- Не восстаю. Хочу тебе только сказать, что ты не тем козыряешь. Все еще задаешься, что батька твой богатым был. Кончилось время богатых, Елена. Это одно. Другое, твоей заслуги совсем нет в том, что батька богатым был.
- Спасибо, Максим. Помог бабьему горю. Век не забуду. Елена поджала полные красивые губы, лицо ее стало темнее тучи.
- Помни, помни… Но лучше бы тебе не это помнить, а то, что не первый раз Лучка уходит от тебя. Забыла, как уговаривала на заимке?
- Тогда другое дело было!
- Другое, - согласился, - но если подумать, то же самое.
Максиму хотелось есть, под ложечкой тупо посасывало, а конца разговора не было видно, и он все больше раздражался, наконец спросил со злостью:
- От меня-то ты чего хочешь?
- В улус надо ехать.
- Ну и поезжай!
- Не могу я одна. Как я поеду туда! - Елена опять всхлипнула и заплакала, ее лицо стало некрасивым, каким-то рыхлым, расплывшимся.
Максим развел руками. Что за народ эти бабы! Всегда у них слезы на колесах, где умом не возьмет, слезами принудит. Лучка тоже хорош. Пьянствует, поди, в улусе, а ты тут майся с его половиной. Ехать за ним, а в город? Да и что за ним ездить, не удавится, явится.
- Ты, Елена, сырость не разводи. Не могу я сейчас ехать, мне в город надо. Вот вернусь…
- Его же из колхоза выключат. Был сегодня Белозеров Стиха, сказывал, выключим, потому как не работает, а коней и все другое, что мы сдали, говорит, не вернем.
Максим мысленно обругал и Елену, и Лучку. Нашли время цапаться-царапаться. Белозеров и без того косо смотрит на Лучку, а тут… Как нарочно, себе во вред делает: то гулял, то вот сбежал. Придется за ним ехать. Елену Лучка не послушает, станет куражиться.
- Видишь, ты какая… Битый час несла всякую околесицу, а главного не сказала… Суши свои слезы. Завтра поедем. Только из улуса я прямиком в город. Иди собирайся. Утром сбегаю к Рымареву, отпрошусь и тронемся.
Намеченная поездка чуть было не сорвалась. Рымарев не хотел отпускать Максима. Сначала говорил, что вот-вот будет общее собрание, а когда Максим сказал, что к собранию успеет вернуться, он стал жаловаться на нехватку рабочих рук, наконец сознался, что без согласования с Белозеровым решить этот вопрос не может. Но Белозеров вчера сам поехал в город кое-что закупить для колхоза, вернется примерно через неделю. Максима рассердила не столько задержка с поездкой, сколько увиливание Рымарева от прямого, честного ответа. На работу, на собрание ссылается, а сам…
- Ты все с ним согласовываешь?
- Разумеется.
- И когда на обед идти, и когда по неотложной надобности!
- Товарищ Родионов! - гладкое, чисто выбритое лицо Рымарева покрылось пятнами. - Как вам не стыдно, Максим Назарович!
В председательский кабинет зашли за распоряжениями бригадиры, и Рымарев, не желая ругаться при них с Максимом, сказал, что он может ехать. С обидой сказал.
Выехали на легкой кошевке. Железные подреза легко скользили по белой степи. В лучах утреннего солнца розовели сугробы; невдалеке огненно-рыжая лиса безбоязненно наблюдала за повозкой, подняв острую мордочку и разостлав по снегу пышный хвост. Елена, закутанная в необъятную доху, молчала, должно, сердилась за вчерашнее. Максим был даже рад, что она не досаждает разговорами. Когда кругом белая скатерть степи и ходкой, легкой рысью идет лошадь, совсем не хочется говорить о всяких глупостях, вроде тех, что выкладывала вчера Елена, а сегодня Рымарев. У того и у другой глаза завешаны. Елене мешает взглянуть на свет открытыми глазами отцовская выучка, Рымареву боязнь сделать что-то не так. Поймут ли они когда-нибудь, что жизнь сейчас как эта чистая, неисчерченная дорогами степь, пиши свой след, не заботясь о том, как и где ездили до тебя, только держи прямой путь и не пугайся снежных заносов…
Далеко в степь вдвинулась гряда оглаженных ветрами сопок, у их подножья вольно, без всякого порядка стояли низенькие, черные от старости, с ветхими крышами домики улуса, за ними, на взгорье, блестели окнами огромные, по сравнению с домиками, строения.
От улуса навстречу кошевке с лаем бросились собаки, вслед за ними ребятишки, одетые в долгополые шубы и островерхие бараньи шапки. Максим натянул вожжи.
- Здорово, мужики!
- Сайн байна! - вразнобой ответили ребятишки. Припоминая немногое из того, что знал по-бурятски, Максим спросил:
- Председатель Бато гэртэ гу? - и, неуверенный, что его поняли, повторил по-русски: - Председатель дома?
Мальчик, подпоясанный старым, потрепанным кушаком, ответил Максиму:
- Гэртэ нету. Усы. Там, - показал рукой на новые строения. Он был горд, что разговаривает по-русски. Максим посадил его в кошевку, дал вожжи.
- Вези, друг. У вас ород (русский) дядя би (есть) гу?
- Би, би.
Из нескольких зданий на взгорье было закончено одно, над ним, прибитый к охлупню, висел неподвижно большой флаг. Из окон выглядывали люди. Без шапки, в одной рубахе, на крыльцо вышел Бато, широко улыбнулся, сбежал по ступенькам, протянул руку, радушно пригласил:
- Шагай тепло греться.
Он помог Елене выбраться из кошевки, снять доху. В доме, пахнущем смолой и свежеструганой сосной, топилась печь, отпотевшие окна слезились, на подоконнике поблескивали лужицы воды, посредине сиротливо стоял небольшой стол, покрытый красной, закапанной чернилами далембой (Далемба - сатин), вдоль стен разнокалиберные стулья, табуретки, скамейки. Видно было, что помещение еще не обжито, вещи стоят как попало, не на своих местах.
- Хороший дом отгрохали, - с завистью сказал Максим.
- Маленько ничего, - скромно согласился Бато, окинул дом взглядом, повторил: - Маленько ничего. Но, словно боясь, что его слова прозвучали хвастливо, засмеялся: - Колхоз маленький, контора большой. Беда хорошо живем!
Максим снял шапку, расстегнул полушубок, сел ближе к печке. Из окна видно было другое здание еще больше, чем контора, на ребрах стропил стучали топорами плотники. Перехватив взгляд Максима, Бато пояснил:
- Народный дом будет. Еще одни дом школа будет. Он достал из кармана кисет, протянул Максиму вместе с трубкой. - Ноги грей печкой, душу трубкой, сердце разговором.
- Как вы столько подняли? - дивился Максим. - А говорил: народу мало в колхозе.
- Народ другой есть, не в колхозе. Народный дом всем нужен, школа всем нужна.
- Единоличников припрягли, так?
Интересно все это, хочется узнать Максиму, как дело поставлено, а Елена поговорить не дает, толкает в бок и раз и другой. Шепчет:
- Спроси про Лучку-то. Что тут табачище нюхать…
Без понятия баба. Батоха сам знает, зачем она припожаловала, без расспросов скажет, где Лучка, чем тут занимается. А Елене не мешало бы чуть приветливее быть. Сморщилась вся, словно кислого объелась.
- Ноги грел? Будем стройка глядеть. Молодуха с нами ходи.
- Что я там не видела, на вашей стройке?
- Дом смотреть будешь, своим сказать будешь: такой делай, - посмеивался Бато, будто не замечая враждебных взглядов Елены. - Ходи, молодуха. Свой мужика гляди. Золотой голова, золотой рука такой молодец человек.
Вышли. Бато шагал быстро. Максим, хромая, едва поспевал, за ним. Елена тащилась сзади, путаясь в длинном сарафане, и все гудела, гудела:
- В работники нанялся. Дома делать нечего, беспутному. Весь снег вокруг зданий был завален корьем, щепой; возле штабеля круглого леса догорал огонь, дым, прижатый морозом к земле, стекал с косогора и синей полосой стлался по степи; на солнце холодно взблескивали топоры плотников, где-то наверху, на потолке Народного дома равномерно ширкала пила. Лучку нашли внутри Народного дома. Он размечал проемы окон под окосячку. Увидев Еленку, сунул карандаш за ухо, положил брусок уровня на верстак.
- Прибежала-таки?
- Идите к огню. Там говорить веселее, - Бато подгреб ногой сухие щепки. - Бери, Лучка, грей молодуха.
- И так, кажись, жарко будет, - сказал Лучка, но щепки взял, поплел к огню.
Максим остался с Бато, но Лучка оглянулся, позвал его.
- Ты, шурин, коли что, нас разнимать будешь. Лучка сел на бревна, снизу вверх глянул на жену. - Ну, чего сюда нарисовалась?
- Это я ее привез. Максим пошевелил щепки, дунул на горячие угли, и пламя, вспорхнув, лизнуло кудри стружек, разгорелось. - Домой тебе надо, Лучка.
- А зачем?
- Постыдился бы говорить такие слова, изгальщик! - злым шепотом сказала Елена. - Смотри, отощал весь, обтрепался. Они тебя, дурачка, приласкали, а ты и рад бревна ворочать.
- Короткий ум у тебя, Елена. Там, где мера верста, с вершком лезешь…
- Поспорите дома, - вмешался Максим. - Ты, Лучка, кажется, забыл, что колхозником числишься.
- Я Белозерову сказал, что уйду из его колхоза.
- Колхоз, между прочим, не Стишкин, наш.
- Это ты так думаешь. А на деле колхозом Стишка, как собственным хозяйством, правит. Посмотри, у Батохи все по-другому. Вот переселюсь сюда…
Подошел Бато, сел на корточки перед огнем, протянул к нему смуглые, обветренные руки.
- Разговор был? Чашка чай пить надо.
- Бато, я отсюда в город еду. Так ты, может, отвезешь Лучку и Елену в Тайшиху?
- Можно. Завтра район еду. С собой брать буду. Город зачем едешь?
- К секретарю обкома Ербанову. Не знаю, будет ли толк какой.
- Тебе какой толк надо? Я два раза ходил. Породистых коров коммуны расхватали ходил, партии гоняли, ходил. И он сюда ходил, совет давал. Строить так он говорил.
- Зачем в город? - спросил Лучка. - За Лифера Ивановича хлопотать. И тебя отпустили?
- Отпустили за покупками.
- Пошли чай пить.