Над речкой, у самой воды, скособочилась избушка из прутьев, обмазанных глиной. У входа ее, уткнувшись лицом в колени, сидел двенадцатилетний Соип. Чтобы хоть как-то спастись от назойливых комаров, он обмотал голые ноги травой. Мохнатая отцовская шапка была ему слишком велика, но он несказанно рад и такой. Соип поминутно хлопал себя то по коленкам, то по щекам, отгоняя кровопийц-комаров: из него и высасывать-то нечего, так нет же, все равно садятся. А на сердце и без них тошно. У Соипа умерли отец и две сестры. Один он остался теперь у матери, которая стонет сейчас больная в землянке. Да и сам он чувствует себя плохо. Голоден. Поел травы, теперь вот резь в животе.
Сходил сегодня Соип в соседнее село. Красные яблоки видел в садах, желтые груши. Так бы и впился в них зубами. С одного двора хлебом вкусно пахло. Напрасно вспомнил сейчас - слюнки потекли. Лучше бы не ходил, не смотрел, не вспоминал…
Соип не слышал, как к нему подошел Болат и тронул за плечо.
- А, это ты…
- Держи, Соип, - сказал Болат и что-то сыпанул ему в руку.
- Что это?
- Мать ячмень пожарила…
- Откуда?
- Мовла принес чашку. Ешь!
Соип поднес было руку ко рту, но тут же опустил ее.
- Ты что? - спросил Болат.
Соип заплакал. Никто и никогда еще не жалел его так, как Болат. Хороший друг!
- Ты ешь, ешь, - уговаривал Болат. - Половину я сам съел, половину тебе принес.
Соип потянулся и свободной тонкой рукой прижал к себе друга.
- Нельзя… Я отнесу матери… Мать умирает… от голода…
Болат знал. Только чем он мог помочь? Постоял, помолчал и ушел…
А Соип забрался в непроглядную темноту землянки.
- Нана, - позвал он.
- Что тебе, сынок? - чуть слышно откликнулась мать.
- Я. Вот… покушай.
Соип нашел руку матери и высыпал ей на ладонь ячменные зерна.
- Ты сам бы съел.
- Я уже.
Соип вынырнул из землянки. Постояв некоторое время на воздухе, вернулся.
- Поела? Полегче теперь?
- Да, сынок. Завтра бы тоже так поесть, глядишь, и на ноги бы встала… Ох, винограду бы… хоть одну кисточку… Тогда бы совсем поправилась. Да ниспошлет Аллах тихого счастья. А как винограду хочется…
У одного из костров собирались люди. Много людей. Человек двадцать. Среди них сидел и рыжий Касум. Красивый мужчина был когда-то. Да только война обезобразила его красу. Без глаза домой вернулся. Но Касум не унывал. Одним глазом видел лучше других с двумя глазами.
А у Мовлы пустой рукав. Левый. Осколком снаряда руку снесло.
Как ветку. Мовла сразу и не почувствовал тогда…
Маккал рассказывал что-то интересное. Маккал много знает, в разных странах побывал, среди русских долго жил. О том, что слышал, и рассказывает. А людям интересно. Слушают его внимательно. Маккал счастливчик - ему на войне повезло: всего лишь три пальца на руке потерял…
Горит костер. Вокруг люди. У всех сейчас одна радость - огонь и тепло. Одежда на всех одинакова: старая, поношенная, в заплатках. И оружие у всех. А как же без оружия, да еще в чужом краю! Пистолеты, ружья, кинжалы. Вдруг что-нибудь случится? Их защитить некому. Потому без оружия им нельзя.
Просто невозможно.
Горят костры. Люди сидят вокруг костров. Много костров…
Много людей…
ГЛАВА III. У КОСТРА
Не навязывайте здешнему народу не соответствующих его нравам и обычаям законов, которых никто не принимает.
А.С. Грибоедов
На лагерь опускалась ночь. Небо чуть бледнело, вспыхивало миллиардами звезд. Млечный путь туманным сиянием протянулся над головой. Но небо это чужое. И ночь чужая. И чужие люди вокруг на этой чужой земле…
Но нельзя беспрестанно лить слезы, не пристало горцу простирать руки, взывая к небу. Не мужское дело поддаться горю и жить, опустив голову и разучившись смеяться. "Эге-ей, кенти!
Вы что, приуныли? Тогда зажигай костры!" Робкие язычки огня облизывают сучья. И вот уже слышится смех то здесь, то там.
И тьма отступает перед пламенем костра.
- Расскажу-ка я вам, что случилось под Аллероем, - слышен звонкий голос. - Жил в нашем ауле здоровяк по имени Бута.
Шестигирдовыми мешками играл, как пуховыми подушками. Да. Но силою был - богатырь, а душой - настоящий заяц. Как услышит стрельбу - мгновенно в лес. И сидит там вместе с женщинами рядом. Женщины речи заводят, дескать, какие у них мужчины, смелые да храбрые, да какие они сильные. Бута соглашается:
"Да, мы такие!" Женщины и дальше языками чешут, дескать, какие же несчастные мужчины, ни сна они не знают, ни отдыха, все в седле, все в походах. "Такова наша доля", - заявляет Бута.
Однажды, отсидевшись в лесу, возвращаются они в аул. И вдруг где-то совсем рядом раздался выстрел. Бута как стоял, так и рухнул. "Аллах, убили меня!" - только и успел воскликнуть.
Женщины засуетились, бросились к нему, спрашивают: "Что с тобой? Куда тебя ранило?" - "Пуля попала в самое сердце!" -
"Ой, несчастный, берег-берег свою душонку, да так и не сберег". Обнажили женщины его богатырскую грудь, а раны-то не находят. Только жука нашли ночного у него за пазухой. Женщины и навалились на Буту: "Держи свою пулю! Трус и от такой может подохнуть".
Дошла очередь до зандаковца.
- Однажды приехал в наш аул гость из Гойты, - начал он. - Гостит день, другой. Пора бы и домой уже ему собираться. Но он вот с чем обратился к хозяину: "Говорят, тут где-то живут еще одни наши сородичи. Сам подумай, приеду я домой, а меня спросят, видел ли я их? Что мне ответить? Покажи их мне, пожалуйста".
Вышли гость и хозяин на улицу, а навстречу идет хромой. "Вот человек вашего тейпа", - показывает хозяин. Гость промолчал и прошел мимо. Хромой ему не понравился. Идут дальше.
Встречается горбун. "Вот тоже ваш человек". Гость покрутил головой и отвернулся. И тут впереди появился высокий, статный, добротно одетый мужчина, но немного косой. "А этот как, тоже наш?" - спрашивает гость. "Ваш", - отвечает хозяин. "Слушай, - говорит ему гость, - ты теперь ноги напрасно не бей, возвращайся, а своих сородичей я теперь и сам как-нибудь распознаю".
Когда смех затих, разговор незаметно перекинулся на военные темы. Вспомнили о временах шейха Мансура, Бейбулата, вспомнили чеченских наибов, истории их побед и поражений. И снова вернулись к настоящему дню.
- Напрасно пролили мы столько крови, - тяжело вздохнул молчавший до сих пор Касум. - Сколько людей погибло, сколько пропало без вести! Не счесть. А во имя чего? Что мы получили взамен? Как вспомню день, когда решился поехать сюда, застрелиться хочется. Да накажет Аллах бесчестных, надоумивших нас забраться в такой ад. Жену и троих детей Аллах по дороге прибрал. Двое теперь осталось, но и к ним уже стучится смерть.
Даже голод на родной земле - еще не голод, кенти. Дома хоть какой, а найдешь выход. А где и как его искать здесь? Куда пойти? Что предпринять? Подаяния просить? Не смогу!
Единственный выход - грабить по дорогам да воровать по домам…
- Ты прав, Касум, придется все добывать силой, - поддержал его Мовла, своровавший ночью полмешка ячменя с гумна турецкого бека. - Здешние турки и армяне поначалу нам помогали. Спасибо им. Теперь перестали. Может, надоело, а может, у самих ничего не осталось. Они будут теперь нас грабить, а мы - их. Как говорят, не тот хозяин башни, кто ее построил, а тот, кто ее завоевал.
Али недовольно поморщился.
- Плохие твои слова, Мовла, - упрекнул он. - Ты слышал, какая молва уже пошла про нас? Но разве мы воры? Нет. А отдельные грабежи и кражи позорят всех, создают неправильное представление о нас.
- Али, ты о чем? Да разве нас здесь хоть кто-нибудь за людей принимает?
- Грабят и воруют не от жира. Ты что же, советуешь с голоду подохнуть? Хватит, терпение-то почти уже иссякло. Издевались дома, теперь пригнали сюда для издевательств. Еще более худших.
- А обещали рай!
- Вон, наш мулла Нуркиши как спроваживал нас. Горы золотые сулил. А сам остался, не поехал с нами. Он наперед знал, что нас тут ожидало.
- А нас обманули Успанов Сайдулла, шалинский Хадиз и майртупский Жанар-Али. Тоже сладко пели, что султан Хонкары ждет нас, не дождется, - возмущались гехинцы. - Поверили, потащились за ними следом. А где они сейчас?
- Подпевать хозяину, на чьей арбе едут, они умеют. Муллы и наибы при Шамиле жили припеваючи, а при царских стали жить еще лучше. Они и тут как сыр в масле. Помните муллу Шахби? Он живет теперь в турецком ауле, шею отъел не в обхват, живот, как у женщины на сносях. Вокруг головы - девятиаршинная чалма, в руках - пятисотенные четки. Ни дать ни взять - ангел Божий.
И какое его собачье дело до нас? Он родного брата не пожалел.
- Говорят, он, бедняга, умер?
- Шахби его голодом уморил.
- Да трижды будь прокляты эти муллы! Научились читать Коран и водят нас, темных людей, за нос.
Мачиг, притулившийся под боком Маккала, нервно заерзал и дернул головой.