Просторное помещение, куда полковник ввел гостей и где он обычно принимал посетителей, подавляло своим пышным убранством. Бессмысленное нагромождение дорогих вещей, роскошные ковры и различное оружие, начиная с турецкого ятагана и кончая кавказской шашкой, развешенное по стенам, отражали не характер края, а тягу хозяина к богатству, его неуемную жадность, безумную страсть плебея, который случайно вырвался из своего круга и стал на одну ногу с сильными мира сего. Данча, не видевший на своем веку ничего, кроме суровых красот гор да обстановки убогих хижин, был невольно ослеплен, и, цокая языком, удивленно крутил головой, оглядываясь по сторонам.
Полковник снисходительно улыбался, незаметно наблюдая за поведением гостей. Он внутренне наслаждался и своим положением, и произведенным на горцев впечатлением. Сытое лицо его сияло от удовольствия. Алхе же крупное тело полковника, втиснутое в тесный мундир, напоминало огромную пиявку, досыта насосавшуюся чужой крови. Полковник кинул взгляд на Алху, который насупившись смотрел на портрет на стене.
- Это кто? - спросил он, указывая на портрет пальцем.
- Его величество император Александр II.
- Валелай,- покачал головой Алха. - Зачем ему столько орденов?
- Он их заслужил.
- Все они похожи на детские черепа. С лент на них течет кровь.
Ордена дают тем, кто убивает. А сколько ты убил за этот ордул?
- спросил Алха, указывая на орден Святой Анны на шее полковника.
- Ты тоже, Алха, не ангел, - уклонился от прямого ответа полковник.
- Я убивал тех, кто пришел на мою землю, чтобы убивать наших жен и детей, делать нас рабами. Это не одно и то же. Почему ты пришел сюда убивать? Разве Бог велел ему, - Алха кивнул на портрет, - убивать нас? Мы ему ничего плохого не сделали.
- Государь требует от вас всего лишь послушания. Но вы не внемлете голосу разума. И гибнете.
В кабинет вошел солдат, неся на вытянутых руках поднос с вином и закусками.
Беллик подождал, пока он расставил на столе тарелки с едой.
Когда солдат исчез, полковник разлил вино, оглядел гостей с чуть заметной брезгливой гримасой и жестом руки пригласил их к столу.
- Все наши соседи покорились царю, - продолжил Беллик, обращаясь к Алхе. - Даже ваши соплеменники - ингуши. Только вы одни и мутите без конца воду. Шамиля еще и на свете не было, когда шейх Мансур поднял против нас почти весь Северный Кавказ. Затем Бейбулат… А зачем? Живите смирно, как ваши соседи - кабардинцы, осетинцы, черкесы, грузины, кумыки. И не надо вам будет никуда переселяться.
- Не наших предков винить за долголетнюю войну, - произнес Данча. - Винить надо жестокость царей и хакимов, их несправедливые законы. Говорят, и мышь кусается, когда ее хватают за хвост.
- Хорошо! Не будем об этом, - засмеялся Беллик. - Возьмем бокалы. Выпьем за то, чтобы вы счастливо добрались до Турции!
Данча пить вообще отказался. Алха же, наоборот, пил много.
- Ну зачем вам ехать в Турцию? Оставайтесь, - Беллик с каким-то тайным злорадством поочередно обращался то к одному, то к другому гостю. - Но… смиритесь…
- Царь нашу землю уже роздал казакам, князьям соседних народов и чеченским офицерам, - заметил Данча. - Что нам теперь здесь делать? А скоро нас и вообще обезоружат, обложат податью и мужчин заберут в солдаты.
- Вранье! Царь никогда не пойдет на такое. Он любит вас.
- Я повторяю не сплетню с базара. Так говорят уважаемые люди Чечни: Сайдулла, Алихан, Альгуло, Боташ, Хадис, муллы и хаджи.
Им нельзя не верить. Они говорят правду. А в Турции нам выделили хорошую землю. Там правоверный падишах.
- А народ? - допытывался полковник. - Народ-то как смотрит на все это?
- Эх, Беллик, Беллик, - грустно вздохнул Данча, - кому охота покидать родину и могилы предков? Но бедному приходится делать только то, что решит русский царь, - жить или умереть.
Алха в разговор не вступал. Он молча пил, не обращая внимания на хозяина, но одновременно прислушивался к тому, о чем говорилось за столом. Лицо его приобрело землистый оттенок, а глаза постепенно налились кровью. Он скрипнул зубами и с размаху ударил кулаком по столу. Задребезжала посуда.
Недопитый хозяином бокал опрокинулся, и вино расплескалось по скатерти. В кабинет вбежал солдат. Но Беллик движением руки показал ему на стол: убери!
"Ослы длинноухие, - в сердцах выругался он про себя, вытирая платком обрызганный вином мундир. - Разве с ними можно по-хорошему? Скоты!"
Данча посмотрел на товарища, взглядом упрекая его за несдержанность.
- Разве так ведет себя гость в чужом доме? - как можно спокойнее проговорил Беллик, хотя спокойствие это давалось ему нелегко.
- Разве это я в чужом доме? - взмахнув своей единственной правой рукой, выкрикнул Алха. - Нет, господин Беллик, это ты в чужом доме! Это я здесь хозяин, а ты - гость! Непрошеный гость! И ты еще собираешься учить меня, горца, как вести себя?
- Он вплотную приблизил к полковнику свое лицо, и тот подался назад. - А кто лишил меня руки, научил пить водку, а потом и вовсе пустил по миру? Посмотри на меня! Кто сделал меня нищим?
Данча с силой дернул его.
- Нет, Данча! Ты же видел, как эта свинья обрадовалась, когда мы сказали, что уходим в Турцию. Они хотят выгнать нас. Но не бывать тому! Слышишь, полковник, мы не уйдем в Турцию и не пустим тех, кто собирается туда! Это наша родина, наша земля, здесь похоронены наши предки. Нас осталось мало, очень мало, но мы еще в силах скрестить с вами сабли.
Полковник едва сдерживал радость: "Наконец-то, голубчик.
Этого-то я и ждал от вас. Значит, хотите повторить сороковой год? Хорошо! Я еще посижу с вами немного ради приличия, а потом и выпровожу. Нужно срочно написать донесение Лорис-Меликову. Они готовят восстание. Это несомненно. Сами выболтали, дикари".
Данча вновь резко дернул Алху, и тот умолк.
Над столом повисла тяжелая, напряженная тишина.
- Россия огромна, - нарушил ее полковник. - И она не нуждается в ваших землях. Царь беспокоится о вашем будущем и желает вам только добра. Если вы не станете подчиняться нашим законам, нашим порядкам, то здесь никогда не будет ни свободы, ни покоя.
- Подчиняться вашим законам? - прохрипел Алха. - Это еще хуже, чем переселение в Турцию. Нет, не мы пришли на вашу землю. Мы даже не знаем, где она находится, так что уходите вы. Тогда у нас появится свобода и вернется покой.
- Я одно хочу сказать тебе, Алха, - проникновенным голосом произнес Беллик. - Когда-то, триста лет тому назад, казанские татары точно так же возмущались, когда Иван Грозный покорял их. Разоружать татар было не менее трудно, чем вас. И они тоже считали, что это равносильно смерти. А сегодня? Они даже забыли, как стрелять из ружья. И вам не нужно оружие. Живите мирно, а от врагов защитим вас мы.
Алха вскипел:
- Мы не женщины, чтобы нас защищать! Мы сами умеем это делать.
Мы еще скрестим с вами наши шашки. Он хотел сказать что-то еще, но Данча перебил:
- Беллик-сардар, не слушайте Алху. Он пьян. Возможно, мы тоже будем в положении казанских татар, будем отдавать своих детей в солдаты, туда, где заставляют есть свинину, - сказал Данча с грустью. И решительно добавил:- Но это случится не теперь, когда край, данный нам Богом, будет им же у нас и отнят, а мы из мусульман превратимся в христиан. Так вот, чем дойти до такого позора, лучше уж жить в Турции.
Данча поблагодарил Беллика за гостеприимство, встал и поднял Алху, который еле держался на ногах. Данча вывел его на улицу и с трудом усадил на коня. Они шагом выехали из Червленой. В предвечерней тишине еще долго слышался гортанный голос опьяневшего Алхи, который грозил расправиться и с русской армией, и с чеченцами, которые согласились на переселение в Турцию. Теперь угрюмый Данча даже не пытался унять разбушевавшегося товарища.
ГЛАВА XI. ГАТИ
Если б печаль я мог выплеснуть на землю,
Грудь бы земная великая треснула.
Так безысходна печаль моя тяжкая.
Если бы пламенем горя зажег бы я реки,
Иссякли б они многоводные,-
Так оно пламенно, горе мое!
Чеченская народная песня
Когда Гати вышел на крыльцо, солнце еще только-только показалось из-за гор. Утро было довольно прохладное, а после крепкого сна в теплой постели это ощущалось особенно. Гати потянулся, сладко зевнул и, немного постояв, направился под навес, где хранился весь инвентарь, с которым ему предстояло выйти на работу в поле. Осмотрев деревянный плуг, еще раз проверив его на прочность, он остался доволен. Чинара была срублена им еще зимой. До весны она так высохла, что по прочности вряд ли уступала железу - гвоздь в нее не входил.
Он с минуту полюбовался делом своих рук, затем осторожно поднял соху и перенес ее в арбу. Туда же положил лопату, вилы, топор. Оставалось только запрячь быков. Он вывел их из сарая, и застоявшиеся животные, точно соскучившись по работе, бегом припустили за ним, пришлось даже несколько раз прикрикнуть, чтобы остудить их преждевременный пыл.