Пройдя в кабинет-библиотеку, загромождённую шкафами, оба присели возле круглого столика в мягкие, обитые штофом кресла, всё ещё внимательно разглядывая друг друга и поражаясь изменениям, заметными им обоим после их последней встречи, три года тому назад.
- Друг мой, - с сердечной теплотой начал Александр Романович, - не мешает помнить, что начинается новый век в нашем отечестве, знаменующийся новыми веяниями и преобразованиями.
Воронцов был в хорошем настроении, какого не испытывал уже давно, находясь вдали от государственной деятельности. Недавняя награда - андреевская лента, которой граф был пожалован в связи с назначением его в сенат, говорила, что государь отнёсся к нему с почтительным уважением, хотя и без симпатии, считая его, видимо, человеком, всё ещё придерживающимся "старых предрассудков".
Молодые друзья Александра I, наоборот, подсказывали императору чаще встречаться и не пренебрегать советом этого деятельного вельможи, искушённого в государственных делах.
"Он стар, но идеи его молоды", - внушали они государю и напоминали, что граф был обвинён раньше за покровительство Радищеву.
Воронцов успел уже высказаться о правах сената, Державин, его старый недруг, не замедлил осудительно отозваться об этом.
Державин считал, что Воронцов - этот "атаман" молодой партии Александра I - вводит "мнения аристократические или ослабляющие единодержавную власть государя".
Различные отзывы и разговоры, доходившие до Воронцова, только распаляли его, и он ещё более энергично принимался за наброски то одного, то другого рассуждения, касающегося государственного переустройства. Служба захватывала всю его кипучую натуру.
Радищев помедлил с ответом Воронцову, заговорившему о начале нового царствования.
- От всей души желал бы, чтобы новый век увенчался и новыми преобразованиями. Начало многообещающее, каков будет конец.
- Добрейший Александр Николаевич, сомнениям не должно быть места в твоей душе.
- Как сказать, Александр Романович, обжёгшийся, на молоке дует на воду, учит народная поговорка.
- Да, да! - представив на минуту всё пережитое Радищевым за это страшное десятилетие, поспешил сказать граф. - Я понимаю, прошлое давит и всё ещё гнетёт твою душу. Но, друг мой, то кануло в вечность. Настал новый день России, и нас ждут её новые, святые дела.
- Новых дел не страшусь, ежели святость их сродни моей приверженности.
- Есть приятная весть, - продолжал Воронцов, - приобщить знания твои к государственному делу. Был намедни разговор у меня - определить тебя в законодательную комиссию, чтобы мог ты скорее упражнять ум свой на государственном поприще. Каково?
- Смею ли отказываться, Александр Романович!
- Я знал, я надеялся…
Радищев встал и подошёл к книжному шкафу.
- Вольтеровы сочинения. Всякий раз, перечитывая их, открываешь новые тайники, - с глубоким уважением к гению французов отозвался Радищев.
- Намедни в сенате попали мне бумаги, - чуть рассмеявшись, начал Воронцов, - дело отставного бригадира Рахманинова, начавшееся в 94 году и до сих пор затянувшееся волокитою. Велел резолюцию наложить - сдать бумаги архивариусу. Не порицать издателя следовало бы за его благое начинание, а ободрить поощрениями. Давно сие было, а разве можно забыть встречи мои с сочинителем, чья слава мир потрясла…
Александр Николаевич знал о том, что Воронцов встречался с Вольтером, но он никогда не слышал от Александра Романовича об этих встречах.
- С удовольствием послушаю, - Радищев сел в кресло.
Воронцов, полуобернув немного склонённую голову, окинул прищуренными глазами корешки вольтеровских книг с золотым тиснением.
- Было сие в мою образовательную поездку по Европе. Совсем юнцом я совершил тогда сей вояж, - спокойно стал рассказывать он. - Помню, дядя наставлял меня в письмах, что мотовством доброго имени не наживёшь. Отец поучал - в знании надлежит мне дойти до такой степени, чтобы не посрамить себя, когда в компании случится вступить в рассуждение о каком-нибудь деле…
Впервые я встретился с Вольтером в Мангейме за обедом у курфюрста. Кто я был тогда? Младенец! Но Вольтер со мною был как с равным. Вот великое достоинство гения! Я спрашивал у него совета про учение в Париже. Он сказал, что лучше учиться в Страсбурге, и хотел познакомить меня со своим приятелем, который знал натуральное право, истории древнюю и нонешнюю…
Радищев, слушая графа, подумал, что вольтеровы советы не прошли бесследно для Александра Романовича. Они дали ему направление. Воронцов хорошо воспринял, что труд, добродетель и честь - единственные правила для достижения поставленной цели на его жизненном пути.
- Забыть встречи с Вольтером нельзя, - продолжал граф. - Обаяние его ума и знаний было столь велико, что всё затмило в моей голове. Я стал вольтерьянцем. Помню, тогда в Париже я впервые заступился за крепостного. То был слуга Плещеева, человека жестокого нравом. Парень просил меня, чтобы я, с разрешения папеньки, выкупил бы его у Плещеева. И я возгорелся желанием освободить этого человека… С тех пор я и заразился идеей освобождения крепостных….
Радищев порывался возразить Воронцову, сказать ему, что мало желать освобождения крепостных, надо осуществлять его на деле. Но граф, видимо, хотел выговориться до конца и поведать обо всём навеянном воспоминаниями. Александр Николаевич продолжал слушать его.
- Батюшке моему поручили тогда составление проекта нового уложения. Сколько чести счастливой я видел в том! Уже тогда мне хотелось отдаться сему делу. Но слабое мое знание натурального права не позволяли сего сделать. Ещё тогда в молодости я думал, государство, какое бы ни было, один раз просвещённое, само собою пойдёт вперёд, только бы помешательства большие сему не делали. Что ж я могу сказать теперь? Набросал я в минуты своих раздумий рассуждение о непродаже людей без земли, в коем доказываю, что постыдный промысел рекрутской продажи следует отменить… Хотел бы я, чтоб рассуждение моё прочёл ты, Александр Николаевич, и сказал бы замечания свои…
- Хорошо, - согласился Радищев, но добавил: - Помнить надо, Александр Романович, где слово "раб" лишь государем истребляется, а вельможами ещё проповедуется со всею тягостью, там не должно надеяться, что бумаги произведут своё действие. Народ кормить, как Лукулл, словом мало - он жаждет вольности…
Граф встал, прошёлся по кабинету и остановился сзади кресла, навалившись на спинку.
- Но объяви общую вольность, не станет ли сие добро худшим злом для народа? - сказал Воронцов. - Я знаю, бунты утихнут, не станет причин к мятежам мужиков, но не получится ли другого, - неразвитая, слепая, дикая чернь бросит неблагодарный и тяжкий труд земледельца и хлынет в города? Кто будет возделывать хлебные нивы, платить оброк, давать рекрутов? Нет, Александр Николаевич, я думаю так: дай вольную волюшку, разнуздай народ и рухнет крепость империи - основа основ российского государства…
- Пусть рушится, на её основе народ воздвигнет новое государство, - с запальчивостью сказал Радищев. - Бояться сего, значит, не знать свой народ. Вольность сделает его хозяином, а какой же хозяин враг своего блага?
- Так-то оно так! - громко засмеялся Воронцов, - но вольные люди не дадутся, чтоб им лоб брили…
- Не к чему тогда и огород городить, Александр Романович, - несколько грубо, но со справедливой прямотой выразился Радищев. - Боюсь, признаюсь, боюсь, как бы новые веяния и преобразования не остались голыми плодами законодательной комиссии, службу в коей прочите мне…
- Горячность твоя мне по душе и делает честь тебе. Скажи мне теперь, как устроился ты? - спросил Воронцов, переходя с разговора о жгучих проблемах времени на житейские темы.
- Пока ещё никак, - ответил Александр Николаевич, - думаю нанять квартиру, а там видно будет. Прежняя усадьба моя пошла в уплату накопившихся долгов…
- Опрометчиво поступил, надо было посоветоваться, другой выход нашли бы…
- Не смел обременять лишними тяготами, - признался Александр Николаевич.
- Будет нужда впредь, обращайся.
- Спасибо. И так в неоплатном большом долгу…
- Ну-ну-ну! - подняв руку с белыми, изнеженными пальцами, украшенными перстнями, остановил его Воронцов. - Не обижай моих чувств к тебе…
Массивные кабинетные часы, стоявшие в углу, пробили четыре удара.
Вошёл лакей, чтобы доложить графу - стол накрыт.
Александр Романович пригласил Радищева отобедать вместе с ним.