Гати особенно любил эту пору с ее бесконечными заботами и волнениями. С весной и внутри него что-то обновлялось и томило. Его тянуло куда-то, ему не сиделось на месте, и, чтобы хоть как-то убить время, он постоянно искал, к чему бы приложить ему руки. И неудивительно, что сегодняшний день стал для него праздником. Позавчера прошел сильный дождь, земля стала мягкой и сама уже просилась под соху. Заранее предвкушая удовольствие от предстоящей работы, Гати любовно потрепал морду черного быка, своего любимца. Тот сердито мотнул головой, а довольный Гати засмеялся:
- Глупый, дождались ведь!
Гати еще раз обошел арбу, оглядывая ее со всех сторон. Делать дома было уже нечего, а время тянулось томительно долго.
- Скоро ты там? - крикнул он жене.
- Сейчас! - отозвалась Эсет в приоткрытую дверь:- Потерпи минутку.
- Женщина, она и есть женщина, - в сердцах буркнул Гати. -
Принеси склянку с топленым жиром, колесо смазать. - Он уже взялся за налыгач, чтобы выехать на улицу, как услышал голос племянника Хабиба.
- Чего тебе? - недовольно отозвался он.
- Дада зовет.
- Иду!
"Понадобился я ему именно сегодня, - подумал Гати. - Обязательно что-то выдумает".
- Жена, я загляну на минутку к брату и вернусь, - бросил он, проходя мимо окна, волоча за собою искалеченную на войне ногу.
Дом старшего брата резко выделялся среди других своей величиной и добротностью. В доме был полный достаток - мулла ни в чем не нуждался. Конечно, не бесконечные поклоны, которые мулла отбивал Аллаху, и не завидное усердие в молитвах были причинами такого достатка. Уж кто-кто, а Гати знал об этом лучше других. Он не питал особо теплых чувств к своему старшему брату, но тем не менее слушался его.
* * *
Гати переступил через порог и остановился. Он надеялся, что разговор не затянется, и через минуту-другую он уйдет.
Шахби, вероятно, только что совершил утренний намаз.
Он продолжал сидеть все в той же молитвенной позе на деревянных нарах, подстелив под себя небольшой коврик. Закрыв глаза, он левой рукой подпирал щеку и вполголоса грустно напевал, медленно раскачиваясь из стороны в сторону:
Бесплотен ты, но вечно во вселенной,
Не нужным стал твой лучезарный лик.
Ислам! Осиротел ты, правоверный.
Пришедший не на век и не на миг…
Гати впал в отчаяние. Он понял, что ему нескоро удастся уйти отсюда. В таком состоянии Шахби мог находиться очень долго.
Ты праведен, но нет тебе опоры.
Твоя надежда в жизни - это Бог.
Нет у тебя друзей, ислам, которым
В тяжелый час довериться б ты смог.
Могилы предков заросли травою,
И нету веры преданным друзьям.
Не ладят с братом брат, сестра с сестрою.
Сегодня ты осиротел, о праведный ислам!
Мягкий, проникновенный голос Шахби тронул душу Гати, и он невольно залюбовался братом. Потеплевший взгляд его остановился на скорбно опущенном лице, изрезанном глубокими морщинами, на его крючковатом носе с хищно трепещущими тонкими ноздрями. Но лицо брата не казалось безобразным: высокий белый лоб как бы говорил о пытливости ума, а серебристые виски и такая же седая борода лишь усиливали такое впечатление.
Они забыли, что им жить не вечно.
Возмездия их не пугает страх.
Жизнь коротка, обманна, скоротечна,
Глумятся над тобой, о праведный ислам!
Кончив намаз, Шахби некоторое время сидел в своей излюбленной позе, не меняя скорбного выражения лица. Но вот он очнулся, открыл глаза и только теперь, казалось, заметил брата.
- Говорят, ты пахать собрался? - тихо спросил Шахби.
- Пора уже…
- А как насчет того, о чем я говорил тебе? Наплевать, да?
"Снова затянул старую песенку", с раздражением подумал Гати, но вслух ничего не сказал.
- Я твои мысли знаю: езжай, дескать, старый дурень, туда тебе и дорога. Умирай в чужой стране, как собака, а я здесь останусь. Ты ведь именно так думаешь?
- Шахи, - так Гати называл брага, - тебя никго не заставляет.
Ты со мной не советовался, все решил сам. Теперь почему-то хочешь обвинить меня. Я ведь полутруп. А если я еще держусь бодро, то только потому, чтобы тебе не быть в тягость. Только я начал становиться на ноги, а ты - поехали! Куда поехали?
Зачем? Я этого никак понять не могу.
- Ты же мусульманин.
- Почему мусульманин не может умереть дома? Зачем мне обязательно ехать в Хонкару? Что я там оставил?
- Ты глуп или глупым притворяешься? - нахмурился Шахби. - По всей Чечне один разговор - о Хонкаре.
- Люди в огонь - и я за ними?
- Побойся Аллаха. Не принимай на себя столь тяжкий грех.
- Я не преступник, я перед ним чист.
- Значит, христианином хочешь умереть? Разве на свете есть больший грех? Ты об этом подумал?
- Поздно, Шахи, из меня христианина делать - ничего не получится. Кем я родился, тем и в могилу сойду. Смерть я уже не раз видел, и она меня не сломала. Так чего же мне еще бояться? И шашка моя пока не заржавела… Так что оставь меня в покое и поезжай, пожалуйста, один…
- А что люди скажут, тебя не тревожит? Ты знаешь, о чем они подумают? Оставить единственного родного брата… Почему?
Нет-нет. Один я не могу уехать. - И уже более миролюбивым тоном продолжил:- Верь мне: хуже, чем есть, не будет… А я и паспорт на тебя выписал. Дом твой Товсолт купит. Я с ним и насчет цены договорился. Много за него не дадут, но дело не в деньгах. Денег у меня достаточно. Нам с тобой до конца наших дней хватит.
Шахби искоса наблюдал за братом: что, мол, ты на это ответишь?
- Шахи, - тихо проговорил Гати, избегая пристального взгляда старшего брата. - Я не могу себя пересилить. Столько пролито крови. Нет, это невозможно… Пойми, Шахи… Я тогда умру…
- Умереть-то мы рано или поздно все умрем. Но умерший вдали от родины попадает в рай. Пора, пора подумать о завтрашнем дне.
Подобные разговоры не впервые велись между братьями. И который раз младшему приходилось выслушивать одно и то же. Хватит!
Надоело! Теперь Гати решил твердо.
- Я не поеду, - сказал он мягко, но решительно. - День ото дня я чувствую себя все хуже. Мне недолго осталось… Хочу и буду рядом с отцом лежать…
- Знаю я, где тебе удобнее лежать! - Шахби сурово глянул на брата. - Не могилы предков тебя удерживают и не родина. Не кривил бы душой, а прямо говорил - кто. По всему видать, Эсет… Боишься, что умрешь, если оторвешься от ее подола? А кто тебя женил на ней? Забыл? Не будь меня, не видать бы тебе ее, как своих ушей. Оторваться от женщины не можешь! Позор!
Никогда в нашем роду не было баб в черкесках. А вот на старости лет довелось увидеть… О Аллах!
Гати подскочил к брату. В глазах у него потемнело, лицо и губы судорожно подергивались. Ярость и бессилие, злость и отчаяние, - все перемешалось, подступило к горлу и мешало дышать. Голова закружилась. Он почти терял рассудок. Такого оскорбления ему еще никто не наносил.
- Не будь ты моим братом, - хрипло зашептал Гати почти в самое ухо Шахби, - я бы тебе показал, кто из нас баба. Другому за такие слова язык бы вырвал. Я не так упитан, как ты, не так здоров, но мне стыдиться нечего. Война искалечила мое тело, но не мою душу. А заячьи души есть и у белобородых… Таких, как ты… Хорошо! Я поеду с тобой! Пусть будет по-твоему.
Надеюсь, я не умру с голоду и там. Но поеду с тобой не так, как хочется тебе… Я не продам дом, где жил отец, и землю, которую он пахал… Только так мне будет спокойнее умирать на чужбине. Человек обязан иметь свой дом на этой земле!
Гати повернулся спиной и захромал к выходу. Но на пороге его вновь остановил голос брата:
- На кого же ты оставляешь свое… богатство? Детей от тебя жена не рожала…
- Найду.
- Теще?
- Мое дело.
Гати с такой силой грохнул дверью, что Шахби от неожиданности подскочил.
- Оборванец… молокосос, - прошипел он и с ожесточением принялся листать жейны.
Эсет давно собралась и ждала мужа, но Гати задерживался, и это ее беспокоило. Она уже не раз выбегала за калитку, и с каждой минутой сердце ее щемило все сильнее, словно в предчувствии беды. Стоило же ей увидеть мужа, как она поняла, что ее самые худшие опасения оправдались. Заглянув в его лицо, она испуганно задрожала: таким страшным оно ей сейчас показалось.
- Что? - спросила она, и голос ее осекся.
- Все! Распрягай быков! - резко бросил он и, не останавливаясь, прошел в дом.
Эсет распрягла быков и загнала их обратно в сарай. Ноги ее подкашивались. Она прислонилась к стенке и разрыдалась. Только окрик мужа привел ее в чувство.
- Жена! Где ты там запропастилась? - еще более раздражаясь, крикнул он.
- Я здесь, - отозвалась Эсет, торопливо вытирая лицо концом платка. - Что ты хотел?
- Я передумал, - ответил Гати. - Едем в поле!
- Передумал? - машинально переспросила она, медленно приходя в себя. Сердце ее учащенно забилось, затрепетало, глаза радостно сверкнули. Она чуть ли не бегом бросилась обратно в сарай.