Прошли минуты ожидания. Затем загремели словно бы затворы, заскрипели словно бы ворота; возок колыхнулся с бока на бок и двинулся вперед, после чего вдруг остановился. Затем отпахнулась занавеска и показался Грудкин.
- Выходите, что ли! - сказал он девушкам, - матушку тут молодцы вынесут! - ласково прибавил он Кате.
Она с детства знала его, с детства привыкла любить и уважать и тотчас послушно и доверчиво вышла из возка вместе с Софьей на широкий двор подле крепкого, высокого дома с резным крыльцом. На дворе суетились люди с дымящимися факелами в руках. Одни выпрягали и уводили коней, другие уносили куда-то поклажу.
Кругом слышались возгласы: "Господи Иисусе Христе! Мать Пресвятая Богородица!" - и тут же: "Антихристовы дети!"
Двое рослых мужчин вошли в возок и бережно вытащили оттуда недвижную Ирину Петровну.
- Сюда, сюда! - сказал им Грудкин и, прибавив дочери и Кате: - Идем! - повел их вокруг дома.
Впереди несли Ирину Петровну, за ней шел Грудкин, а за ним - Катя и Софья, крепко держа друг друга за руки.
Свет факела в руках провожавшего их мужика красным отблеском озарял на минуту окружающие предметы, после чего становилось вокруг еще темнее.
Осветились резные окна и высокие деревья; мелькнул длинный шест журавля у колодца. Наконец все остановились у крепкого приземистого домика из толстых бревен, с крошечными оконцами, и через низкую дверь, которую отпер Грудкин, вошли в темные сени.
- Запали светец! - сказал Грудкин.
Человек с факелом мелькнул впереди. Все вошли в просторную горницу, из нее в другую, и там Ирину Петровну тотчас положили на широкую скамью, прикрытую пышной периной и шитым ковром. В углу светил каганец, тускло мерцая.
Мужчины, внесшие Ирину Петровну, и мужик с факелом поясно поклонились и вышли. Грудкин остался с двумя девушками и сказал:
- Ну, слава Создателю, теперь антихристовы слуги пусть хоть сто лет ищут вас, не сыщут И уберегут тут вас, и защитят от охальников. Ирина Петровна тут будет лежать, к ней будет женщина приставлена, а для вас иная горенка, там! - и он указал на двери, - а эта, - указал он на большую, - когда посидеть захотите, или я приду. Теперь подождите малость, я скоро вернусь, - и он ушел.
Девушки остались одни подле хрипящей Ирины Петровны. Она открыла один глаз и смотрела им с такой кротостью перед собой, словно молилась.
- Где мы? - спросила Катя.
- Не знаю, - тихо ответила Софья. - Батюшка обмолвился: в скит, говорит, к Еремеичу, а что это, мне неведомо!.. Тсс…
В сенях хлопнула дверь, послышались шаги, и в горницу вошло несколько молодых, красивых женщин в посконных сарафанах и белых холщовых платках. Они все по очереди подошли к девушкам и поцеловали их трижды, говоря:
- Господи Иисусе Христе! Во имя Отца и Сына, и Святого Духа! Здравствуйте!
- Авдотья, Лизавета, Ольга, Матрена, Марья, Степанида…
Девушки отвечали на поцелуи и не слышали их имен.
- Вот они все вам сделают и во всем пособят, - сказал Грудкин, - а я уйду теперь до утра. Господь с вами!
Он перекрестил дочь и Катю двуперстным знамением, поцеловал и, покрестив неподвижную Ирину Петровну, тихо вышел.
- Сюда, сестрицы! - ласково сказала одна из женщин, указывая на большую горницу.
Катя и Софья послушно вышли.
В углу под образами на столе, покрытом чистой скатертью, стояли миски, тарелки и кувшин, из которого клубился ароматный пар имбирного сбитня. Девушки почувствовали голод; они не ели с самого утра и теперь послушно сели за стол. Две женщины стали любовно угощать их; другие две остались у Ирины Петровны, а еще две - в соседней горенке и готовили постели.
Катя и Софья жадно поели холодной ухи, подовых пирогов, рыбного кулеша и наконец стали пить сбитень. Женщины, постлавшие постели, вернулись и сели за стол. Все любовно и ласково глядели на Катю с Софьей, и потом одна из них стала осторожно расспрашивать их. Катя молчала, и на вопросы отвечала Софья. Она рассказала все, что случилось с ними.
- Ах, они, антихристовы души! - с негодованием проговорила одна из женщин.
- А вы ехали-то для чего? - спросила другая.
Софья рассказала и это.
- Так, так! У нас Василия Агафоновича всякий за благодетеля почитает! - проговорила третья. - Ну, вот довелось нам его дочке послужить. Мы все рады…
- А вы кто? - спросила уже оправившаяся Катя.
- Мы-то? - в один голос ответили женщины. - Христовы невесты, девушка! Такой зарок дали, что только Христос - жених наш. С Ним, когда иссякнет жизнь наша, в Его чертоге встретимся…
И на их лицах отразилась суровая торжественность; словно светились изнутри их лица.
Но через минуту они снова обратились в милых девушек, готовых на тесную дружбу, и уже весело стали передавать все, что было интересного в их жизни. Живут все они посреди дремучего леса, в огромном ските, над которым главное начальство имеют Еремеич и богородица.
- Какая богородица? - изумленно спросили девушки.
- Одна из нас, - ответила Степанида, - сподобилась! Было ей видение.
- Называем ее так и молимся, - пояснила Матрена, - потому через нее благодать идет на всех.
- Красивая, - заметила Ольга, - строгая из себя, высокая. Да вот вы все потом увидите…
В их ските и мужчины, и женщины; женщин мало, девушки больше. Человек, надо полагать, за сто будет, а то и больше. И живут все вместе, спасаются.
Катя и Софья покраснели при мысли о таком непригожестве.
- Мужчины-то больше потерпевшие, - пояснила одна из скитниц.
- Какие?
- Потерпевшие, - стала объяснять Матрена. - Иные в антихристовых полчищах служить не хотели, так убегали. Иные, бороды лишившись, отрастить ее здесь восхотели, иные от печали антихристовой. Царь-то, - шепотом заговорила Матрена, - до всего доберется. Слышь, сам он - антихрист и с хвостом. Хвост-то прячет. Для того и бороду стрижет у всех и печатает, и в войско свое берет, а святому человеку всякое измывательство. Ну, и спасаются.
Действительно, в царствование Петра, этого могучего реформатора русской общественной жизни, когда он богатырской рукой с нечеловеческой энергией ломал старые устои, - число спасавшихся от всяких новшеств было огромно, велико. Темный, невежественный ум держался за каждую мелочь внешности, как за завет отцов и дедов, и боялся неминуемой кары за нарушение их; а заветы эти были в том, что мужчины носили бороды и долгополые кафтаны, чурались табака, не якшались с иноземцами и не скоромились в пятницу, а по субботам мылись в бане.
Брожением умов воспользовались старообрядцы, к тому времени образовавшие десятки сект: и бегунов, и хлыстов, и беспоповцев, и прыгунов, и радельников, и всяких иных.
Все они принимали к себе всякий недовольный элемент - и беглого солдата, и беглого мужика, и спасшегося из острога разбойника, и просто суеверного дурня, боявшегося потерять бороду или спасавшегося от солдатчины.
Петр был беспощаден к таким отступникам, сознавая, что в его время тьма сильнее света и с нею надо бороться круто и свирепо. Преследование таких скопищ обратилось как бы в гонение. Исступленные изуверы, избегая наказаний, предпочитали сжигать себя живьем, и по Руси то там, то здесь горели эти живые факелы, целые костры с десятками безумных людей. Но эти безумцы, принимая мученическую смерть, окружали себя ореолом, и свет их костров как бы маяком светил и другим, и третьим.
Еремеич был одним из самых заклятых врагов царя Петра; от твердо верил в антихристово начало всех реформ преобразователя и ненавидел все, что только говорило о новом времени. Еще при царе Алексее он был горячим приверженцем безумного Аввакума, а потом вместе с Юдиным при Софье ходил к Хованскому, вместе с Никитой Пустосвятом неистовствовал на площади и, наконец, тайно ходил в терем царевны Софьи до тех пор, пока не заточил ее в монастырь ее могучий брат Петр, этот антихрист.
Стар был Еремеич, но крепок духом и телом. Его аскетическое лицо все пылало, глаза метали стрелами, когда он говорил о старом времени, вспоминая стрелецкие бунты и затем страшную расправу Петра со стрельцами. И немудрено, если к этому Еремеичу шли, как к пророку, и возле него вырос среди дремучего леса богатый скит, полный всякого добра и удобств.
Девушки долго говорили с Катей и Софьей, пока у тех не начали от усталости клониться головы, и наконец ушли, кроме Ольги и Матрены, которые по очереди должны были дежурить при больной Ирине Петровне. Катя и Софья удалились в чистую горенку с двумя постелями и легли спать. Молодость победила, и, несмотря на пережитое, Катя, едва прислонившись головой к подушке, тотчас уснула. Софья подумала о Якове и тоже заснула, шепча в полусне ласковые речи своему соколу.
А тем временем Грудкин в маленькой горенке, стены которой сплошь были завешаны образами старого письма да шитыми полотенцами, горячо разговаривал с Еремеичем и красивой молодой женщиной о делах своего хозяина и друга.