– Ничто из того, что дает земля, не может быть проклятым, – не стал соглашаться Гуарди Гуэдж.
И жестом остановил Уроза, готового продолжать.
– Не двигайся больше, о чопендоз, – продолжал старец. – Всякие движения и крики только помешают благотворному действию снадобья. Чтобы помочь тебе терпеть боль, я расскажу о рождении вина. Так что приложи голову к камню, прикрывающему останки путника, открой душу для покоя и слушай меня.
И Гуарди Гуэдж начал рассказ.
"Давным-давно, в стародавние времена, в Герате Великолепном правил шах Шамиран, могущественный и мудрый властелин. В знойные послеполуденные часы любил он прогуливаться по тенистым своим садам, что спускались террасами, полными цветов редкой красоты, фонтанов и резных беседок. За ним следовала его свита: вельможи, духовники, прорицатели, полководцы, поэты и принцы.
И вот однажды увидел он диковинную птицу, сидящую на живой изгороди. Птица была так прекрасна, что он остановился, чтобы полюбоваться ею. И в тот же момент рядом с нею появилась змея.
– Неужели никто не помешает змее напасть на птицу? – воскликнул шах Шамиран.
Старший сын его натянул лук и стрелой поразил змею. А птица взлетела и пропала в лазурном небе. И скоро о ней забыли.
А через год, день в день и час в час птица вернулась, покружилась над царскими садами и, прежде чем улететь, выронила из клюва несколько зерен.
– Что думаешь об этом? – спросил шах Шамиран у своего главного провидца.
И ответил провидец:
– Волшебная птица принесла тебе вознаграждение.
Тогда шах повелел проследить за тем местом, куда упали зерна. И начало там расти растение, до той поры никем не виданное. Было оно невысоким, а на его тонких ветвях появились гроздья круглых ягод. Никто не смел их трогать. Ведь их сок мог оказаться ядовитым. Из-за этого кисти стали медленно подгнивать. Шах повелел подставить под них высокую вазу. Ягоды попадали в нее, забродили, и получилась красная жидкость. Но было ли это знаком благодарности? Или смертельным ядом?
Привели из тюрьмы человека, осужденного быть посаженным на кол. Шах приказал ему выпить кубок непонятной жидкости. Весь двор стоял вокруг властелина. Несчастный выпил и закрыл глаза. Люди шепотом передавали друг другу: "Это ужасный яд. Он сейчас умрет".
Но узник открыл глаза. В них плясало веселье. Он улыбнулся. Еще минута, и голосом не раба, закованного в цепи, а голосом повелевающего хозяина он воскликнул: "Пусть нальют мне еще кубок!"
Шах подал знак человеку, отвечающему за напитки, и тот налил рубиновый напиток в золотой кубок, из которого мог пить только сам монарх. Он отведал, а за ним попробовали чудесную влагу и другие. Радость и сила взыграла в них…"
Гуарди Гуэдж помолчал и закончил:
– Так вино было ниспослано с неба, на радость людям, живущим на земле афганской.
Уроз слушал, склонив голову, а потом задумчиво промолвил:
– Пращур, истина и только истина исходит из глубокочтимых уст твоих. Но была ли во времена, о которых твой рассказ, незрячая земля уже просвещена Пророком, и назвал ли он уже в Книге Книг все то, что запрещено?
Как он часто поступал, Гуарди Гуэдж на этот вопрос ответил тоже вопросом:
– Слыхивал ли ты, о благочестивый чопендоз, об императоре Бабуре?
– О Бабуре, непобедимом афганце, – воскликнул Уроз, – которого в Индии называли Великим Моголом.
Старый сказитель подтвердил легким наклоном головы и задал ему вопрос:
– Как ты считаешь, этот император был истинно верующим человеком?
– Кто бы посмел в этом усомниться? – признал Уроз. – Не он ли обратил в истинную веру язычников Индии?
– Так вот, – продолжил Гуарди Гуэдж. – Считаешь ли ты, что этот покоритель во имя Аллаха, этот меч Пророка, мог нарушить предписания Корана?
– Нужно быть сумасшедшим, чтобы так считать, – просто ответил Уроз.
А старик медленно продолжал:
– Тогда почему же в царствование великого Бабура на афганской земле производили вина так много, что наполнялись бесчисленные бочки и бурдюки?
– Значит, меч Пророка не знал об этом! – отвечал Уроз.
– Ошибаешься, о благочестивый чопендоз, – сказал Гуарди Гуэдж. – Этот повелитель ездил по деревням, где выращивали лучший в мире виноград, а с ним и министры и военачальники, и поэты и певцы, а император лично пробовал молодое вино. А однажды он увидел тюльпан такой красоты, что, пожелав оказать ему величайшую честь, велел налить в него вкуснейшего вина и выпил из цветка, ставшего кубком.
– Что ты говоришь? Что ты говоришь? – пробормотал Уроз.
– И еще я скажу, – продолжал Гуарди Гуэдж все с той же интонацией, – что стоя на холме, откуда виден весь Кабул, Бабур повелел вырыть большой пруд. И вот этот пруд, который сохранился и сейчас, Великий Могол, когда принимал дорогих гостей, приказывал наполнять лучшим из вин… А затем гости и он сам черпали оттуда и пили в свое удовольствие.
– Пращур! – воскликнул Уроз. – Если бы эти слова я услышал не из твоих уст…
– Если каждое слово мое не истинно, то пусть отсохнет мой язык и пусть я никогда, никогда больше не смогу рассказывать ни сказки, ни истории, ни легенды, – подтвердил Гуарди Гуэдж.
Уроз отвернулся и стал озабоченно глядеть на языки пламени, как бы ища у них ответа.
– А Коран во времена Бабура был тот же, надеюсь, что и сейчас? – спросил он.
– Каждая строка, каждое слово и даже каждая запятая были те же, – уверил его Гуарди Гуэдж.
– Значит, изменился дух тех, кто учат ему? – промолвил Уроз.
– Или их чувства, – предположил Гуарди Гуэдж.
– Так кто же был ближе к истине, древние мудрецы или нынешние? – спросил Уроз.
– Ни те, ни другие, – отвечал старец.
Уроз перестал смотреть на огонь и повернулся к Гуарди Гуэджу. От внутреннего огня блеск в его глазах был ярче, чем пламя костра. Между тем лицо его выражало глубокое спокойствие.
– Значит, я сам должен делать выбор, – понял наконец он. – Только я, как велят мне мой ум и мое сердце.
– И так во всем, – подтвердил Гуарди Гуэдж.
На обескровленных губах Уроза появилась улыбка, не имеющая ничего общего с привычной его волчьей ухмылкой.
– К этому выводу ты и хотел меня привести? – спросил он.
Словно едва заметная волна пробежала по лицу старого сказителя, по бесчисленным его морщинам. Таков был его ответ.
– Воистину, воистину, – сказал Уроз.
Он прислонился к стене надгробия, осторожно поправил одеяла и продолжал:
– У меня прошла вся боль. Тело мое стало мудрее. Мой рассудок теперь владеет им и ничему не удивляется.
Гуарди Гуэдж скатал еще один шарик из коричневой массы и дал его Урозу. А тот, проглотив снадобье, почувствовал, как полегчало его тело и как по всем венам волшебной волной потекла горячая кровь. Грубые меха, лежавшие на нем, шершавые ткани одеял стали мягче и плотнее, чем бархат и шелк. И из этой благостной оболочки вырывалась, взлетала вверх мысль, чтобы оттуда, с большой высоты, неслышно и бесстрастно судить о мире, о людях и о нем самом.
– Как же так получилось, что жизнь была для меня ничем, если я не был впереди всех и над всеми? – тихо прошептал Уроз.
Он вспомнил о первом караван-сарае и о своем внутреннем примирении с изнуренными животными, с несчастными путниками… И пришел к выводу:
– Тот всадник, что все хлестал и хлестал, чтобы всегда быть первым… несчастный безумец…
– Есть такая пословица, – подсказал Гуарди Гуэдж: – "Если везение с тобой заодно, то зачем спешить? А если оно не с тобой, то зачем спешить?"
Уроз покачал головой. Мирная улыбка застыла на его лице. Ему очень хотелось спать.
– Да хранят боги твой покой, – пожелал ему Гуарди Гуэдж.
– Почему боги? – пробормотал Уроз. – Есть только один Бог.
– Когда обойдешь много земель и когда ходишь очень-очень долго, то трудно в это поверить, – не согласился Гуарди Гуэдж.
С ночного неба послышался ровный приглушенный гром. Но они не подняли головы. Они привыкли к этому шуму. Вот уже несколько лет, два-три раза в неделю крылатые машины летали туда-сюда над долинами, горами и степями Афганистана.
Уроз уснул. Старый сказитель подбросил веток в костер.