- Звонко!
- А ты как, Харитон, думал. Матрозы и офицеры вполне довольны. Девиз силы прибавляет, дух боевой укрепляет.
- А какие были другие корабли?
- Да много. Целая флотилия. Был, помню, корабль "Бомба". Да, да, "Бомба".
- И девиз был?
- Ясное дело. "Горе тому, кому достанусь".
Харитон смотрел на широкую курчавую грудь, мощную короткую шею Бориса Ивановича. А хорошо, что им такой дядька достался. Ну когда и кто из взрослых так серьезно и в то же время весело разговаривал с ними?
И Дмитрий восхищался, влюбленно ловя каждое слово петербургского родственника. Конечно, и их отцы лыком не шиты, хоть и Лаптевы. Но нет того задора, удали. Та же кровь, лаптевская, черт возьми, но точно из другого рода-племени. Флотский человек. Неужто все флотские такие?
- Была еще галера "Рысь". Имя звериное, а девиз с намеком - "Победа любит прилежание". Строил судно "Колокол". Тут ведь как понимать? Колокол - он по чьей-то гибели звонит. Ясно, по чьей. И девиз "Колокол" получил не без умысла - "Звон его не для него".
- Для янычар!
- Для шведов!
Тут племяши показали, что сами кое-что соображают. И дядька похвалил их:
- Всю российскю политику разобрали. Про Гангут-то слышали?
Недоросли не слышали. Даже, прямо скажем, оплошали.
- Гангут кто - адмирал шведский?
Чего с них возьмешь, с недорослей деревенских? Борис Иванович прутиком начертал на влажном песке овальный круг. Провел вбок от круга загогулину, похожую на ступню: пятка широкая, нос узкий. На конце загогулины вдавил в песок ракушку, к узкому Носу приставил скорлупку ореха лещины.
- Такая вот, марсовые, позиция. Круг - Балтийское море. Загогулина - Финский залив. Ракушка - Санкт-Петербург. Ну а скорлупка сойдет за мыс Гангут. Уяснили?
- Ну?
- У Гангута встретились наша и шведская эскадра. Бой разгорелся нешуточный. Крепко мы раскололи шведский флот. Одни скорлупки остались.
Скорлупка лещины наглядно подтверждала дядькин рассказ.
- А ты в той баталии был?
- Галеры мои были. На абордаж шведов брали.
Дядька победно воткнул в песок напротив ракушки кругляшок гальки.
- Остров Котлин. Тут теперь крепость Кроншлот. Сунься кто к Санкт-Петербургу - на бомбу и налетишь.
Так дядька-хитрец мало-помалу обращал племяшей в новое, флотское родословие.
Густо плыли облака, светлые в зените, темные к горизонту.
- Как парусники, - отметил Харитон. На Чудском озере он видел узкогрудые боты.
Дмитрий приложил к уху перламутровую ракушку - молчала. Поглядел на свет - розово загорелась.
- А сколько на фрегате или бриге пушек?
- Где двадцать, где тридцать. А па линейном корабле все шестьдесят.
- Ого! Разом выпалят, так не обрадуешься.
- Гром и молния! - подтвердил дядька.
- Галеры трудно ладить? Весел одних небось сколько.
- Бывает, марсовые, по сорок пар.
- Ничего себе. Весла тяжелые?
- За одно весло, бывает, до двадцати гребцов садится.
- И пушки есть на галерах?
- И пушки, и бомбардиры. Сам Петр Первый числит себя бомбардиром. Флот, говорит, есть вторая рука матушки-России.
Зазвонили к обедне.
- Колокола громкого боя! - ахнул от удовольствия Борис Иванович.
- Тишка. Звонарь. Новые била недавно приладил.
Большой колокол вздыхал басовито, жалуясь на свою тяжелую, подневольную службу: ох, ох, ох. Малые колокола пытались звонкой скороговоркой развеселить его, как веселят колокольцы на скомороховой шапке.
Харитон вспрыгнул на руки, обезьянничая, прошелся вокруг костра. Надул щеки:
- Бом, бом, бом.
Борис Иванович, однако, не рассмеялся. Напротив, досадливо поморщился:
- Звон у тебя в башке, парень.
Жевал сухую травинку. Выплюнул.
- "И будет он как дерево посаженное при потоках вод, которое приносит свой плод во время свое и лист которого не вянет. И во всем, что он ни делает, успеет".
Псалтирь. Племяши читали его. Дьяк учил.
- Читать мало. Думать надо.
- А чего думать?
- Как дальше жить, вот об чем думать. К чему руки да башку приспособить. Дабы дерево свой плод приносило.
Вот и пойми. Только что дядька был свойский, роднее нет. А тут отдалился, в себя ушел, как улитка в свое костяное логовище.
Дмитрий пересыпал песок из ладони в ладонь. Зыбкая струйка тонко текла, как в песочных часах. Сам того не ведая, исчислял новое свое время.
- Гляжу на вас, племяши, печалюсь.
- А чего печалиться? - Харитон еще не остыл от своей обезьяньей проделки. - Погоди, завтра в такой малинник тебя поведем.
- Что малинник! Боюсь, как бы лист не завял.
Опять загадка. Харитон, впрочем, и не собирался ее разгадывать.
- Зима еще не скоро. Зарево кончится, а там засидки. Рыжики пойдут, белянки, грузди.
- Засидки - хорошо. Не боитесь засидеться? - Борис Иванович решил прямиком идти на штурм. - Не хотелось бы, племяши, учиться в школах?
- На дьяков?
- На флотских командиров.
- Ты учить разве будешь?
- Мое дело - слева. Морская академия открывается в Санкт-Петербурге. Как раз для дворянских недорослей.
- Академия?
- Царь Петр приказал ее открыть.
- А после академии чего?
- После? - Борис Иванович как-то очень вкусно сказал: - В потоки вод.
ПЕРВАЯ ТАПТА
Ведь заманил…
В последние дни перед отъездом матери не знали, куда усадить сыночков. Не на год, не на два расстаются. Флотская кручина - морская пучина. Отцы - те трезво рассудили: не сегодня завтра Харитона и Дмитрия все одно вырвут из дому. Так пусть не по строгому царскому указу, а по братниному подсказу.
В начале сентября отбыли в Санкт-Петербург. Подорожная у Бориса Ивановича строгая, от Адмиралтейства, смотрители ямских станций давали лошадей без задержки.
Дядька балагурил, чувствовал себя ночным татем, которому удалось задуманное предприятие.
Недоросли же и сообразить не успели, какое событие произошло в их жизни.
Мимо проносились бесконечные крестьянские подводы с притихшими мужиками, орущими детьми, бабами, старухами. По царскому повелению надлежало поселить их в столице на "вечное житье". Гнали рекрутов. Возле одной заставы, уже на виду столицы, парни подошли к биваку новобранцев. Те переобували лапти, сушили онучи. Бывалый матрос рассказывал:
- В нашем уставе так и сказано: кто на карауле спящ обрящется, будет трижды под кораблем протащен. А то и спущен с райны.
- Это как же - с райны? - любопытствовали новобранцы.
- Привяжут к ногам грузило, на веревке - к рее. И трижды в море опустят.
- А захлебнешься?
- За борт бросят… - Матрос был в круглой шапке, парусиновой куртке с отворотами. Заметив недорослей, приложил ладонь к голове: - Боярским детушкам наш поклон. В столицу?
- Ага. В Морскую академию.
- О, вон куда. Мое почтение.
- Ты на каком корабле служишь?
- А по имени первопрестольной корабль назван - "Москвой".
- Звать как?
- Наше имя - Федор Сутормин.
- Псковский?
- Тверской.
- А про райну правду говорил?
- Чего врать. Кто этой купели не ведал, то не есть истинный матрос.
Братья кинулись к дядьке.
- Ты про райну знаешь?
Борис Иванович положил руки на плечи племяшей:
- Флот не любит небрежения службой. Да сам посуди. Заснул матрос на вахте, проглядел опасность. На море все одной снастью повязаны. Паруса распустил, а себя скрути.
Конец прежней жизни. Ближе Санкт-Петербург - меньше воли, забав, материнской ласки. Вот что поняли братья.
- Не глядите, племяши, так строго. Об вашем же благе пекусь.
Благо ли? Под кораблем протаскивают. Райна.
- Попались, кажется, Харитоша, в силки.
Жил Борис Иванович на Петербургской стороне, в финляндской слободе. На берегу Карповки беспорядочно и нищенски раскинулись землянки, крытые дерном, мазанковые дома, глинобитные амбары. В топком болотистом грунте вязли ноги.
Дядькин дом - свежерубленый, сосновый - смотрелся витязем. Окошки не слюдяные - стеклянные. Крыша железом покрыта, как шеломом. Дабы народ видел, какого звания проживает тут человек, кто хозяин, у калитки водружен массивный якорь с острыми лапами, цепями - морское чудище на привязи.
Во двор вела широкая дорожка, посыпанная морской галькой.
Все говорило: Борис Иванович - моряцкой жилки.
В горнице возле изразцовой печи на высокой деревянной подставке красовался макет трехмачтового брига. Над ним гравюра - "Челн с воинами князя Олега у стен Царьграда".
- Макет "Орла"! - погордился дядька. - Первое боевое судно России.
Потянул нить, продетую в корме удивительной игрушки, и паруса тут же убрались, плотно обернувши тоненькие мачты. Потянул другую нить - паруса раскрылись, как крылья бабочки. Но это еще что! Дернул третью ниточку - три звонких переливчатых удара разлились по горнице. В куполе крошечного колокола задергались металлические била.
- Тапта! Битие утренней зари. Сим колокольцем буду вас будить.
Это была первая тапта в жизни наших недорослей.
Весь распорядок новой жизни обрисовал Борис Иванович:
- Сколочу две лежанки. Прибор для обеда есть. Чего надо?
Пошел во двор затопить баньку.
Недоросли мрачно смотрели в окно.