафошка, но его уже выволокли из избы.
Дьяк закрутил головою.
- Чего ты? - смеясь спросил воевода.
- А то, барин, что теперь этот песий сын непременно найдет этого купчину и тогда тому уже не открутиться будет.
- Ничего, - отозвался боярин, - мы свое сделали, а все, что потом, нам не в кошель! - и он засмеялся, на этот раз уже вместе с дьяком.