Закат солнца казался Ферко непонятным чудом. Он не раз задумывался над тем, почему солнце каждый вечер, покидая небо, бывает большим, а утром, вновь появляясь, оказывается маленьким. Мальчик видел в этом что-то загадочное и часто спрашивал батраков, почему это так, но и они не знали, как на это ответить. А ведь батраки люди умные, они разбираются, какая почва плодородная, когда следует нажимать на плуг и когда можно дать скотине передохнуть. Многое-многое знают батраки! Они могут сказать, сколько лет волу и что с ним случилось, если он опустил одно ухо, а другое поднял кверху; только, видно, и им не дано знать всего. Ферко примирялся с этим, но его недоумение и интерес к солнцу все росли. Молча, погрузившись в раздумье, глядел он на закат, как на нечто диковинное. Ферко был странным ребенком. Жены батраков, собирая в лесу хворост, не раз видели, как он разглядывал какое-нибудь старое, дуплистое дерево и, казалось, ничего больше не замечал и не слышал.
- У него не все дома, - говорили женщины с некоторым удовольствием, ибо каждая мать может только радоваться, что не у ее сына, а у чужого не все дома. - Бедный парнишка…
Да и какой здравомыслящий человек не нашел бы многое в поведении мальчика странным! Если, скажем, кто-то засмотрелся на то, как кормят поросят, как они жадно пожирают корм, подбирают ячмень, - в этом нет ничего необыкновенного, все это вполне естественно. Но чтобы кто-нибудь, да к тому же еще малое дитя, так разглядывал дерево в лесу?!
Ферко не затевал ничего предосудительного, не общался со злым духом. Он всего лишь утрамбовывал возле себя ладонью лесную землю, а затем острым кончиком веточки рисовал на ней большое дерево. Если рисунок не удовлетворял его, он снова выравнивал землю и трудился до тех пор, пока не получалось хорошо, и тогда он бывал очень доволен.
Рисунок, нацарапанный веточкой, оставался на земле. Иногда, пробиваясь сквозь листву деревьев, к нему проникали солнечные лучи, и он высыхал. Пробегавшие ящерицы не могли причинить рисунку никакого вреда, впрочем, ведь ящерицы никому не вредят без причины. А Ферко они знали: сколько уж раз приходилось им видеть в лесу этого тихого мальчика.
Придя в лес, он оглядывал свою работу. Если случалось, что бурей срывало со старого, дряхлого дерева одну-две ветки, Ферко так исправлял свой рисунок, чтоб он снова точь-в-точь походил на дерево. Ведь стоит дереву потерять одну-две ветки, как оно сразу же принимает другой вид, тогда как человек, будь он хоть в яловых, хоть в хромовых сапогах, все равно остается все тем же. Батрак ли, забредший сюда в поисках палки для кнутовища, охотник ли, загнавший зайца, - оба они, хоть и разные люди, одинаково топчут то, что щадят ящерицы… На чьих бы ногах ни были сапоги, в искусстве их обладатели не разбираются!
Так рос Ферко, и людям он казался ненормальным. Уж такой он на свет родился, ничего не поделаешь! Рисование не было для него развлечением, как для других детей, рисовал он не для потехи, а сознательно, хоть и не отдавал себе в этом отчета. Мальчик изображал на песке заходящее солнце и тоненьким стебельком строго выводил вокруг него лучи, пробивавшиеся сквозь облака. Но рисунок этот никогда не удовлетворял его. На песке солнца не нарисуешь! И все же со свойственным ему упорством Ферко не оставлял своих трудов и на второй и на третий день с бьющимся от волнения сердцем старался преодолеть ту пропасть, которая существует между солнечными лучами и песком. Он верил, что когда-нибудь это ему удастся.
Когда жители экономии ложились спать и летняя ночь окутывала все полумраком, Ферко усаживался во дворе на каком-нибудь перевернутом плуге или забирался на телегу и весь отдавался состоянию, которое житель степей на своем скупом языке характеризует так: "блажь нашла". Мягкий лунный свет озарял все вокруг, тихий ветерок пролетал над бескрайней степью, донося едва слышный таинственный шорох леса: все сияло, белел песок, блестели лемехи плугов, с далеких хуторов доносился лай собак. Чудесные мысли, таинственные желания рождались в это время в сердце мальчика, они приводили его в содрогание. Как бы изобразить все это на песке - и лай собак, и лунный свет, и шум леса?
Подолгу, не отрываясь, созерцал он все кругом: свет, озарявший стены дома, тени, отбрасываемые плугами. Тяжело вздыхая, он снова убеждался, что всего этого не передать на песке. Невозможно. И верно, терзавшие сердце малыша страдания были тягостны, ибо по временам он даже стонал.
Но так продолжалось лишь до той поры, пока старый батрак не угадал талант в молчаливом и замкнутом ребенке. Он заметил, что мальчик наблюдателен, а кому же, как не свинопасу, больше всего нужна наблюдательность? И в один прекрасный день, когда управляющий перевел бывшего свинопаса в батраки, старый скотник своей властью поставил Ферко на эту должность.
С тех пор жизнь Ферко изменилась. Он перестал быть непутевым бездельником, который забирается в самую глушь леса, тайком выходит по ночам из дому, чтобы только поглядеть на луну. Он стал сознательным тружеником, самостоятельно зарабатывающим себе хлеб насущный.
В городе пьяного, что валяется в грязи, называют "свиньей". Если ребенок чумазый и руки у него в чернилах, то с легкой руки легкомысленных горожан и он "свинья". Однако свинья весьма степенное и довольно понятливое животное, заслуживающее того, чтобы за стадом присматривал серьезный и сознательный человек. С этим в деревне считаются, и поэтому батрачку вручают лишь тонкий кнутик, который ему по силам, а свинопасу дают сумку, большой кнут, палку с железным наконечником и нож с отменным длинным лезвием. Вещами этими в степи очень дорожат, но свинопасу их доверяют. Надо ж его чем-нибудь отличить от других и создать ему авторитет.
Зимой, например, когда снег не очень глубок, стадо свиней рано поутру выходит в степь. Еще совсем темно. Впереди, переваливаясь с боку на бок, бредет боров, за ним, окруженные поросятами, идут свиньи. Рядом со стадом бежит собака, а позади шествует свинопас, неся палку, кнут, сумку, нож и сермягу. Выйдя на пастбище, боров останавливается и раз-другой хрюкает, вслед за ним останавливается и все стадо. Травы под снегом еще не видно, и свиньи, похрюкивая, разыскивают ее под ногами. Боров обходит стадо, свиньи повизгивают то весело, то серьезно а иной раз и сердито. Пастух, опершись на палку, наблюдает за ними.
Но вот мало-помалу начинает светать, и стадо разбредается в поисках травы; тех, что понеопытней боров сам отводит на хорошее место. Так продолжается до полудня. Если возникают какие-нибудь мелкие недоразумения, боров и собака сами с ними справляются; молодых свиней, случайно забравшихся на лед, они сгоняют оттуда, - ведь так и ногу сломать недолго, а это вовсе не желательно. Пастуху редко приходится пускать в ход свою палку с железным наконечником.
После полудня стадо отдыхает. Чтобы было потеплее, свиньи укладываются рядышком, одна подле другой. Если поднимается ветер, они сами скрываются за склоном какого-нибудь холма, куда не долетает холодное дыхание ветра, и там спокойно спят. Только боров важно расхаживает вокруг стада, готовый к битве, подобно Дон-Кихоту. А потом свиньи снова отыскивают под снегом траву, пока не зайдет солнце и не наступят сумерки. Тогда стадо, весело похрюкивая, мирно направляется домой.
Кто же сможет объяснить, почему пьяного человека называют свиньей? Приходилось ли кому-нибудь видеть, чтобы пьяный дрался с тем благородным ожесточением, с каким бьются два борова, подстрекаемые свистом пастухов?
Так вот и рос маленький свинопас Ферко. Ему по душе была работа, где требовалось лишь воткнуть палку в землю, скрестить над ней руки, опереться о них подбородком и мыслями "витать в облаках". Трудно свинопасу только зимой. Если летом, когда степь покрыта густой травой и свиньям полное раздолье, пастух не знает ни горя, ни забот, то зимой, когда из леса, того и гляди, выскочит голодный волк, когда на дворе стоит такая лютая стужа, что кажется, будто звезды и те замерзли, пастух должен быть начеку. Нужно приучить животных к своему голосу, чтобы они не погибли, если вдруг поднимется непроглядный снежный буран; чтобы и среди завывания и свиста бури животные узнавали голос свинопаса и держались подле него, а не убегали куда глаза глядят, теряясь среди сугробов.
Однако не всегда так бывает. Зима тоже не вечно сурова. Бывает, что неделями стоят солнечные дни. В степи светло, словно летом, далеко видно кругом, и на этой бескрайней равнине везде лишь снег, ослепительно белый, блестящий, похожий на огромное зеркало. Случись горожанину попасть в это время в степь, у него заболят глаза. А для степного жителя подобная погода одно наслаждение.
Как-то раз в такой вот тихий день, вдоволь намечтавшись, Ферко достал свою палку, вытащил ножик и вырезал из набалдашника палки маленького борова, да так, что просто диво: боров был как живой.
Старый батрак много видел на своем долгом веку. Солдатом он побывал в Италии, в чудных, сказочных городах, где такие высокие колокольни, что кажется, упади оттуда топорище, оно так долго летело бы вниз, опаляемое солнечными лучами, что вконец рассохлось бы - вот и конец топору. И тем не менее он сказал об этой палке, что либо она сделана с помощью сатаны, либо ниспослана самим господом богом и угодна всевышнему, да будет благословенно имя его. Как видно, чудеса не перевелись и поныне. Долог путь от итальянских городов до родной степи, и ни разу не встречал здесь старый батрак подобной красоты, а тут вот мальчишка Ферко взял и вырезал на палке такого борова, что лучше и не придумаешь.
Так уж устроен человек, что поверит он самым удивительным вещам, стоит ему только взглянуть на них собственными глазами. И вот старый батрак пришел в восторг, отнес палку управляющему, и тот позвал к себе Ферко.
- Продашь эту палку?
- Нет.
- Почему?