Публий почти одновременно получил сообщения о двух победах. Причем успех в борьбе с Газдрубалом был на столько же дороже ему, чем удача в собственной провинции, на сколько Италия находилась сейчас от него дальше Кельтиберии. Узнав о том, что угроза Отечеству ликвидирована, Сципион будто родился заново и впервые за последние месяцы заметил синее небо Испании, очень похожее на италийское, разве только более сухое по субъективному впечатлению, вызванному, может быть, особо контрастными красками окружающего рельефа. Казалось бы, известие о благополучном исходе боевых действий на Родине должно было успокоить Сципиона, помочь ему обрести внутреннее равновесие и вернуть его мысли к собственным делам, однако вышло наоборот. Италия и теперь не отпускала его душу, воображение неотступно рисовало родные пейзажи. Он жил в мире грез, временами настолько забывая реальность, что считал, будто достаточно выглянуть из палатки, чтобы увидеть Бычий рынок и Большой цирк, пройти несколько сотен шагов, чтобы очутиться на форуме. Когда он слышал голос ликтора за порогом шатра, ему думалось, будто пришли пригласить его в Курию. Даже дикая предальпийская Галлия, где разворачивались главные события последнего года, представлялась теперь бесконечно дорогой. Он умилялся воспоминаниям о высоких мрачноватых лесах испещренной речушками долины Пада, где десять лет назад довелось ему пережить страшные дни первых поражений этой войны и где пришлось проститься с отцом, как потом выяснилось, навсегда. Память рисовала ему отца во главе конницы у Тицина и потом - раненого, удрученного переживаниями за Отечество. Теперь те места, казавшиеся тогда столь зловещими, были так же близки его сердцу, как сам Рим. А тот факт, что там же нашел гибель враг, делал равнину за Апеннинами еще более привлекательной и желанной. Между прочим, Публий подумал о том, что когда он отправится в Африку, то и Испания будет представляться ему родной стороной. Однако, возможно, так и случится потом, но сейчас эта страна казалась ему однообразной и скучной, как бы лишенной души, все здесь было не таким, как дома. Он пресытился чужбиной, устал от нее, ему хотелось вдыхать пряные запахи перенаселенных кварталов Рима, слышать гул толпы на форуме, где по-латински говорят не только солдаты, как здесь, в Иберии, но также женщины и дети. Глядя на море, Публий готов был броситься в воду, чтобы вплавь достичь берегов Италии наперекор государственным и природным законам. Но дело было не только в тоске по родине. Отечество покидают либо из любопытства, либо во имя великих дел. Первое у Сципиона всегда являлось лишь сопутствующим фактором, а что касается его задачи в Испании, то она в принципе была решена, и оставалась только черновая работа, какую мог бы выполнить и кто-нибудь другой. А Публий не любил тратить свои силы в том деле, с которым способен был справиться кто-то, помимо него. Ему стало тесно в этой стране, его замыслы простирались дальше. Их реализация требовала иных масштабов, и Сципион почувствовал почти физическую потребность как можно быстрее закончить местную войну и сбросить с себя ставшее непомерно узким облачение проконсула Испании.
Поэтому, когда прибыл с победой Юний Силан, и у Публия появилась надежда в этом же году завершить разгром карфагенян, поскольку у них оставалось только одно войско, он быстро снарядил свои легионы и выступил к Бетису.
С приближением римлян, Газдрубал стал отступать к Гадесу - древней финикийской колонии, ставшей столицей карфагенян в Иберии после потери ими Нового Карфагена. Сципион переправился через Бетис и, преследуя противника, устремился к Океану. Теперь он был достаточно силен, чтобы чувствовать себя хозяином в любой части Испании и не обращать внимания на настроение окружающих племен. Если бы потребовалось, Публий тут же, с ходу, готов был штурмовать Гадес и уже начал собирать информацию об этом городе. Сципион еще раньше знал о том, что гадетанцы, несмотря на общность происхождения с карфагенянами - и те, и другие были потомками переселенцев из Тира - страдали от гнета пунийцев больше, чем их соплеменники в Новом Карфагене - от власти римлян, потому в критической ситуации он мог надеяться на их поддержку. Газдрубал почувствовал решимость Сципиона покончить с ним одним ударом и понял, что, как бы он ни ускользал от врага, римляне рано или поздно добьются своего и навяжут ему генеральное сражение. Для кого-то создавшееся положение, может быть, и показалось бы безвыходным, но не для истинного пунийца. Газдрубал, сын Гизгона, слишком долго мечтал о роли верховного полководца в Испании, и теперь, достигнув, наконец, первенства после гибели одного Баркида и поражения второго, он не мог позволить противнику так, запросто, разделаться с ним. Вместо того чтобы соревноваться со Сципионом в тактических хитростях, рискуя всем войском, он совершил нестандартный ход и, разделив армию на десятки частей, рассредоточил ее во всех сколько-нибудь значительных городах союзной ему части страны.
Таким образом, пунийцы без борьбы отдали инициативу соперникам, но затянули войну, так как римлянам даже при самом близком содружестве с Фортуной не удалось бы до зимы овладеть всеми городами. А к следующей весне Газдрубал надеялся навербовать новых наемников, что будет сделать тем проще, чем больше времени римляне проведут в этих краях, поскольку, ведя осаду крепостей, они неизбежно должны подвергать разорению окрестные земли и тем самым возбуждать к себе ненависть местного населения.
Сципион, узнав о маневре врага, в досаде помянул Газдрубала недобрым словом и повернул свое войско в обратный путь. Приближалась осень, и затевать осаду городов не имело смысла, так как при непостоянстве иберов все новые приобретения за зиму будут потеряны. Лишь к Оронгию, самому крупному из ближайших городов, он послал своего брата с десятитысячным отрядом, чтобы, разорив один город, задать острастку остальным. Сам же Публий с основными силами двинулся в далекий путь к зимним квартирам. При этом вслух, перед солдатами, он насмехался над трусостью Газдрубала, но в душе отдавал ему должное.
Времени до зимы оставалось еще много и торопиться было некуда. Сципион решил дать исход давно мучившей его мысли. Достигнув района Илитургиса и Кастулона, этого главного дорожного узла Испании, за который велась основная борьба все годы войны, он отклонился от традиционного маршрута, чтобы найти место, ставшее могилой старших Сципионов, и увидеть, наконец, его своими глазами.
Сделать это оказалось не так просто, как представлялось. В армии еще оставались ветераны, сражавшиеся под командованием Корнелиев пять лет назад, и последний лагерь Публия Сципиона был обнаружен довольно быстро. Однако ночной переход навстречу иберам осуществлялся тогда в столь тревожной обстановке, а спасшихся с самого поля боя было так мало, что теперь, ввиду запутанности и противоречивости сведений, римлянам несколько дней пришлось безрезультатно петлять меж однообразных пологих холмов.
Заканчивался еще один день. Публий ехал на коне в передовой группе всадников. За время блуждания по этим зловещим местам солдаты присмирели, стали задумчивы даже первые весельчаки. Балагуры, которых, казалось, могла успокоить только собственная смерть, смолкли здесь пред памятью о смерти соотечественников.
Действия, не приносящие успеха, особенно утомляют, и люди уже помышляли об отдыхе. Но Сципион в нетерпении намечал еще одну возвышенность невдалеке, которую хотелось обследовать, прежде чем заняться устройством лагеря, однако за этим холмом следовал другой, кому-то он казался подозрительно знакомым, и вереница войска тянулась дальше.
Багровое солнце, разрезанное пополам тонкою полосой полурастворившихся облаков, угасая с каждым мгновением, устало клонилось к горизонту, туда, где был Океан, и вслед за ним весь окружающий пейзаж от низин до гор и небес лихорадочно менял окраску, на пути от дневного света к ночной тьме принимая невообразимое сочетание поочередно переходящих друг в друга цветов.
Публий, зачарованный агонией умирающего дня, забыл о реальности происходящего. Офицеры не раз вопросительно поглядывали на него, но он ехал все дальше. На фоне зрелища заката перед его мысленным взором проплывали картины детства. И в центре самых дорогих воспоминаний был отец. Этот образ пронизывал все его мироощущение, множеством элементов он проник в сознание, характер, привычки, жесты. Так отец запечатлел себя не только в его облике, но и в душе. Как можно считать его погибшим, пока жив он, Публий Корнелий Сципион, который даже имя носит то же самое!
Чья-то лошадь споткнулась, тревожно заржала, и тотчас раздался испуганный возглас всадника. К нему подъехали другие и тут же отпрянули назад. Публий поторопился к месту происшествия и увидел в густой, хотя и пожелтевшей траве белый, как мел, череп, бесстрастно взирающий на него сквозь призрачную грань между жизнью и смертью дырами пустых глазниц. Сципион спрыгнул с коня и склонился над жутким подобием головы, всматриваясь в череп и мучительно пытаясь представить черты бывшего человека. Потом он раздвинул траву рядом, но скелета не было, вокруг беспорядочно валялись отдельные, наиболее крупные кости, полуутопшие в грунте.
Публий тяжело распрямился и мутным взором обвел длинную и узкую, зажатую справа и слева холмами долину, плавно спускающуюся к оврагу, крутым изломом красневшему вдалеке. Вдоль ее рассекал ручей, заметный по извилистой ленте кустарника и еще свежей зелени. Сципиону показалось, что он уже видел это место… может быть, они проходили тут раньше… При взгляде издали здесь нельзя было заметить чего-нибудь особенного. Пологий склон, заросший высокой травой, представлялся мирным благодатным пастбищем.
Всадники последовали примеру командира и, спешившись, стали рыскать в траве, вскоре им в помощь подоспела пехота. То там, то здесь раздавались возбужденные выкрики, отмечавшие очередную находку.